The dose that you die on

Ментор. Слово, от которого содрогается всё тело. Раньше мне казалось, что быть трибутом — это уже испытание. Однако новый статус ментора Дистрикта-12 доказал мне обратное. Выйти на арену и умереть, а возможно и победить, пожалуй, куда лучшая учесть, чем каждый год возвращаться в Капитолий и на широком экране во всех деталях наблюдать, как погибают ни в чём не повинные дети. От этого зрелища все внутренности превращаются в желе, а новая порция кошмаров атакует по ночам с неистовой силой. Я прошла уже две Голодные Игры в качестве наставника для детей из родного дистрикта. И справляюсь я с этой должностью еще хуже, чем Хеймитч. Потому что я даже слова не могу им промолвить — перед глазами каждый раз всплывают мрачные образы их смертей. Даже поднять глаза на них, когда они готовы жадно ловить любые мои слова, становится суровым испытанием. Их семьи доверяют мне жизнь своих детей, а у меня ком застывает в горле и кровь холодеет, едва я смотрю на них. Я поправляю ворот куртки. Цинна неизменно остаётся моим стилистом и присылает мне все свои новые наряды. Через час начнётся церемония Жатвы. Мне, как всегда, придётся предстать перед камерами, сидя на площади у Дома Правосудия, пока Эффи будет вытягивать листочки с именами двух несчастных, обречённых на смерть. А затем экспресс до Капитолия увезёт двух подростков на семьдесят седьмые Голодные Игры, чтобы я снова во всех кровавых подробностях увидела, как их убьют другие дети, которым так же не посчастливилось попасть в список смертников. Я внимательно всматриваюсь в своё отражение в зеркале. Эти два жутких года сделали меня, как многие говорят, еще красивее. Но я не вижу в зеркале красивую девушку. Я вижу лишь пустой взгляд серых глаз, из которых навсегда пропали признаки живого человека. Я выросла, волосы стали еще длиннее и гуще, а безбедная жизнь с хорошим достатком прибавила румянца коже и приятных округлостей моему телу. Я часто ловлю взгляды мужчин на себе, но любую попытку кого-либо приблизиться пресекаю сразу же. И в родном Дистрикте это срабатывает — все помнят, через что я прошла, и знают, что под красивой маской привлекательной девушки прячется холодная и безразличная ко всем женщина. Жаль, что в Капитолии всё иначе. Приходится играть на публику, улыбаться всем этим раскрашенным лицам, которые жаждут познакомиться со мной. Хорошо, что Хеймитч и Эффи почти всегда рядом, помогая сдерживать мой неприветливый характер. Квартальная бойня, на которую я впервые приехала в качестве ментора, была настоящим адом. Поскольку каждые двадцать пять лет необходимо было устраивать особое зрелище для жителей Капитолия, распорядители Игр придумали правило, что на Бойню от каждого Дистрикта едут по три трибута-парня в возрасте от пятнадцати до семнадцати. В тот день, когда президент Сноу со всех экранов громко вещал эти новости, я впервые выдохнула облегчённо. Потому что в этот год Прим ничего не грозит — её имя никак не сможет быть вытянуто. Однако едва я вернулась в ненавистный поезд, началась новая изощрённая пытка надо мной. Пройти через все испытания, глядя со стороны на совершенно не готовых к смерти детей, оказалось непосильным трудом. В те тяжелые месяцы, пока шли семьдесят пятые Игры, я переплюнула в выпивке даже Хеймитча. И пока он бегал по спонсорам, пытаясь всеми силами помочь нашим парням, я отсиживалась в апартаментах, вливая в себя бокал за бокалом. Я ласково прощаюсь с Прим, которая так же собирается на Жатву, и коротко киваю матери. Кажется, мама окончательно оправилась от всего — и смерти отца, и бедной жизни, и Голодных Игр, на которых я смогла вырвать победу. Однако наши отношения по-прежнему натянуты. Я не могу простить ей того, что мне пришлось тащить на себе всю семью долгие годы. И как бы она не старалась, я всё ещё