Терпкий Ты

      В детстве я относилась критично к двум вещам: математике и себе. У меня не гуманитарная кость или что-то в этом роде. Этой науки никогда не сторонилась. И, в основном, это заслуга моей учительницы в старшей школе, которая разжевывала материал, клала в рот и помогала проглотить. Так что да, я могу разрушить стереотип о гуманитариях, которые ни капельки не понимают в точных предметах, или хотя бы быть исключением.       Ещё на первых уроках математики нас научили сравнивать предметы. Что у них общего, что отличительного. Цвет, форма, вкус, количество, размер. Тогда я научилась сравнивать себя с другими людьми. Только критерии были другими: какие игрушки есть у меня, а какие у других детей, какие длинные волосы у Кати, и какую дурацкую короткую стрижку сделали мне. С возрастом, менялась я и менялись критерии. Всё чаще обращала внимание на внешность других девушек, их легкий характер, задорность, уверенность. После этого подводила итоги, а итоги подводили меня. Уступала я по многим параметрам.       Свою красоту я стала принимать только в старших классах. Давайте будем откровенны — все девушки прекрасны, нужно лишь научиться это видеть. Что касается всего остального, то это остаётся проблемой по сей день. Иногда, при желании выглядеть уверенной, люди принимают это за стервозность. Шутила я чаще всего глупо и не с теми людьми.       Математика научила сравнивать предметы и себя с окружающими, но не научила тому, что сравнение убивает. Убивает вашу самооценку. Сейчас я сравнивала себя с челкой с другими красивыми девушками. Сейчас я начинала понимать, насколько для меня был важен комплимент от нужного человека, чтобы понравится себе же.       Дымился кофе и мой мозг. «Традиции Великобритании и их отражение в английской фразеологии и паремиологическом фонде английского языка» — звучало достаточно внушительно. Постарался Грановский на славу с названием. С названием, и с тем, чтобы меня хорошенько так загрузить.       Я второй час сидела в кофейне и пыталась составить хотя бы приблизительный план работы. Получался только план совершения самоубийства. Теперь понимаю, почему он утверждал, что зря его выбрали в качестве научного руководителя.       Во вторник, как и обещал, Матвей Константинович отправил мне сообщение на паре, чтобы зашла на кафедру. Так как там мы были не вдвоём, поговорить о его поведении не удалось. Зато удалось налюбоваться им, надышаться запахом сигарет, одеколона и мятной жвачки. Собственно, из-за последнего, ему приходилось пару раз объяснять мне цель исследования и всякую другую ерунду, касающейся курсовой. Я витала в облаках. Нет, в нём. Он это, как мне показалось по усмешке, прекрасно понимал.       Поэтому сейчас, сидя на удобном диванчике, я пыталась вспомнить хотя бы толику заданий, которые мне нужно было сделать к пятнице. Если бы не это, то вечер среды можно было бы считать очень даже приятным. Тёплое уютное заведение, едва слышные разговоры посетителей на заднем плане, кофе со сливками, за окном идёт снег, поблескивая в свете уличных фонарей. Всё это вызывает улыбку. Но, что удивительно, шёл не только снег, но и бариста-милашка Артём, причём, прямо по направлению ко мне. Первым желанием было залезть под стол.       — Может, вам повторить заказ? — спрашивает он и смущённо улыбается.       Я смотрю на свою чашку немного непонимающим взглядом. Оказывается, кофе закончился. Оказывается, бариста превысил свои полномочия и подошел к посетителю лично. Оказывается, Заряна была права, и он на меня в прошлый раз пялился. Наверное, я немного краснею, но всё же соглашаюсь повторить.       Нужно сказать, я не слышу, как кто-то выкрикивает мой заказ — он просто появляется передо мной с помощью Артёма. Если он ждёт особых чаевых, то так уж и быть, но только за то, что сегодня порция сливок была особо идеальной.       