Прилетай скорей

Сергей брел сквозь туманное и сонное московское утро в свою холодную квартирку собирать вещи. Шаги слегка отдавались ноющей болью в колене, как это всегда бывало по утрам, однако сейчас его это не особо волновало. В его голове роились мысли, отражаясь складками на лбу. …А что если его уход выглядел как бегство? Но Сергей ведь вовсе не сбегал. Он готов был остаться и остаться, возможно, до конца. Не мог просто. Он не хотел будить Любу. И уходить ведь тоже не хотел. Но надо было – все-таки Олимпиада. Тем не менее чем дольше Сергей шел вперед, тем больше понимал, что все сделал неправильно. Он допускал непозволительно много ошибок в последнее время. Это было на него не похоже, осознание этого гудело в голове противным клаксоном. Он хотел к ней вернуться. Сергей замер посреди улицы, посреди постепенно рассеивающейся утренней розоватой дымки. Постоял на месте, сжимая челюсти до играющих на скулах желваков и чувствуя, как неприятно напрягаются ноги, не знающие, в какую сторону шагнуть. Впервые он так отчаянно метался в мыслях между баскетболом и чем-то другим. Он не попрощался. Он уезжал на три недели и не попрощался. Опять поступил не так, как… хотел. И это «хотел» теперь для него стало синонимом «надо». Поэтому Сергей развернулся в ту сторону, откуда пришел, и чуть ли не бегом припустил обратно к ее дому. На его наручных часах, показывающих всегда точное, вплоть до секунд, время, было пять утра с копейками. Сбор у дворца спорта был назначен на шесть. Сергей глубоко вздохнул, решив, что успеет, и прибавил темп. Сердце гулко колотилось, то и дело пытаясь забраться в горло. Как он мог так просто уйти после всего, что произошло, после всего, что теперь жаркими волнами воспоминаний накатывало? Он прибежал к ее уютной кирпичной пятиэтажке и, закинув поудобнее на плечо сползающую сумку, распахнул подъездную дверь. Через ступеньку, через две, ботинками по бело-коричневой плитке, вдох между учащающимися ударами сердца, палец на звонке. Ему надо было ее увидеть, обнять, узнать, о чем она думает сейчас. Узнать, что его будут ждать. Дверь не открывалась. Сергей, движимый неконтролируемым порывом, сдержанно постучал. Потом еще и еще. Что случилось? Почему она не открывает?.. Он положил ладонь на ручку двери, дернул на себя… – Опять вы? – послышался откуда-то слева хрипловатый голос, и Сергей резко обернулся. На площадке между первым и вторым этажом, где висели почтовые ящики, в растянутых спортивных штанах и старых тапках стоял какой-то старик. Сергей смутно вспомнил его. Кажется, это его он поверг в легкий шок своими расспросами о Любе недавно. Ох уж эти пожилые люди: в пять утра ходят за почтой. – И что вы тут делаете, молодой человек? Зачем вам нужна Люба? Уходите давайте, а то я милицию вызову, – грозно потряс ключами он, и Сергей, молчаливый, раздраженный и сбитый с толку, с вызовом встал напротив, испепеляя взглядом. На что старик только хмыкнул: – Ушла она по делам, с саквояжем, я сам в окно видел, так что нечего вам здесь болтаться. Идите-идите отседова! В смешанных чувствах Сергей очутился на улице, и за его спиной слишком громко для такой тишины стукнула дверь подъезда. Он сквозь зубы выпустил в еще не прогретый воздух облачко пара. Скопившееся в нем звенящее возбуждение не нашло выхода, и теперь давило разом на все органы. В колене стрельнуло, и пришлось присесть на облезлую лавочку. По делам с утра пораньше. Черт, как это знакомо. И как это на самом деле мешает… Вот и все – он с ней безнадежно разминулся, упустил шанс, и сейчас чувствовал такое опустошение, что хотелось просто сидеть и смотреть перед собой, не пуская в гудящую голову мысли. Кто знает, что еще он упустил или упускал прямо сейчас? Вот тебе и надежда советского баскетбола. Всю дорогу до дворца спорта Сергея не покидало скребущее душу чувство неправильности, незавершенности, словно он перепутал два кусочка мозаики местами. Он убеждал себя, что Люба обязательно его поймет, но осадок все равно оставался, отдаваясь противно-горьким привкусом во рту. Одетый в отглаженный костюм, с собранным чемоданом Сергей добрел до дворца в разгар посадки сборной в автобус. Его дружно поприветствовали воодушевленные товарищи, и он принялся загружаться. Активнее, чем требовалось. Вокруг него царила атмосфера утреннего вокзала: звонкие в еще не потревоженном ничем воздухе возгласы и смешки, суета и беготня, крепкие и чересчур долгие объятья с улыбками. И