остаюсь с ней сдержанной и холодной. Потому что не доверяю — один раз она уже ушла в себя, кто знает, вдруг подобная депрессия повторится. Нет, теперь я другая, и не смогу уже спокойно заботиться о ней и Прим. Все мое нутро до сих пор сворачивается от осознания того, что с Голодных Игр со мной вернулся не Пит. Ненависть к Катону не утихла даже спустя два года, как я его не видела. Он не стал ментором и не появляется в Капитолии. Мне бы должно полегчать. Но нет — даже закрывая глаза, я вижу перед собой его высокомерное лицо и холодный, ненавидящий взгляд. Я выхожу на улицу. Надо еще вытянуть Хеймитча и привести его в порядок — как любит говорить Эффи «скоро все камеры в стране будут наблюдать за вами». Кошмар, миллионы взглядов будут направлены на нас с Хеймитчем. Нам никогда не позволят забыть, через что мы прошли. И теперь я намного лучше понимаю своего ментора. Теперь я прощаю ему все его грехи. Я на своей шкуре ощутила, как тяжело тянуть эту ношу. Но я на Играх всего три года — год трибутом и еще два — ментором. А его испытание длится уже более двадцати пяти лет. Я бы не выдержала. Я бы сошла с ума. На дорожке к дому Хеймитча я замечаю знакомый силуэт. Невольно вырывается разочарованный вздох. Гейл, снова. Каждую неделю он неизменно ищет встречи со мной. Я могу его понять — ему уже двадцать и ему естественно хочется отношений, семейного тепла и любви. Но я этого ему дать не могу. А своей настойчивостью он только отталкивает меня, заставляя всеми способами прятаться от неприятного мне разговора. — Постой, Кискисс! Он продолжает звать меня этим детским прозвищем. И улыбаться, будто я солнце, взошедшее после долгой ночи. Недовольно передёргиваю плечами. Меня начинает раздражать все это. Я уже не девочка с косичкой и луком наперевес, которая могла доверять только ему. Я больше никому не могу доверять. Я выросла и стала чёрствой, как тот хлеб, который ежегодно получала на тессеры. — Привет, Гейл. Мне нужно к Хеймитчу, прости. Церемония скоро, — стараюсь говорить непринужденно, однако тон выходит холоднее, чем обычно. — Китнисс, прошу выслушай, — его руки мягко ложатся на мои плечи. Я снова непроизвольно вздыхаю. Теперь у него новая тактика: он всеми силами пытается показать мне, какой он нежный и заботливый. Вот только эти качества меня отнюдь не привлекают. Я ничего не знаю ни об одном, ни о другом. Вся моя женственность умерла на арене Игр вместе с Питом Мелларком, с которым я пыталась сыграть влюбленность. Больше не хочу даже ввязываться во что-то подобное. Я существую лишь для ненависти к Катону. И пока его не убью, не смогу измениться. Однако Гейл этого совершенно не пытается понять. Иногда кажется, что он видит во мне хорошую самку-производительницу, которая нарожает ему пару-тройку бойких ребятишек и будет ждать его из шахты, варя на плите горячий суп. От подобной перспективы меня слегка подташнивает. Я не та девушка, которая мечтает о подобном. Видимо, я бракованная. Хеймитч мне об этом говорит каждый раз, когда мы начинаем рассуждать о семье или любви, выпивая у него перед камином вечерами. Гейл смотрит мне в глаза, словно пытаясь там разглядеть ответ на все свои вопросы. — Может, ты до сих пор любишь его? — в его голосе боль и непонимание. Еще бы, все девочки школы умирали по высокому брюнету Хоторну, а его лучшая подруга предпочла сына пекаря. Примитивное мужское мышление. И слепая дурацкая ревность. То, что мы дружили в детстве, не значит, что я предназначена тебе. Хочется прокричать это ему в лицо, оттолкнуть его руки и быстро уйти к ментору, чтобы на кухне залпом влить в себя стакан той сивухи, которую варит Сальная Сэй. Но я сдержанно качаю головой, поднимаю взгляд на его лицо и в очередной раз начинаю объяснять одно и то же. — Гейл, мы притворялись тогда. Пит был дорог мне, он тоже мой