Утро четверга встречает меня приготовленными мамой оладушками и плавно выплывающей из квартиры соседа Заряной. Оладушки красивые, свеженькие. Заряна сонная, растрепанная, но улыбка — шире Атлантического океана. Поэтому утро считаю удавшимся. Собственно, день тоже получается неплохим. К нам с Лесей каким-то макаром присоединяется Ваня. Сидит с нами на одном ряду, ходит хвостиком на перерывах.       — У них с Цветочком коллапс в отношениях, — объясняет мне подруга, пока Ильина просит его отнести книги на кафедру.       — И он нашёл утешение в тебе?       — Ну, что-то типа того. Позвонил мне вчера, спросил, нельзя ли ко мне зайти на чай.       — Был только чай или ещё что-то?       — Не думаю, что вчера он был заинтересован в женщине, скорее в друге. Говорил, что Оля его доканывает с этой ревностью. Проверяет телефон, соц.сети, звонит его маме, чтобы узнать, действительно ли он дома.       — С мамой перебор совсем.       — Вот именно. Поэтому поссорились они из-за этого знатно. Это, конечно, мне на руку, но пользоваться ситуацией как-то некрасиво.       — А здесь и не нужно выдумывать велосипед. Просто поддерживай его, будь тем самым другом. Отличный контраст получится с Цветочком.       Когда наконец-то возвращаюсь домой к семи вечера после похода с родителями в супермаркет, то наконец-то наедаюсь, напиваюсь чая и понимаю, что зарядки для телефона нигде нет. Даже мамино чудодейственное «Если я сейчас найду — тебе мало не покажется» не срабатывает. Хотя обычно потерянная вещь находится в ту же секунду.       Перебирая в голове варианты, куда могла ее деть, вспоминаю, что последний раз заряжала телефона в кофейне. Этот бариста-милашка с ярлыком «особо замечательный» сделал меня особо рассеянной своим особо странным поведением.       Их заведение закрывается через полчаса, и я катастрофически не успеваю. Поэтому пренебрегаю теплой одеждой — не надеваю колготки, а просто джинсы, вместо свитера остаюсь в домашнем джемпере. Про шапку тоже благополучно забываю, и в пукт назначения прибегаю промерзшая до костей.       Артём уже приводит в стойку в порядок, последний посетитель надевает пальто, тихонько прощается и уходит, а я наоборот подхожу. Бариста слегка удивлён, видя меня за три минуты до окончания рабочего дня, но всё же улыбается.       — Мы уже закрываемся, но я готов задержаться и сварить тебе кофе.       Да ладно, парень, выключай свой дежурный флирт. Не куплюсь. И когда мы успели перейти на «ты»?       — Да я не за кофе. Я вчера забыла у вас зарядку. Или мне так кажется.       — В целости и сохранности, — говорит Артём и достаёт откуда-то из-под прилавка мою потерю, но отдавать ее не спешит. — Меняю только на номер телефона.       — Вы со всеми такой бартер устраиваете? — хмурюсь и сдерживают желание чихнуть.       — Только с симпатичными постоянными посетительницами.       — Не хочу вас разочаровывать, но вы меня с кем-то перепутали. Можно мне мою зарядку?       — Имя хотя бы скажешь?       — Настя, Настя я. Теперь можно?       — Держи, Настя. Не забывайте надевать шапку, простудишься ведь.       — Всего доброго.       Откуда же ты взялся такой заботливый? Такой заботливый и как в воду глядящий.       Следующим утром просыпаюсь с великим трудом. Просыпаюсь и проваливаюсь в сон опять. У меня жар, горло будто вилами раздирают, голова раскалывается и знобит. Кто умудряется заболеть на первой неделе учёбы после каникул? Я.       Сквозь дремоту слышу звонок телефона. Не раз, не два, а двадцать. Но сейчас настолько всё равно. Хочется, чтобы окунули в холодную воду, высыпали сверху ведро льда. Ещё хочется укутаться сразу в десять одеял с подогревом. Настолько скверно себя чувствовала.       