среди всего этого – Сергей Белов, сосредоточенно запихивающий свой чемодан в грузовой отсек автобуса. Сергей забрался в салон, где пахло резиной, упал в первое попавшееся кресло и с силой откинулся на его спинку. Постепенно пустые места рядом с ним начали заполняться махающими в окна и вечно шумными баскетболистами. Когда транспорт, увозящий их навстречу судьбе, тронулся, Сергей потер глаза, переводя усталый взгляд в окно. За стеклами медленно проплывали девушки в платьях, затесавшиеся репортеры с фотоаппаратами. Провожающие. Его глаза безучастно скользили по ним, превращающимся в цветастое, раздражающее пятно. Красная юбка в горошек, синие брюки со стрелками, пакет из булочной, потертый коричневый саквояж со старыми заклепками… Внутри Сергея что-то поднялось, распирая его грудную клетку. Маленькие руки, выпирающие косточки на запястьях, светлые волосы, собранные в косичку, тонкие губы, улыбающиеся так по-особенному, глаза, искрящиеся чем-то необъяснимо неповторимым. Это была она! Затерявшаяся в разномастной толпе, но ее невозможно было не заметить. Невозможно. Он узнал бы ее, даже если бы ему отшибло память шальным мячом. Сергей неосознанно прижал ладонь к стеклу, он не мог унять свое безумное сердце. Она светилась ничем не прикрытыми чувствами. Она смотрела ему в душу, и Сергей понимал, что даже за сотни километров он будет помнить этот взгляд. Автобус свернул за угол, и завороженный Сергей наткнулся на серые стены домов. Но перед ним все еще стояла она, скромно махающая ладонью, выглядывающей из широкого рукава голубого пиджака. Она пришла его проводить, она пришла попрощаться и вот так просто, молча и нежно, до боли в заходящемся сердце, протянула между ними ту самую нить, которая в трудные времена указывает путь, помогает двигаться дальше со знанием, что ты больше не один. Кипящая кровь неслась по венам быстрее, подушечки пальцев кололо, и Сергей был абсолютно уверен, что в данный момент он способен бесконечное множество раз выиграть эту несчастную Олимпиаду. Сергею никогда не приходилось стоять в очереди к телефонному автомату. Он нетерпеливо топал ногой, держа руки на поясе и гипнотизируя спину какого-то спортсмена, нечленораздельно тараторящего в трубку. В Мюнхене было семь часов вечера, значит, в Москве было девять. Раньше позвонить Сергей физически не мог, а сейчас, похоже, ему было просто не суждено добраться до телефона до полуночи по местному времени. Он в который раз закатывал глаза и про себя обсыпал всех вокруг проклятьями. – Серый, чего ты здесь тухнешь? – пробился к нему Модестас и протянул бутылку воды. Находиться в куче галдящего народа так долго и ждать было не самой приятной вещью на планете. – Позвонить надо, – буркнул в ответ Сергей, сделав большой глоток. – Так сильно, что ты тут уже почти час стоишь? – Модя, – Белов цокнул языком и повернул в сторону друга голову. И снова столкнулся с этим насмешливым взглядом, который преследовал его со времени отъезда от дворца спорта несколько дней назад. Они вдвоем продвинулись в очереди поближе. – Влюбленный Белов. Кому расскажешь – не поверит, – себе под нос хмыкнул Модестас, а Сергей предпочел это проигнорировать. – В общем, не буду отвлекать, но, уж извини, тени исчезают в полдень, а двери закрываются в полночь. Как бы тебе не пришлось ночевать на улице. Наутро серое лицо Сергея с мешками под глазами не укрылось от вездесущего тренера, который гонял свою команду еще интенсивнее, чем прежде, чувствуя, видимо, что матч с американцами дышит в спину. – Сергей, – подошел к Белову Гаранжин во время непродолжительной передышки между подходами в подтягивании, – выглядишь не очень хорошо. Как колено? – Все нормально. Просто не выспался. – Не самый лучший ответ в преддверии игры. Причина? – Владимир Петрович, – пришел на помощь нахмурившемуся Сергею Модестас. – Вечерняя тренировка, пробежки в парке, вы же знаете. И не стоит волноваться насчет его подготовки. Гаранжин пытливо посмотрел на Белова и молча удалился. Да, Сергей сам понимал, что ведет себя порой совсем неспортивно, жертвуя здоровым крепким сном, но что уж поделаешь. Ради теплого голоса на том конце трубки он был готов не спать хоть всю ночь, а утром выйти на площадку и снова принести команде тридцать очков. Он остался в раздевалке один. Колено пульсировало болью сильнее, чем обычно, хотя Сева уже проделал все необходимые операции. Сергей морщился, медленно собираясь. Перед глазами плясали черные