Праздничное настроение

      Мистер Голд и мистер Коэн оживили вечер. После спора о бизнесе они в той же пассивно агрессивной, язвительной манере обсудили политику, логистику, музыку, инфекционные заболевания и, как ни странно, часовые механизмы. Голд поиздевался над неприязнью Коэна к часам с кукушкой, а Коэн использовал часы с кукушкой для того, чтобы резко высказаться о ростовщическом прошлом Голда, о котором он, по всей видимости, узнал сам, потому что когда Ал вопросительно посмотрел на Лори, та только растерянно развела руками. Но стоит отдать этим спорам должное: сидящие за столом начали разговаривать друг с другом. Сначала чтобы прекратить эти бесконечные пререкания, а потом сами по себе, искренне увлечённые параллельной беседой. Мама и Лори побеседовали о театральном искусстве и новом корпусе музея естествознания, Адам позанудствовал на тему приготовления утки в апельсиновом соусе, Келли рассказала про Брекенридж и описала несколько забавных случаев, произошедших с ней и Адамом во время прошлых поездок в Колорадо, а Коль и Роланд поделились планом провести каникулы в Бостоне и расспрашивали Альберта и Лори о том, куда они могли бы сходить и чем они могли бы заняться. После нескольких шуток про фестиваль бельгийского пива, на который Альберт затащил Лорен около месяца назад, Аарон сказал, что после Нью-Йорка Бостон их впечатлить не сможет.       — Не может быть, — не поверила Коль. — Каждый город может чем-нибудь впечатлить. Особенно когда его совсем не знаешь.       — А с Бостоном всё иначе, — улыбнулся Аарон. — Я люблю его, потому что провёл здесь всю свою жизнь, пропитался его духом, но, не строя иллюзий, я с уверенностью заявляю, что здесь нет ничего особенного, кроме исключительно холодной зимы, которая сделает вашу прогулку тяжёлой и неприятной.       — Только если у прогулки нет смысла. Цель, по моему скромному мнению, всегда греет ноги, — не согласился Роланд, но всё равно зябко поёжился. — В любом случае мороз не помешает мне добраться до книжного магазина Блэксмита, если самого Блэксмита не одолеет мороз.       — Другое дело! — воскликнул Аарон. — Вы правы, мистер Гуд. Блэксмит работает исправно, словно часы мистера Голда, и продаёт книги, которые уже не увидишь в обычных магазинах. Несколько лет назад я купил у него собрание сочинений Диккенса. Прекрасное издание в тридцати томах. И получил значительную скидку на сборник иллюстраций.       — Так вы поклонник Диккенса? — тепло улыбнулась Белль.       — Мой любимый автор, — кивнул Аарон. — Я перечитывал все его произведения по много раз. Он поднимает мне настроение, когда мне становится грустно, и заставляет задуматься, когда я весел и беззаботен, как зеленый лист, дрожащий на ветру в начале лета. Его тексты исполнены особого лиризма, который помог автору рассказать о сложных вещах так просто, так честно и …       — Так наивно, — подытожил Голд, положив начало очередному бессмысленному спору. — Чудесным утопическим картинкам Диккенса нет места в реальной жизни.        — Докажите на примере.       — "Рождественская песнь".        — И что с ней не так? — Аарон сложил вместе пальцы рук, положил на них подбородок и со всем вниманием приготовился слушать своего главного оппонента. — По-моему, милая поучительная история. Вы не верите в перерождение Скруджа?        — Ни минуты, — улыбнулся Голд и пустился в рассуждения, изрядно подогретые вином и виски, выпитым им за этот долгий вечер: — Скрудж показан очень плохим человеком. Завистливым, ограниченным узколобом, не проявляющим ни к кому никакого милосердия. У него нет никаких привязанностей, кроме его работы, нет никаких целей, кроме пустого наживания богатства. Сам Диккенс называет его «твёрдым, как кремень» из которого при этом «никакое огниво не может высечь благородной искры». Не может, пока на землю не спускается особенная рождественская ночь. И особенность её в том, что Скрудж, промёрзший в своём плохо отапливаемом офисе до помутнения рассудка, видит призраков Рождества, которые так сильно меняют его, что на утро он становится совершенно другим человеком, милым, добрым и щедрым, и приобретает некоторые другие положительные качества, которых в нём не было и в помине. В реальной жизни люди не меняются, увидев страшный сон, и уж тем более не становятся настолько непохожими на самих себя.        — Соглашусь, — вздохнул Аарон. — Но всё равно ваше представление о Скрудже заслуживает оговорок.        — Он не мой.        — Ваш и только ваш. Вы его интерпретировали на свой лад.        — Для читателя это в порядке вещей, — примирительно заметила Белль. — Мы все интерпретируем художественные произведения так, как нам хочется и нравится думать.        — Это верно, — не стал отрицать Аарон. — Но мне всё же хочется, чтобы мистер Голд взглянул на Скруджа иначе и задал вопрос не его озарению, а его смелости. Что, если Диккенс хотел показать не чудо превращения, а лишь то, как однажды человек может переступить через себя, вылезти из скорлупы и открыть другим своё сердце.        — И именно это я называю наивностью, — фыркнул Голд. — Этот Скрудж, Аарон, ваш и только ваш.        — Вопрос интерпретации! Как я и говорила! — весело воскликнула Белль и доверительно сказала Аарону: — Не слушайте его. Обычно он не такой противный.        — Не слушайте её, — насмешливо фыркнул Голд. — Она меня неправильно интерпретирует.        — Аарон, не слушайте их обоих, — рассмеялась Коль, и Аарон поднял бокал в знак того, что он с ней полностью согласен.