Blackout

      Для человека, готовившегося стать преемником своего деда в премьерском кресле и звании сенатора от богатейшего штата, Кайло Рен, угрюмый нелюбимец продажной толпы, отличался двумя неподходящими для политика качествами: он был вспыльчивым, как вечно заряженная бочка с риском самоподрыва, и не проявлял совершенно никакого интереса по отношению к женщинам. Рен был безразличным настолько, что прослыл то ли девственником со скрытой тайной проблемного детства и нездоровой привязанностью к скандально известной матери, то ли латентным гомосексуалистом. Ни одна из сколоченных в СМИ версий не была полноценной истиной, за тем исключением, что с матерью у Кайло действительно не заладилось. Если бы их посадили за один стол, он бы первым этот самый стол и перевернул. Никто и не обещал, что золотая дочка Падме станет образцовой мамашей, а уж Хана и вовсе считали заблудшей овцой, ну какой из него чудо-отец, смывшийся по неизвестным причинам на другой конец света. Лея так и не простила, определенный сорт любви, которую не иначе, как ядовитой почвой, не назовешь. И именно на этой неплодотворной земле вырос он − Бен Соло, сменивший уже в первом паспорте гражданина США имя на «Кайло Рен».       Он не хотел иметь никакого отношения к тому, что должно было зваться его семьей, и лишь тень умершего деда оставалась его единственным связующим звеном с этим чертовым кланом. Он не хотел прятаться за призрачным образом Вейдера, не хотел пользоваться деньгами матери, и его окружение усвоило урок: сенатор Рен − самостоятельная единица в море протеже и маразматичных стариков в третьей степени ожирения. Только один из десятка костюмов, метивших в премьеры президента Сноука, избиравшегося на второй срок, мог заявить ему поперек всех немыслимых возражений и расшаркиваний банальной субординации:       − Вы не способнее слепого зарвавшегося юнца, пытающегося протащиться в Белый дом на подушке безопасности из наследства вашей матери и упоминаний одиозной фигуры вашего деда, сенатор Рен.       То был Хакс, руководитель аппарата Сноука. Кайло к концу года трижды побывал на аудиенции у президента и собрал почти тридцать миллионов на предстоящую кампанию, обойдя по показателям главного претендента на пост премьер-министра после переизбрания − Армитажа. И что хуже их сегодняшней борьбы, оставляющей после каждой маломальской стычки ощущение тупой боли в затылке и желание раздавить рыжую башку голыми руками, пока мозги не полезут из трещин, это сам факт: подобное дерьмо продолжается с первого курса юридического, куда они проскочили в один год, дав повод писакам назвать тот выпуск «золотым». Сенатор и руководитель аппарата президента, такие звезды рождаются на факультете не каждый день. Так что им регулярно приходится терпеть друг друга не только в Вашингтоне, но и в Нью-Йорке, приглашения на выпускной с просьбой толкнуть речь и вручить дипломы от альма-матер приходят обоим ежегодно. Улыбаться на таких мероприятиях принуждают всех, а из коллекции одинаково нелепых фотографий Хакса и Рена, пожимающих друг другу ладони на фоне университетского баннера, скоро можно будет состряпать коллаж, способный зайти за политический перл для Твиттера.       Так или иначе, из этого боя Кайло вышел уязвленным. Давящая на грудь вспышка гнева подступала удушьем, как от слез, только в три раза мощнее, до такой степени, что зудели кулаки, а собственное отражение в запотевшем зеркале ванной искажалось от опасной фантазийной ряби по поверхности. Кайло не знал, кого ненавидеть, повторяя про себя, что он в порядке, что это даже не поражение в полном смысле слова, а пустая попытка Хакса уязвить его перед финальным туром избирательной гонки. Ведь Хакс, в отличие от других воротил, знал Рена как облупленного именно благодаря общему университетскому прошлому, в котором Кайло заработал репутацию парня, отрицающего поражение и не умеющего проигрывать от слова совсем.       Его ладонь жгло не от удара прямиком в плоскость висящего на стене зеркала, но от пореза, боль которого приглушил остаточный прилив адреналина. Скручивает пополам лишь несколько секунд спустя, запоздало, отзываясь огненной пульсацией по всему предплечью, тогда Кайло замечает, переключившись с созерцания трещин-паутин по зеркалу на рассеченную ладонь, и припадает к раковине. Стоит сжать, как по поверхности руки обдает кровью, и Рен конвульсивно дергается, смахнув широкий осколок, упавший на кафельный пол матовой стороной вверх.       