точки, и он уперся затылком в стену, пережидая боль, сполз на лавку. – Можно? – как сквозь вату услышал Сергей и обнаружил на скамейке рядом с собой тренера. Тот смотрел предельно внимательно, и было невозможно понять, о чем он хочет поговорить. – Как ты? – Нормально. Сейчас отпустит. Для убедительности Сергей поднялся, роняя пот со лба на пол, и принялся запихивать в спортивную сумку форму, полотенца, пустые бутылки из-под воды. Владимир Петрович следил за его действиями, а потом без обиняков сказал: – Я давно хотел у тебя узнать: твое странное поведение перед отъездом и сейчас – вся эта рассеянность, порывы выжать из себя все соки перед ответственной игрой – как-то связано с девушками? Сергей чуть не поперхнулся. Вот чего он точно не ожидал, так это разговоров с Гаранжиным на тему отношений с противоположным полом. Он внезапно ощутил себя пятнадцатилетним мальчишкой, сидящим перед странно напряженными родителями на кухне. – А это имеет значение? – со стальными нотками в голосе спросил Сергей. – Да. Поверь мне. – Нет, не связано, – отрезал Белов, устраивая на плече сумку. Ему больше всего не нравилось, когда кто-то читал ему морали. Гаранжин кивнул со вздохом и встал на ноги, одернув свою куртку. Несмотря на то, что он был сильно ниже Сергея, он явно не чувствовал никакого смущения. Наоборот. Его карий взгляд из-под насупленных бровей порой действительно приковывал к месту. Белов, качнув на прощание головой, обошел Владимира Петровича и, стараясь скрыть хромоту, направился к выходу из раздевалки, пропахшей потом и мокрыми полотенцами. – Серег, – остановил его в дверях довольно дружелюбный голос Владимира Петровича. – Не смей ее обидеть. И не смей упустить. Она единственная, кто может с тобой справиться. Ошеломленная реакция Сергея выразилась только в резко дернувшейся в сторону голове. Вот как. И как Гаранжин только успевал все вокруг замечать? Тренерский крест, не иначе. Белов успел через плечо взглянуть на его улыбающееся лицо, прежде чем дверь закрылась. В последнюю ночь перед финалом Сергея накрывало небывалое количество мыслей различного характера. Они не давали сомкнуть глаз. Столько всего произошло – это было чересчур для одного человека. Тот разговор с Модестасом в раздевалке, который обоих заставил взглянуть на себя со стороны и погрузиться в тяжелые размышления. «Они – отличные. Я – товарищ так себе»… «Понял только сейчас»… Сергей наконец-то смог высказать все, что уже давно не давало ему покоя, пока он держал это в себе. А Модестас собирался совершить то, к чему так давно шел со всевозрастающей злостью на СССР. Сергей догадывался об этом, но никогда не осуждал, ничего не говорил другу на этот счет. Сейчас же все поменялось. А потом все понеслось как в ускоренной съемке – теракт, в котором чуть не зацепило Зураба и Мишико, новость о решении федерации не играть с американцами, речь Сергея, внезапная даже для него самого. Сейчас он четко понимал, что правильно, а что неправильно, и больше всего на свете хотел исправить свои ошибки, которых оказалось слишком много. Правильно было помогать товарищам, поддерживать их, правильно было говорить правду друзьям, но не отворачиваться от них ни за что, правильно было не расставаться с любимыми и всегда быть рядом. Вот, что снова и снова открывалось Сергею в заполненной мраком и тишиной комнате. На соседней кровати ворочался Модестас, и до чуткого слуха Белова доносились почти беззвучные ругательства на литовском. Паулаускас, видимо, злился на бессонницу, на заставивших всех понервничать шишек из федерации, на Севу, храпящего где-то совсем рядом, на Сергея, который не вовремя выступил с отрезвляющими нотациями, на себя, в конце концов. В последний момент отказался покидать Союз и товарищей… Сергей улыбнулся, глядя в растворяющийся в темноте потолок. – Модя, – вполголоса позвал Белов, и возня на соседней кровати резко прекратилась, – молодец, что вернулся. Модестас долго молчал, и Сергей начал думать, что тот решил притвориться спящим. Но потом услышал привычное фырканье. – Еще скажи, что гордишься мной. – Я гор… – Заткнись, ради всего святого, Серый. После этого они оба наконец-то смогли спокойно улечься и закрыть глаза, чтобы поспать оставшиеся до подъема жалкие часы. Хорошо, что хоть игра была назначена на вечер. Сергей, дрожа и не дыша, стоял под кольцом, запрокинув голову и прожигая мяч в руках Саши Белова уже ненавидящим взглядом. 