«Упали в любовь и ударились в танцы»
— Лайма, а какой у Вас любимый аксессуар? — Солоха. — отвечает она, не раздумывая, и поняв, что, кажется, сделала это слишком быстро, начинает отвлекать свой мозг от будоражащих воспоминаний с помощью жевательных движений, хотя во рту у неё ничего нет. — Солоха? А почему? Откуда такая любовь? — Да просто так… — с многозначительной улыбкой произносит латышка. — Давайте дальше.***
Она убежала. В очередной раз. Но от него, а не от себя. Отогреваясь у камина после той «закалки», которую она устроила сама, неосмотрительно оставив самое тёплое, что было на ней, в спортзале, Лайма понимала, что когда-нибудь всё дойдёт до такой «высоты», до такого уровня, что она не сможет быть убедительной, и он её раскусит. Услышит её внутренний голос, всё громче призывающий к тому, чтобы он её остановил, вернул на место и закончил начатое. Конечно, самый прекрасный период в отношениях — когда всё ещё впереди и загадок больше, чем известного. Когда каждый кажется романтиком, ценит красоту невинных жестов и видит в любой мелочи скрытые смыслы. И Лайма хотела продлить этот этап, хотя это было невероятно сложно. Он вёл себя так, будто бы они его уже проскочили, а его хитрая улыбка действовала на неё подобно катализатору. К тому же, состояние, когда все твои мысли заняты лишь одним человеком, и его имя начинает всплывать в голове независимо от темы разговора, так, что ты перестаёшь понимать, сказал это вслух или просто подумал, было чревато для них последствиями в виде слухов, и Лайма уже не знала, может, и вправду, не тянуть с этим и перейти на «новый виток»? Может, ей не понравится, она разочаруется в нём или, наоборот, Назар, наконец, отстанет от неё со своими домогательствами, добившись желаемого. Только сможет ли она потом смотреть в глаза Андрею? Поцелуй для неё не был изменой и вообще чем-то серьёзным (но это не значит, что она позволяла себе это и раньше), а вот, каким будет её самочувствие после близости… Не было никаких гарантий, что, решив одну проблему, она не создаст для себя другой, гораздо более тяжёлой, ибо несмотря на всё, что о ней писали жёлтые газетёнки, готовые сводить её с каждым коллегой по цеху или «шишками» из других областей жизнедеятельности, Лайма была человеком верным. И Назар осознавал, что ей тяжело, что он поторопился… и что всё когда-то бывает в первый раз… Воскресным утром, когда все гости ещё спали, а лучи света играли на стенах, выстраиваясь в солнечные гирлянды, он медленно спускался вниз по лестнице. На кухню, где Лайма с Андреем должны были завтракать вместе. То, что их было двое, впервые за время пребывания Назара в белоснежном доме, стало для него чем-то позитивным. Он впервые нашёл в этом плюсы, а в Андрее узрел помощника и страховку. Естественно, он беспокоился, как бы Лайма не заболела после вчерашнего, но с другой стороны, она так сильно задела его мужское самолюбие, что он, ни в чём её не обвиняя, но зная свой вспыльчивый характер, боялся наговорить лишнего. Боялся её оскорбить, сорваться, произнося слова, которые, без сомнений, противоположны правде, но полностью отвечают цели отомстить за ночь напрасных ожиданий, а она — не тот человек, на котором нужно вымещать свой гнев. К счастью, в предыдущие дни он не вторгался в их пространство таким образом, и сегодня, когда это было необходимо, ничто не угрожало их конспирации, хотя Андрей, увлечённый пищей, и так всегда смотрел в тарелку. Назар же просто хотел убедиться, что с ней всё в порядке, что его импульсивность не обернулась для Лаймы подрывом здоровья, что она, как всегда, сидит на барном стуле и что-то уплетает, мило позёвывая спросонья и перелистывая, лежащий рядом, сборник хокку с шёлковым ляссе. Вокруг — цветы и салатовые подносы, своим оттенком переносящие всех на траву за окном, а в воздухе — бодрящий запах лимона. Вот — картина, которой сегодня Назар оказался лишён. Первый этаж особняка, столь похожего на Лайму: зима — снаружи и лето — внутри, сегодня был абсолютно пуст. «Разминулись во времени…» Посидев несколько минут на её священном месте, с надеждой поворачивая голову во все стороны, откуда Лайма могла появиться, он наткнулся взглядом на календарь, и число, выделенное красной рамкой, помогло ему вспомнить о том, кто сегодня составляет компанию его леди. Раймондс Вейонис — президент Латвии, а также мэр Юрмалы и руководитель звукозаписывающей студии MicRec Элита Милграве. Встреча по поводу предстоящего фестиваля. «Может, оно и к лучшему…» Назару нужно было отвлечься и исправить то, что он отдалился от коллектива, а Лайме — хотя бы некоторое время не видеть своих «обожателей», чтобы попытаться разложить всё по полочкам. В результате, она вернулась домой только вечером следующего дня, за несколько часов до репетиции, продлив своё нахождение вне дома, к которому её прочно приковало ею же придуманное «Рандеву», срочной необходимостью сменить причёску. А это она могла доверить только одному мастеру, и он, к счастью для Лаймы, жил в США. Этот неожиданный отъезд дал всем основание думать, что на танцах в этот понедельник она присутствовать не будет. Но Лайма бы не улетела, если бы была хоть малейшая вероятность, что она подведёт людей. Несмотря на измотанность перелётами, она пришла в хореографический зал без опоздания, но все уже были в сборе. Быстро сориентировавшись, откуда