Queen

— Где эта тварь? — наполненным холодной яростью голосом спросила она. — Посчитав, что подкинутым мальчишкой носком я его освободил, он сам окончательно разорвал и так еле дышавшую связь, приложив меня об ступени напоследок, — мужчина поморщился, и Линда только сейчас заметила, что он держал холодный компресс около затылка, что был испачкан засохшей кровью. — Драко, конечно, молчал, как партизан, но и мы не идиоты. Что это за артефакт был? — с легкой заинтересованностью на лице спросила ее Ирма. — Где он? — задала встречный вопрос девушка и, взяв протянутый уже обычный дневник, нежно провела по нему побелевшими пальцами. Взглянув на ожидавших ответа родственников, она решила сказать им полуправду. Свои догадки и их разговор Линда предпочитала оставлять при себе. К тому же это были тайны ее отца, она не станет выдавать их.  — Здесь хранились воспоминания отца, — Люциус вздрогнул, бросив на нее нечитаемый взгляд. Он все еще сложно переносил известие о том, что она дочь его Лорда. — Ничего особого. Такой себе портативный думосброд. Когда в нем писали, тот подкидывал соответствующие воспоминания. Довольно связные. Тот, кто писал, можно сказать, общался с воспоминаниями. Гениальная работа. Никакого воздействия на себя я не ощутила. А на Перси, видимо, некоторые моменты произвели неизгладимое впечатления. Что сказать, отец был обаятельным человеком еще в школьные годы. Видимо, в его образе идеального старосты третий Уизли нашел себя. Оставив задумчивых взрослых обсудить полученные сведения, она, под внимательными взглядами бабушки Ирмы и Цисси, вышла в прихожую. Проходя узким коридором мимо лестницы, что вела в относительно жилое крыло особняка, девушка на секунду остановилась, придерживаясь одной рукой за перила, которые протяжно заскрипели от одного прикосновения. Ничего, она еще вдохнет жизнь в этот особняк. Просто нужно подождать, и в нем снова заиграет музыка, шампанское будет литься рекой, наполняя множество бокалов в честь многочисленных больших и маленьких побед, а звон разбивающегося сервиза будет прерывать крики жарких споров. — Долго еще будешь там стоять? — донесся до нее сварливый голос. С тихим шипением ожили газовые рожки, тускло освещая мрачный длинный коридор. Пройдя вперед прямо к огромному портрету в натуральную величину, с которого на нее взирала старуха, лицо которой обтягивала пожелтевшая кожа, Белинда с трудом сдержала привычный порыв отвернуться, зажмуриться, уйти. Нет, это не ее красавица-мать из ранних детских воспоминаний и из рассказов Цисси и крестной. Но именно этот образ рано сдавшейся женщины, который обрела она в последние годы своей жизни, наиболее четко отложился в памяти. Он же и был запечатлен на ее посмертном портрете. — Никогда не понимала, почему вы, мама, предпочитаете проводить свое время здесь, — она выразительным жестом обвела отстающие от стен обои, вытертый ковер на полу, затянутою паутиной люстру, что грозилась вот-вот свалиться кому-то на голову. Вид запустенья отдавался болью где-то в глубине, но девушка постаралась задвинуть все чувства назад, ограждая их непроницаемой стеной. — А вот зачем вам портьеры объяснить проще. — Я хочу хотя бы посмертие провести в своем родном доме! — с горечью выкрикнула ведьма, включая свою любимую пластинку. — Да-да, я помню это, — сухо прервала она уже назревающую истерику матери. — Сложно забыть, если вы даже вынудили привезти вас сюда умирать. — Это было мое право! — ее глаза зло сверкнули, возвращая облику долю утраченной величественность, силы. Но вот Вальбурга взяла себя в руки, глядя на дочь несколько устало, и наваждение пропало. — К тому же, в родовом гнезде тебе ничего не