друг. Но я его не любила, — он все равно смотрит на меня с непониманием, и я начинаю злиться. — И не люблю сейчас! Я вообще не хочу никого любить: ни тебя, ни любого другого парня! Я не создана для этого, прошу, оставь свои тщетные попытки затянуть меня под венец! Я не стану твоей женой! Жёстко, холодно. Последние слова я буквально выкрикиваю ему в лицо. Как можно за столько лет не понять этого? Как можно так глупо надеяться, что девушка, проходящая каждый год через все девять кругов Ада, согласится пойти под венец и создать семью? Родить детей, и потом каждый год сжиматься от страха, что их заберут трибутами на Игры? Нет, мне хватает того, что я каждый год смотрю, как умирают чужие дети. И не хочу представлять на их месте собственных отпрысков. Он хватает меня за руку. Его пальцы не причиняют боли, он лишь пытается удержать. Но я вспоминаю другие руки, которые также схватили меня, а потом окончательно надломили моё тело и дух. Даже на Играх мне не было так страшно и больно, как в купе Катона, когда я решилась его убить прямо посреди ночи в поезде. Тысячи ос-убийц, жуткие ожоги от пламени и даже укусы переродков не страшнее того чувства, когда тебя душат чужие руки, сильные и крепкие, а ты даже не можешь их оттолкнуть. От воспоминаний снова начинает ломить все тело. Я встряхиваю головой, отгоняя образ почти черных от ненависти глаз, смотрящих мне в самую душу. — Китнисс, я знаю все это. Но как ты не можешь понять, что я люблю тебя? — он смотрит с такой нежностью, так искренне говорит все это. А мне нечего ответить. Я просто молча смотрю на него. Я устала от попыток переубедить своего друга в том, что не стану его женщиной. Он делает шаг ближе. Твою мать, Хоторн, ты что, собираешься меня поцеловать? Я вижу, как его взгляд опускается на мои губы. Да, так и есть, сейчас он наклонится и накроет мои губы своими. Мне бы стоило отойти, отвернуть лицо или хотя бы словами остановить его. Но я устала сопротивляться. Пусть будет то, что будет. Его губы касаются моих. Теплые и мягкие, а от его рук на моих щеках пахнет углем и мылом. Он настойчиво пытается углубить поцелуй, но я не размыкаю губ. И это говорит куда больше, чем все мои слова до этого. Потому что он отстраняется и смотрит на меня с болью во взгляде. — Ну, хотя бы один раз, — он опускает голову и отворачивается, чтобы уйти. Я не хочу и не собираюсь его останавливать. Все равно он ничего не понял, и когда я вернусь с семьдесят седьмых Игр, он снова попытается достучаться до моего сердца. Вот только вместо сердца у меня кусок камня, холодный и бесчувственный. Я вздыхаю и поворачиваюсь к дому Хеймитча. И замечаю мужчину на крыльце. Значит, всё видел. Ну и отлично, не придется ничего рассказывать. — Уже готов? — поднимаюсь по ступенькам крыльца и тотчас начинаю поправлять пуговицы его пиджака — снова застегнул их через одну. Как ребенок малый, ничего без моей помощи не может. — Что, твой друг решил перейти в наступление, да, солнышко? — ехидства моему наставнику не занимать. Он игриво ухмыляется, надеясь тем самым смутить меня. Но не тут-то было. — Это совсем ничего не значит. Все равно я готова обвенчаться только с тобой, а ты совсем не признаешь того, что мы идеальная пара. Ментор хохочет в голос. Шутить у меня получается только с ним и когда мы наедине. Как-то само собой так выходит. Видимо, мы и вправду сильно сблизились и очень похожи с ним. Два победителя, живущих без единого на то желания. Улыбаюсь уголком губ и взъерошиваю его волосы. — Пойдем, я причешу тебя. Иначе Эффи придет в ужас от твоих волос, — спокойно открываю дверь в его дом и захожу в пропахшую спиртом и пылью прихожую. Ментор, всё ещё посмеиваясь, идет следом. — И тебя надо побрить — выглядишь, будто ты целыми днями только и делаешь, что пьёшь. Прихожая снова наполняется хохотом мужчины.