49:50. Хуже цифр, горящих на периферии сознания, казалось, не придумать. Но нет, были цифры похуже. Три секунды. Настолько надо было остановить дикую боль, огнем охватившую колено, настолько надо было отодвинуть на дальний план орущие мысли, вонзающиеся в мозг грузинскими метательными ножами. Столько оставалось времени на то, чтобы совершить чудо, в которое уже не верил ни один игрок ни одной сборной. Сашка Белов летел к кольцу… Сашка Белов. В одно мгновение испортил буквально все, растоптав всякую надежду ребят на победу своим глупым, непрофессиональным пасом. Разозлил всех своим бессмысленно виноватым взглядом и извиняющимся шепотом… …А в другое мгновение Сашка Белов легким движением, давшимся явно титаническими усилиями, вернул все на свои места, и было уже неважно, что произошло три секунды назад. Вот так мгновение решает все. Эмоциональный взрыв – и оглушающие крики, смешанные с каплями пота и слез. Вспышки фотоаппаратов, смешанные со вспышками искр неподдельной всепоглощающей радости перед глазами. Объятия на полу, наполненные тем самым чувством, когда ты понимаешь, что все делал не зря. Победа. Единственное слово, от которого хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Личные три секунды. Так назвал Сергей то, что собирался сделать, выскочив из автобуса, пришедшего прямиком к родному дворцу спорта. Словно и не уезжал никуда. Но теперь на груди светилась медаль, а на лице – по-настоящему счастливая улыбка. Личные три секунды. Колоссальное значение этих слов способны были понять только его товарищи, вываливающиеся вслед за ним из автобуса с улюлюканьем и криками, и тренер, устало, но так же радостно улыбающийся своим горе-подопечным. В частности Сергею, который, выдернув из общей кучи вещей свой чемодан, сейчас направлялся в сторону знакомой лишь ему и Гаранжину дороги. Поймав тренерский взгляд, Белов кивнул, возвращая улыбку, и прибавил ходу. – Удачи, Серый! – крикнул ему вслед как никогда довольный Модестас, который снова понял все без лишних слов. Личные три секунды, которые Сергей Белов намерен был превратить в свою самую главную победу в жизни. Сердце бухало в груди, а с лица не сходила предвкушающая улыбка. Он бежал по ступенькам, по которым стекал квадратами солнечный свет, и думал, что если дверь ему откроет ее мама, то он уверенно и честно, как он умел, скажет, что пришел просить руки ее дочери; если откроет Леня, то он скажет, что всегда будет поддерживать его и играть с ним в баскетбол, как настоящий старший брат; а если она… если она, то он обязательно скажет: «Я люблю тебя, Любовь», – и прижмет к себе, чтобы никогда не отпускать. Он дышал глубоко и не мог отдышаться, стоя перед дверью. Звук открывающегося замка заставил его понервничать, словно он снова видел, как мяч в самый последний момент попадает в корзину. На пороге предстала Люба в милой рубашке с короткими рукавами. Сергей не видел ее три недели и теперь судорожно оглядывал ее, проверяя, что изменилось. Но перед ним была та же Люба, со светлой косой и большими голубыми глазами, которые сейчас расширились и наполнились выливающейся слезами радостью. Взгляд Любы долго изучал его потное лицо, потом опустился к груди, к медали, пропитанной муками и болью. – Прилетел, – с придыханием прошептала Люба и кинулась его обнимать. Сергей не ожидал такого порыва, ведь он еще столько ей не сказал. Но все равно обнимал ее так судорожно и так крепко, как будто они не виделись две с половиной бесконечности. Она подняла на него свои поблескивающие глаза, не выпуская из своих цепких рук, и сердце его трепетно сжалось, а многострадальные колени дрогнули. Он не сразу смог выдавить из себя первое слово. – Я тут понял, – начал Сергей, прочищая горло, – что… хочу, чтобы только ты дарила мне свою нежность. Он знал, знал, что она поймет его. Знал и боялся, потому что никогда не говорил ничего подобного. Поэтому, не в силах ждать ее ответа, он нервно облизнул сухие губы и быстро проговорил: – Я знаю, ты хотела космонавта, но баскетболист – вариант не самый худший. И весь мир я тебе обещаю. Взгляд Любы был таким пронзительным, что Сергей почти успел стушеваться. – В общем, Любовь, я люб… Но тут его неловкий словесный поток был прерван. Люба, улыбаясь так ярко и ослепительно, что могла бы осветить всю Москву, поднялась на мысках, обхватила его шею руками и мягко поцеловала его губы, выгоняя все нелепые страхи и сомнения из головы. Три секунды, три удара сердца – самая великая победа.