угрожало. Ты могла бы остаться здесь! Белинда могла бы сказать, что тетю Кассиопею не спасли родные стены, что Нарцисса жива только благодаря преданному домовику. Да много еще чего могла добавить, вспоминая угасшее поколение их предков, но не стала. Она слишком устала, чтобы вновь затевать баталию с Вальбургой на этот счет. К тому же, Орион действительно постарался над защитой особняка, и внутри него она всегда будет в безопасности, что бы не таилось за его стенами. — Остаться здесь? — переспросила она. — Чтобы похоронить себя заживо, как вы? День за днем угасать на глазах, сидя в комнате с гобеленом и разговаривая со своими сыновьями, думая, что меня никто не слышит, да? — Ты не смеешь упрекать меня! — взвилась старуха. — Да, не смею, — согласилась девушка, вновь думая про Кассиопею, которая ее не бросила, которая была рядом, когда это было так необходимо. — Вы сдались, и я не виню вас за это, но никогда не желайте мне того же. Этот дом был и есть безопасным для меня. Особняк, но не Британия. Я никогда бы не вышла за его стены, останься тогда. — Прости меня, — она отвернулась, ее голос звучал хрипло. — Вам не за что просить прощения, мама, и я не желаю больше повторять это. Девушка покачала головой, заглядывая в потухшие глаза матери. Нет, не матери, а ее ничтожного слепка, химерного отражения в помутневшем старом зеркале, что уничтожает все светлые воспоминания об этой величественной ведьме. Не память — насмешка. — Возможно, я не понимаю вас и, надеюсь, никогда не смогу понять, но я никогда не поставлю вам это в вину. В конце концов, настоящие виновные ответят за все, и я покажу вам их остывшие тела, иначе моя фамилия не Блэк. — Повесишь их головы перед моим портретом, — Вальбурга присела на край вычурного кресла, расправляя полы черного платья. Этот траурный цвет прочно укрепился в гардеробе женщины, вытеснив все остальные после исчезновения отца. — Это будет эксцентричнее эльфийских голов Элладоры, — усмехнулась Линда, оценивая идею. — Думаете, впишется в интерьер? — Непременно, — для убедительности она даже кивнула, глядя на стену перед собой так, словно там уже висят чьи-то головы. — Могу потребовать у Мюрриэль Прюэтт головы ее племянников для вашего успокоения, — для виду призадумалась она, слыша одобрительно фырканье Вальбурги. — Кажется, Сириус звал себя Мародером, так и я смогу соответствовать этому прозвищу. Вальбурга замерла, услышав имя старшего сына и Белинда поспешила продолжить: — Скоро я верну его домой. — Ноги этого предателя не будет в моем доме! — взорвалась старая ведьма, подорвавшись к краю портрета и едва не брызжа слюной на дочь. — Мерзкое отродье! Проклятье моей плоти! — Замолчите! — глаза Линды вспыхнули опасным огнем. — Что бы вы не говорили о своем сыне, решение все равно не за вами. Вы сами-то верите в свою ложь? Достаточно гордости и показной злобы, не передо мной. Доброй ночи, мадам, на сегодня хватит громких слов. Она задвинула портьеры и отошла в сторону, не желая слышать приглушенных рыданий матери, пусть даже это всего лишь ее портрет. Посмотрела на черную тетрадь в своих руках и вздохнула, понимая, что так и не спросила о ней, но это может подождать. — Спасибо. Линда остановилась, с нескрываемым удивлением глядя на мужчину, который никогда прежде с ней не заговаривал. Да что там, он даже не желал показываться перед ней. Девушке лишь пару раз удавалось заметить, что он все же наблюдал за ней изредка, одному ему ясно зачем. — Он мой брат, дядя Орион, — почтительно склонила голову она, отмечая, что он даже не скривился от подобного нарочного обращения, — и ничто не сможет этого изменить. — Я рад это слышать, Леди Блэк, — его обращение