***

— Ну что, Китнисс, снова хочешь покорить всех в этом зале? Я узнаю игривый тон и безошибочно определяю обладателя этого голоса. Финник Одейр, бывший трибут Дистрикта-4, до сих пор самый молодой победитель за всю историю Игр. И, по необъяснимым причинам, ещё один человек в этом зале, который, помимо Хеймитча, не вызывает у меня раздражения. Хотя и друзьями нас не назовёшь. За два года на Играх я заметила, что многие из бывших трибутов, которые теперь стали менторами, начали поддерживать между собой приятельские отношения. Возможно, они, как и я с Хеймитчем, видят друг в друге своего рода родственные души. Ведь каждый из них знает не понаслышке, что такое Игры. Однако у меня отношения ни с кем не складываются. Ограничиваюсь сдержанной вежливостью. Большего они от меня не дождутся. Как и все эти капитолийские разукрашенные жеманные попугаи. Не хочу, чтобы кто-то из них лез мне в душу. Хотя с Финником отношения как-то сами собой перешли границу равнодушия. Все-таки этот привлекательный и обаятельный парень умеет проникать в самую душу. И не лезет с глупыми вопросами. — О нет, куда же мне до твоего уровня, — невольно окидываю зал взглядом. На нас устремлены взгляды всех присутствующих. Мы с Финником приковали к себе внимание абсолютно всех капитолийских персон, наблюдающих Игры в президентском зале Тренировочного центра. И в отношении Одейра это понятно — он статен и красив, его бронзовые волосы и бирюзовые глаза заставляют думать об античных богах. А моя же красота совсем искусственна. Во всем этом напускном великолепии, что каждый день наводят на мне стилисты, нет настоящей меня. Цинна упорно пытается подчеркнуть мою красоту своими замысловатыми нарядами. Сегодня на мне потрясающее чёрное платье в пол с рукавами по самые запястья. Модель кажется сдержанной и простой, но её отличительной чертой является ткань. По чёрной глади при каждом движении проходят огненно-красные блики, заставляющие вспоминать раскалённые угли. Мой стилист уверен, что во мне по-прежнему бушует пламя. Однако огня во мне уже нет. Только тлеющие угли, подпитывающиеся не утихающей в глубине сердца ненавистью. К одному конкретному человеку. И, слава богу, сейчас его в этом зале нет. — Не отрицай, Китнисс, что тебе известно, как эти люди хотят сблизиться с тобой. А ты упорно не даешь им ни единого шанса, — парень игриво приподнимает бровь, глядя на меня с неизменной ухмылкой. Да уж, тебе-то всё известно о чужом внимании. Финник обладатель самого большого количества поклонников и поклонниц из всех менторов, приезжающих на Игры. Хотя я не думаю, что он сам сильно этому рад. Однажды он обмолвился, что не по своей воле заводит столько знакомств. Что ж, в этом проклятом мире даже у победителя нет всех тех свобод, о которых рассказывает Капитолий. Сказка о красивой и беззаботной жизни всего лишь сказка. Ты получаешь привилегии, за которые все равно приходится платить непосильную ношу — становиться вечной марионеткой в руках Капитолия. — Я никому не дам подобного шанса, — мой голос звучит твердо. Я не собираюсь менять свои убеждения из-за разговоров с бывшим профи, которому во многом прийти к победе помогла только смазливая мордашка. — Меня их внимание не интересует. — О, сколько холода. Ужас. Жизнь в бедном Дистрикте закалила тебя, Огненная Китнисс, — он покачивает головой, словно жалея меня. Но в бирюзовых глазах я вижу намёк на издёвку. Он похлопывает меня по плечу и уходит. Я облегченно вздыхаю. Мне проще быть в этом зале одной. Так легче. От всех этих взглядов и бесед я начинаю чувствовать тошноту, любому человеку