Уже даже не шутка заключается в том, что Рей привыкла и к выходкам, и к шуму. Ее достижение-максимум − предельно каменное лицо, пока на фоне Кайло, сам себе предоставленный, метал вещи в стену или сотрясал воздух, угрожая кому-нибудь по мобильному «исправить ситуацию по-своему».       − Черт возьми... − его сдавленный вопль заставляет ее оторваться от пустого созерцания закрытой двери в ванную. Кайло не впускал Рей, негласное правило: пока у него приступ, главное − сделать вид, что это в порядке вещей. Рей свыклась, повторяя: за великим мужчиной всегда стоит женщина, и пусть ценой тому будет большая тайна, спрятанная за стенами их коттеджа. Пусть. Они переживут. Возможно, Сноука переживут тоже, и когда Кайло на правах премьера займет президентское кресло, Рей позволит себе тихо засмеяться на чужих похоронах.       − Ты невыносим, − Рей цедит сквозь сжатые зубы, прислоняясь к стене. − Слышишь меня? Я вынесу дверь плечом, если ты не подашь сигнал.       С ней его дьявольская ярость давала осечку, с ней будто попадаешь в состояние сенсорной депривации, опустошенный и бессильный, нуждающийся в подзарядке иного рода, не той самой спортивной злости ради готовности к дальнейшим смертельным пляскам возле Белого дома, а чистой энергии.       − Уходи, − Кайло повторяет через раз, с замиранием сердца надеясь, что ей хватит мозгов этого не делать. Дверь открывает сам.       Все получается так, как хочет Рей, когда она без лишней торопливости и с какой-то восхитительной решительностью в каждом движении набирает для него ванную. Он же медленно выпутывается из отрешенности, опускаясь в теплую воду, а после позволяет ей обработать порез. Взгляд темнеет, наливается свинцом, стоит по-хозяйски раскинуть руки по бортикам и зацепиться взглядом за изгиб ее точеной шеи, приоткрытой до впадинки на горле и запаха белого домашнего халата. Рей душно: волосы на висках липнут ко лбу, и она забирает их назад, продолжая скрупулезно и старательно орудовать ватным диском и остатками водки из холодильника, какая подошла вместо антисептика. Иногда Кайло видит перед собой больше девчонку, никак не молодую женщину, осознающую, что она имеет, кроме ослепительной улыбки и по-детски наивных глаз. Рей прихватывает зубами нижнюю губу – сосредоточена, в отличие от него, на том, что делает, сводя края относительно глубокой раны вместе.       − Рей, − он произносит мягко и вкрадчиво, отвлекая ее от кровавой работы по мясу, все равно заживет, все равно все привыкли, что Рен вечно в бинтах и ссадинах. – Рей. Подпущенное в голос негодование и скрытое нетерпение встряхивают ее эдаким слабым разрядом тока под кожу, и она хмурится, подняв на него прямой взгляд в ответ, спрашивая молча: что опять? От воды намокает рукав тяжелого банного халата. Пальцы проходятся по поверхности глади, не такая уж горячая.       − Снимай.       − Твоя рука…       − Это неважно. Все это вообще.       Рей неохотно распутывает махровый узел пояса, стягивает рукава и вешает халат на крючок, поежившись, словно от холода; по спине обдает ощутимой прохладой, и оголенная кожа, тронутая золотисто-песочным загаром, покрывается мурашками. Рей обхватывает себя за предплечья и подходит ближе, позволив ему устроить влажную от воды ладонь на хорошо читающемся изгибе талии. Кайло молчит, медленно ведя пальцами вниз, оглаживая мягкий живот, со знанием дела и сдавленным дыханием. Ее же медленно поглощает волна нарастающего жара, туманная нега, сам вопрос, нормально ли то, что Рен топит в ней сомнения в собственном всесилии, отпадает, стоит ему негромко попросить расставить ноги и прикоснуться с внутренней стороны бедра.       Он не спрашивает разрешения, притягивая Рей ближе к бортику после первого беззвучного полустона, настойчиво просит присоединиться к нему в ванне и без излишней скромности, вызвав в ней приступ стыдливости, облизывает солоноватые пальцы.       − Забирайся, − вновь приглашает.       − Ладно, − она и себя-то не помнит, пытаясь унять дрожь, передавшуюся к ногам.       От ее живота к бедрам тянется кровавый след его ладони.