тоже было нарочным, как и легкая, но совершенно не злобная насмешка, скорее покаянная. — Я люблю своего сына, и Вальбурга тоже любит Сириуса, возможно, даже слишком сильно, как и всех своих детей. Как, безусловно, и тебя. Возможно тебя она любила больше всех. Дочь от любимого мужчины, я могу ее понять. — Слишком много слов о любви в одной речи, как для Блэка, — ей был интересен разговор с Орионом. — Ведь вы женились не из расчета, я права? — О, наши дети обещали родиться сильными и талантливыми магами, как в итоге и вышло. Думаю, именно это убедило Вальбургу выйти замуж за двоюродного брата, на пять лет младше, за нее. Она знала, что одаренного, но полукровного и, на самом деле, безродного Риддла, ведь за ним не было никого, никогда не примет семья. Вал в жизни бы не пошла ей наперекор, это потом уже, когда он стал иметь вес, пусть и довольно сомнительный… Мужчина замолчал, понимая, что его занесло немного не туда. Белинда ничего не говорила, слова об отце ее не задели. Она знала, как отзываются о нем все Блэки, уж Кассиопея никогда не была столь деликатна, а Ориона тем более имел право быть более предвзятым. Да и говорил он правду, на самом деле. Волшебник покрутил свой ус, над чем-то размышляя, и прямо посмотрел на нее, таки отвечая на вопрос: — В твою мать невозможно было не влюбиться. Все вокруг меркло, стоило ей появиться поблизости. И дело было даже не в ее внешних достоинствах, хотя она, несомненно, была самой красивой и желанной девушкой, а потом и женщиной, которую я когда-либо видел. Что-то горело в ней обжигающим пламенем, маня к себе, обещая сжечь тебя дотла. Каждый это знал, но никто не мог устоять. Я даже удивлялся, что огонь не был ее даром, хотя заклятия этой стихии всегда давались ей легко. Он снова замолк, а Белинда стояла, боясь пошевелиться, слушая его рассказ. Или даже исповедь? Говорил ли он подобное кому-то? — Оно обжигало даже наших сыновей. Сириус когда-то назвал ее холодной, бездушной. Нет, дело было не в холоде, а в огне. В каждом Блэке есть пламя, им мы согреваем друг друга, хотя именно эти двое предпочитали друг друга испепелять. Оно же сожгло и ее саму, — сказал он с непередаваемой горечью. — Ты на нее очень похожа. Пока не знаю, как много ты взяла от отца, но от Вальбурги… Ты никогда не истлеешь, не потухнешь, как она. Ты сгоришь стремительно, испепелив все вокруг себя. Белинда уже собралась уходить, как остановилась, понимая, что не может не спросить. — А как вы думаете, отец, он… — она не договорила, но Орион ее понял, он ждал этого вопроса. — Я думаю, что он всегда считал ее выгодным приобретением, единственным достойным его трофеем. Сильная и талантливая ведьма, невероятная красавица, а главное, что из могущественного рода, и она принадлежит именно ему. О, это невероятно льстило его эго. Вот только Вальбурга была слишком гордой и независимой, чтобы быть у чьих-то ног, она тоже знала себе цену, может, потом и размякла, а все дети… Уход Сириуса, твое рождение, убийство Регулуса. Да и моя смерть тоже, мы все же прожили долгую жизнь. Твой отец стал опорой, на которую ей так необходимо было опереться. Он замолчал, сглатывая ком, образовавшийся при воспоминании сыновей. — Он никогда бы не признал это перед самим собой, но Том тоже был очарован ею. Не потом, когда загубил свою душу, а еще тогда, талантливым молодым человеком, многообещающим ученым, амбициозным парнем. Говорю же, к ней невозможно было оставаться равнодушным. — А мама? Что она нашла в нем? — вырвалось у Белинды, и девушка прикусила губу, сжимая в руках дневник отца и не отрывая взгляда от мужа матери. Она даже жалела, что не застала его при жизни, не имела возможности