начать, чтобы нужный ей человек был последним (то ли боясь подозрений со стороны окружающих, то ли не желая, чтобы кто-то после него прикасался к её щеке и уничтожал его частичку, смешивая со своей), она приветственно чмокнула каждого в щёку. «Только не выказывать радости. Не больше, чем остальные…» Это была их общая миссия на этот вечер. И поначалу Назару нравилось быть со всеми и вдвоём с ней одновременно. Только здесь он мог к ней прикасаться и никого этим не удивлять. Потому, что имел право. Потому, что так нужно, ведь почти в каждой песне они играли, если не влюблённых в неё, то восхищённых ею, «захватывающей территорию» в сердце подобно вирусу. «Смотрите на меня!» — говорила она с закрытыми повязкой глазами, кружась среди обступивших её кругом танцоров. И он смотрел, но не секунду после этих слов, как все. А всегда, потому что был единственным, у кого не было роли. Он был собой. Зачем ему смотреть на зрителей, если Лайма стоит рядом? Что он мог поделать, если голова на автомате поворачивалась за ней, а там, где, голову поворачивали все, у него шли в ход дополнительно корпус и плечи. Невербалика. Они повторяли какие-то кусочки ещё и ещё, искали лучшие позиции рук и ног, импровизировали, и этому не было видно конца. Ей нравилось отличать его прикосновения от чужих, они были нежнее и дольше, а рука — теплей. Ей нравилось, что никто, кроме них, по сути, не знает, при чём присутствует. Ей нравилось наклоняться так близко, что её длинные ресницы хлопали по его щеке, но Назару это напоминало скорее пощёчины, которые в морозную погоду ветер отвешивает всем прохожим. Спустя двое суток разлуки, он успел соскучиться, а осадок обиды за субботний инцидент — полностью раствориться, и её лицо, её тело, к которому он был так близок, но всё равно должен был соблюдать границы из-за присутствующих, сейчас стали доставлять ему страдание. Ему казалось, что мучительная репетиция длится в 100 раз дольше, чем обычно, хотя это было не так и Лайма разогнала всех даже немного раньше, ссылаясь на свою усталость после смены часовых поясов. Выйдя на улицу вместе со всеми, чтобы убедиться, что они ушли, он зажёг сигарету и тут же вернулся в зал. Лайма сидела на стуле и завязывала шнурки на ботинке, а Назар вдруг задумался о том, насколько предсказуемым и цикличным стало его поведение из-за чувств к ней. Он не хотел наскучить ей, но не мог всегда быть разным в главном. Андрей не знает, когда заканчивается репетиция, потому что каждый раз это может быть разное время. Вокруг — никого. Ну, как он может не подойти? Наклонившись к ней, ещё не разогнувшейся, он целует каждый позвонок на её шее, который позволяет прочувствовать рубашка, а затем, присаживаясь, запускает свою руку в просторный рукав до самого локтя. — Я тоже хочу курить. — произносит Лайма, глядя на непотушенную сигарету. Но Назар и не думает давать ей её, отставляя руку назад. — Я каждый день просыпаюсь с твоим именем в голове. — он встаёт так, что одно её колено находится у него между ног и вынуждает Лайму поднять голову, положение которой он контролирует своей рукой. Вставив сигарету в рот из-за желания касаться её обеими руками, он берёт в руки прядь её волос и проводит ей по мочке её уха. Теперь — его очередь играть. Лайма на несколько секунд отворачивается из-за щекотки, её резко приподнятое плечо и мотание головой сдвигают ладонь Назара, и она прикасается губами к его пальцам с внутренней стороны. Замерев, а затем, схватив его за безрукавку, она скомкивает её на груди. Назар же затягивается и, приближаясь к её рту, чтобы исполнить пожелание, вытягивает губы трубочкой и медленно выдыхает дым в её приоткрытый рот. Он нависает над ней до такой степени, что его чёлка касается её носа. — Я хочу связать нас всеми ниточками, которыми только возможно. — шепчет он, повторяя сие действие. Не раз. Затем тушит сигарету об подошву, и отодвинув занавеску, выкидывает окурок в окно. — Нас сейчас застукают и всё. — говорит Лайма, используя то, что он отошёл, чтобы встать и прекратить его доминирование. Но Назар подходит к ней снова и, раскачивая бедра Лаймы в ритме латины, быстро находит, что ответить. — Может, мы танец ставим под «Твоё имя - Танго», «Как ты мне нравишься» или «Самбу любви, танец огня»… — Ага, под «Не спеши, дорогой» мы ставим. — У тебя солоха съехала… — меняет тему Назар, развязывая её аксессуар. Он мечтает о дне, когда она будет уже не в состоянии придумывать колкости, а пока, отвлёкшись, с повязкой в руках, как будто поменявшись с Лаймой местами в плане разговорчивости, продолжает: «Я хочу сделать нас реальнее, ощутимее… Я очень хочу тебя поцеловать и я мог бы, но… сколько это продлится? Секунды, минуты? Слишком мало. Я нашёл способ делать это вечно…» После этих слов он подносит полоску ткани к своим губам, плотно прижимает её середину ко рту и возвращает украшение на место, так, чтобы место поцелуя согревало Лайму с внутренней стороны. —Я буду целовать тебя, даже, когда уйду. — еле слышно говорит он ей на ушко, скручивая концы ещё красивее, чем было. Где бы и с кем бы они не проводили день, что бы не думали и не планировали, заканчивалось всё всегда одним и тем же. Поцелуи перед сном - это становилось их доброй традицией. Правда, сегодня, Назар ограничился только «цыганским». Он всегда хотел её удивить… Даже, если для этого надо было её оставить.