в зале мне хочется выкрикнуть все ужасные вещи, что я о них думаю. Сдерживаюсь только потому, что это не поможет нашим трибутам. За непокорное поведение своего ментора и дурное его отношение со спонсорами-толстосумами придётся в первую очередь расплачиваться этим несчастным детям. Ко мне подходит Хеймитч, и молчаливо стоит плечом к плечу со мной. Его присутствие меня успокаивает и отвлекает от неприятных мыслей. Я поднимаю глаза к трансляции. Игры начались. Сейчас на экране мы видим тех, кому удалось выжить после резни у Рога Изобилия. Мартия, девочка из нашего Дистрикта, уже погибла — несколько часов назад залп пушки возгласил о её смерти. В ту секунду у меня в сердце снова будто что-то порвалось. С каждой смертью трибута я словно теряю частичку себя. — В этом году ужасная Арена. Не уверен, что больше половины трибутов умеют плавать. Хеймитч прав. Распорядители создали небольшие искусственные острова. Вода, омывающая их, пресная, и возможно, там водится рыба — трибутам из Четвёртого, рыболовного Дистрикта, явно повезло больше остальных. Рог Изобилия находится на самом большом острове, однако кроме него там больше ничего нет. Трибутам после бойни в начале состязания пришлось разбегаться и пытаться добраться на другие острова. Мартию настиг пущенный трибутом Первого нож, когда она была уже у самой воды. Саймону, сыну мясника и однокласснику Прим, повезло больше — он последовал совету Хеймитча и не стал ввязываться в битву, сразу убегая искать убежище. После бойни их осталось тринадцать. Одиннадцать человек, среди которых почти все девушки, теперь вернутся домой только в гробу. Не представляю, как тяжело сейчас их семьям. Одиннадцать залпов пушки до сих пор отдаются у меня в голове настойчивым эхом. На экране я на секунду замечаю Саймона — мальчик переплыл воду и добрался до берега первого острова. Он проживет еще несколько дней. Но и его непременно ждёт смерть — трибуты из нашего Дистрикта совсем не обладают физической силой, а шесть профи, объединившихся в союз, уже вовсю обсуждают планы убийства оставшихся трибутов из других Дистриктов. Эти дети с детства приучены к жестокости. Кого-то воспитывают, как хищника, убийцу, с детства вбивая в голову осознание того, что им необходимо убивать, чтобы выжить. Ну, а другие лишь жертвы, которые по стечению обстоятельств вынуждены принять участие в этом кровавом празднике. Ни у тех, ни у других нет иного выбора. Я смотрю на них и в очередной раз убеждаюсь, что никогда не заведу детей. — Не хочу на это смотреть, Хеймитч. Я поднимусь к себе, — хлопаю ментора по спине и незаметно пытаюсь ускользнуть из зала. У самой двери меня застает врасплох залп пушки. Оглянувшись, вижу лицо Саймона на экране. Дурак, не успел уйти с берега и его настигла стрела одного из профи. После Игр, на которых победила я, распорядители ежегодно выставляют у Рога лук и стрелы. Видимо, это еще одна их злая шутка надо мной. Сглатываю ком в горле и коротко киваю Хеймитчу, который смотрит на меня с печалью во взгляде. Когда закончатся Игры, мы с ним вернёмся домой, привезя семьям наших трибутов их мёртвые тела. Мы снова ничего не смогли сделать. Хотя вины Хеймитча здесь нет — он хотя бы пытался чему-то научить наших ребят. Это от меня снова никакого толку. Сдерживая непрошенные слезы спешно покидаю зал. Мне нужна тёмная комната, где можно громко выплакаться, и бутылка алкоголя, чтобы утопить в ней нарастающее в душе отчаяние. Все они заблуждаются, считая меня Огненной Китнисс. Я уже давно затушенное и растоптанное Капитолием пламя, которое никогда не разгорится вновь.