пообщаться с ним. Хотя сомнительно, что их отношение не были бы, мягко говоря, натянутыми. Это ощущается даже сейчас. Неловкость, да, подходящее слово. — Уж прости, но расписывать тебе все его, не стану спорить, выдающиеся достоинства я не стану. Он рассмеялся мягким грудным смехом, невольно вызывая и у нее искреннюю улыбку. — Если отбросить все прочее, то могу сказать, что в нем тоже горел огонь. Совершенно другой, и именно этим они привлекали друг друга, тянулись, словно магниты. Казалось бы, противоположность огню — лед, но нет, пламя в Томе бушевало. Вот только веяло от него арктическим холодом. Это сложно описать, но, думаю, что именно это было тем, что влекло ее к нему. Не любовь, нет, что-то иное. Возможно, оно обещало ей успокоение, может, она думала, что оно усмирит ее внутренний пожар. Я ведь знаю, что он разрушает и тебя. Ты можешь это представить? Она молчала лишь секунду под его испытывающим взглядом. Из глубины запертой памяти всплыл чей-то ледяной колкий взгляд, на мгновение повеяло холодом, таким смертельно опасным, но до безумия необходимым. — Нет, не могу, — не моргнув, солгала она, не признавая этого. — Возможно в детстве, рядом с отцом… — Это хорошо, — совершенно серьезно сказал Орион, хмуря густые брови. — Это стало слабостью твоей матери, а у Блэков не может быть слабостей. Я надеюсь, что это никогда не коснется тебя. — Ваши слова… Спасибо, дядя Орион. И за то, что признали. Это многое значит для меня. Девушка зашла в свою комнату и первым делом положила дневник в зачарованную шкатулку. Она еще разберется с ним. С удовольствием запустила пальцы в волосы, уничтожая опостылевшую за день тяжелую прическу. Локоны разметались по спине и, глядя на свое отражение, она задумчиво коснулась пальцами серебряной пряди. Было непривычно. От того, что сейчас она думает о такой мелочи, как цвет волос, пробрало на истерический смех. Чувствуя, что не сможет сейчас здесь уснуть, Линда тихо прошла к комнате племянника. Везде ощущался запах затхлости, то и дело можно было влезть в паутину, но чистую постель Кричер вполне успел постелить в нескольких спальнях. Свет не горел, так что она на ощупь добралась до кровати и легла на свободную половину. Драко бодрствовал или просто спал очень чутко, так как тут же повернулся к ней, заключив в объятьях. Обняв брата в ответ, она тихо заплакала, пряча лицо на его плече. Так они и пролежали, судорожно стискивая друг друга в объятьях. Драко убеждался, что она здесь — цела и невредима. А Линда, цеплялась за него, как за якорь, боясь, что останься одна, просто провалится в пучину безумия. Наконец она позволила себе расслабиться. Груз, что лег на ее плечи казался неподъемным, но здесь и сейчас она могла позволить себе быть простой 15-летней девочкой, которую своими объятьями успокаивает брат. Здесь и сейчас, а утром из комнаты выйдет высокомерная, сильная, неприступная Леди Блэк. Азкабан — Эй, Лестрейндж, чертова ведьма, подъем, тебе посылка. Будь моя воля, хрен бы она дошла до тебя. Беллатрикс и не думала спать. Уже двое суток с момента, как они с Сириусом почувствовали смерть члена семьи, она сидела непривычно молчаливая. Забилась в один угол, цепляясь пальцами в волосы и то и дело раскачивалась из стороны в сторону, только иногда что-то бормоча себе под нос. Ни на один окрик мужа, деверя, кузена или еще кого-то из узников не обращала внимания. Даже появление дементоров проходило мимо нее. Взбодрилась женщина только раз, когда тем же вечером почувствовала небывалый прилив сил, идущий из источника. Именно с тех пор она что-то долго и методично обдумывала. Дежурный отворил решетку камеры и бросил сверток в женщину. Ее когда-то