Под вечер выбираюсь с постели и отправляюсь на поиски жаропонижающего. Но, как говорится, сапожник без сапог. Вот так и врачи без лекарств. Да и самих врачей дома нет — оба на ночном дежурстве. Везёт как утопленнику.       До кровати дойти мне не даёт звонок в дверь. Не знаю, кому и что нужно. В моё «хочется» открывать дверь не входит. Но это кто-то настолько настойчив, что от звонка начинает шуметь в ушах.       Открываю настежь дверь и глаза. На пороге стоит Грановский злой-презлой. Не успеваю и слова сказать, как меня перебивают немного повышенным голосом.       — Темникова, тебе зачем телефон, если ты им не пользуешься? Я прождал тебя чёртов час. Ты не забыла, что это тебе нужно, а не мне?       В коридоре было темно, потому что от света ламп начинали болеть глаза. Наверное, поэтому вы и не замечаете, Матвей Константинович, что я стою еле живая, и продолжаете меня отчитывать, как ребёнка.       Чувство вины присутствовало бы за то, что мы договаривались сегодня обсудить мои наброски, а я просто не пришла. Но оно отсутствует. Мне сейчас плохо и немного кружится голова.       — Купите мне жаропонижающее, — перебиваю его своим хрипом. А вы хмуритесь. Включаю свет в коридоре. Теперь ваш взгляд смягчается. Теперь до вас доходит, что я не просто так прогуляла и заставила ждать час. Целый час. Обычно вы и десяти минут не ждёте опаздывающих. Поэтому наглой свою просьбу не считаю. Угрызения совести оставим на потом.       — Родители где? — Голос ваш теперь совсем не грозный, а какой-то обволакивающий.       — На дежурстве. Их не будет до завтра.       Поднимаете свою руку и трогаете мой лоб. Опять хмуритесь, а меня опять сотрясает новая волна озноба.       — Марш в кровать, и чтобы не поднималась. Где ключи от дома?       — А вам точно можно доверять ключи?       — Темникова!       — Сзади вас на столике.       Я не помню, когда он возвращается. Просыпаюсь от ощущения прохладных пальцев на щеке. Это я такая горячая или вы такой холодный?       В комнате главный свет не включен. Горит только прикроватная лампа и моё тело.       — Просыпайся, несчастная моя.       Приподнимаюсь на локте. В любой другой день я бы обратила внимание на то, как близко вы сейчас сидите. Обратила бы внимание на то, что впервые вижу вас не в официальном стиле, а в обычных джинсах и толстовке. Обратила бы внимание на то, что выглядите вы сейчас на двадцать, а не на двадцать пять.       — Ты извини, заглянул в холодильник. На кухне остывает чай с медом и малиной. Поесть тебе тоже что-то необходимо перед тем, как выпить лекарства. Давай, вставай и пойдём. Комнату нужно проветрить.       Делаю то, что вы говорите, и шагаю в коконе из одеяла на кухню. В проёме останавливаюсь, потому что кажется, будто это я у вас дома. Не знаю, что говорить, что делать, куда смотреть. Становится неловко. Всё усугубляется, когда вижу, сколько лекарств накупили.       — Сколько я должна вам за эти пол-аптеки? — Шмыгаю носом и наконец-то смотрю в глаза. Вы опираетесь об подоконник и складываете руки на груди. Что в ваших глазах, я понять не могу и не хочу сейчас.       — Не нужны мне твои деньги. Расплатишься по-другому.       — Это как же?       — Не называй меня на «вы», когда мы вдвоём. Это режет слух.       — Я вас не понимаю. Вы же говорили...       — Знаю. Обещаю, что мы обо всём поговорим, когда ты поправишься. А сейчас садись и ешь суп, который я нашёл в холодильнике.       — Вы не боитесь заболеть? — говорю и начинаю кашлять с такой силой, что кажется, будто выпадут лёгкие.       — Нет, твои бактерии меня не пугают.       Суп на вкус совсем никакой из-за простуды. Но я ем ложку за ложкой, сильнее кутаясь в одеяло. Не сказала бы, что удобно. Зато тишина совсем не давит. Оказывается, с вами уютно.       Это чувство со мной остаётся даже во сне. Я уже не слышала, как вы уходите, не слышала, как вы поправляете мне одеяло, не чувствовала, как вы целуете меня в висок на прощание.