прекрасные волосы беспорядочным гнездом разметались на топчане, где она лежала, завернувшись в ободранную тряпку, именуемую одеялом. На бледном, обтянутом кожей лице выделялись большие глаза, горящие синим безумным пламенем. О ее былой невероятной красоте мало что напоминало, она была похожа на живой труп. Белла оскалилась стражу, хватая посылку. Те зубы, что еще сохранились, были словно заточены и напоминали клыки. Мужчину передернуло от страха и отвращения, и он скорее закрыл ее камеру, перейдя к кузену сумасшедшей. Тот имел не лучший вид, Азкабан не курорт. Соленая вода — одна и та же для питья и умывания, вязкая жижа, подающаяся дважды в день, чтобы они не сдохли от голода, промозглый холод в любое время суток, вечный мрак, сами стены, казалось, иссушают тебя, а еще дементоры. Самое страшное — дементоры. Все это не прибавляла узникам красоты и здоровья, особенно тем, кто опочивал в крыле смертников. Все присутствующие здесь были осуждены на пожизненное заключение, но все они знали, что выйдут, поэтому они живы, поэтому они еще хранят остатки рассудка. Сириус жил мыслью о том, что он невиновен, что где-то там его крестник, что он ему нужен, он не сдастся, он не виновен. А десять пожирателей знали, что их господин не умер, он вернется и освободит их, у них была цель — отомстить. Охранник долго стоял перед камерой недоумевающего Сириуса, пока не послышался безумный с хрипотцой смех Беллатрикс, переходящий в визг. — И какого это понимать, что тебя вытащит отсюда так нелюбимая тобой семья? Что всем твоим друзьям, всему твоему светлому ордену плевать? Твоему восхваляемому Дамблдору плевать! Знаешь, мой Лорд исчез. Но когда он вернется, то не забудет никого из нас. А всем твоим друзьям, — продолжила насмехаться она, ожидая ответных оскорблений и совершенно не обращая внимания на кричащего охранника. — плевать! Только семье не плевать! Девчонке, которая никогда тебя не видела. Девчонке, чью мать ты своим предательством загнал в могилу. Этой девчонке, твоей сестре, не плевать! Что твои друзья отправили тебя сюда за ненадобностью, когда ты стал мешать. Не выслушав, не усомнившись в твоей виновности. А семья билась, пытаясь оправдать. Дедушка Поллукс погиб, пытаясь нас вытащить! И теперь маленькая девочка, которая даже не знает: виноват ты или нет, которой просто плевать на это! Какого это, Сири? — Заткнись, тварь! — не решаясь зайти в камеру, аврор со всей силы ударил прильнувшую к решетке пожирательницу по лицу, отбрасывая ее в бетонную стену. Едва найдя в себе силы не потерять сознание и приподнять голову, она оскалилась, демонстрируя окровавленные клыки и с показательным наслаждением слизывая кровь с иссохших, искусанных, покрытых небольшими язвами губ. Сириус встал с места, совершенно растерянный, ничего не понимающий, но по устоявшейся привычке, наравне с другими начал осыпать проклятьями очередного охранника, надолго они тут не задерживаются, чтобы отвлечь его внимание от вечно нарывающейся и не умеющей остановиться Бэллы. — С вещами на выход, Блэк, — громогласный голос разгневанного охранника разнесся по всему крылу. — Твое счастье, что мне сказали доставить тебя до камер при Визенгамоте невредимым. Но еще одно слово, и одним повреждением больше, одним меньше, кто считает. До Сириуса, которого едва не тащил на себе аврор, еще донесся негромкий голос Долохова, эхом отбивающийся от стен Азкабана: — Только подумаешь, предать ее или обидеть как-то, и я покажу Белле, в какое место на твоей шее ей лучше вцепиться зубами, чтобы ты не сдох быстро.  Антонин подошел к решетке и взглянул на виднеющуюся через дыру в стене луну и прошептал уже тише: — Осталось ждать совсем немного.