burn me

Вообще-то, Минхёк вполне приличный молодой человек, хоть и пиздабол, каких поискать ещё нужно. Он законопослушный гражданин и никогда не дрался на улице, не бросал банки из-под ванильной кока-колы мимо урны, никогда не выяснял отношений при незнакомых людях всерьёз и, вообще, солнышко. Просто Хосок мудак. Охренительно горячий, что обжечься можно за один взгляд в его сторону, сексуальный, что встаёт то, чего нет, даже у анти-фанаточек, и весь из себя «хэй, посмотрите, какой классный», потому что пользуется концептами, где он полуголый по сцене шляется, на полную катушку. Мудак. Не иначе. Хосок с этим своим долбанным прессаком и миллионом чётко очерченных кубиков доводит до абсолютного мандража в пальцах, особенно, когда ходит по общаге после душа в одном махровом полотенце, потому что, ну, серьёзно, кого стесняться? Семь мужиков же, а он, даже сильно постаравшись, нифига на девочку не смахивает. Минхёк закусывает нижнюю губу, впиваясь свободной рукой в скомканную простынь, и думает, что это офигенно смешная шутка была — заселить Минхёка в одну комнату с этой порнухой ходячей — потому что сейчас к горлу подкатывает медленно комок из нервов и желания, почти что точка невозврата. Парень быстро двигает рукой по собственному члену, вспоминая последнюю фотосессию, где Хосока опять раздели до полуприличного максимума, потому что «глядя на тебя, фанатки должны сразу подумать о постели» — и, чёрт, главная фанаточка сексапильного Вонхо — Минхёк, который дофига приличный на самом деле. Перед глазами совсем тёмно, а в ушах звон такой, что, войди сейчас этот самый Вонхо в комнату, Минхёк бы не заметил совсем. Он наращивает темп, все сильнее сжимая в кулаке с побелевшими костяшками простынь, которая, вообще-то, не виновата, и кусает изнутри щёку, чтобы не застонать в голос, потому что Хосок в душе, а вот остальные — нет. Чангюн вместе с Чжухоном ошивается в студии, выматывая из себя последние силы, преобразовывая и сублимируя их в слова или наложенные друг на друга биты новой композиции, Хёну задротствует в зале для практики, а Кихён с Хёнвоном в последний раз были замечены развалившимися на диване в гостиной перед какой-то дорамой новомодной, распивая вторую цистерну чая (потому что кто-то заболел и голос срочно нужно возвращать, иначе манагер будет ебать ещё очень долго). Минхёк дышит глубоко, а перед глазами — та самая последняя фотосессия и обнаженные накачанные руки, блядские кожаные штаны, крепко обтягивающие абсолютное всё, и дикий ржач этого самого Хосока, который должен был сломать образ сексуального мачо, вообще-то, но все равно нет. Неприемлемо прекрасное зрелище. Минхёк зажмуривается и кончает, непрактично пачкаясь в собственной сперме, гнобит себя за стрёмные мысли, о которых никогда не расскажет, и очень надеется, что никто его не услышал (стены тонкие, а ещё у них есть уши). Мудак Хосок входит в комнату ровно в тот момент, когда Минхёк прячет использованные салфетки в большом кармане домашней кенгурухи, устало выдыхая неразборчивое «за что мне, блядь, всё это». Парень роется в телефоне, плюхаясь на своё спальное и чуть не прикладываясь затылком об второй этаж кровати, выуживает из-под подушки наушники, потому что вот так близко находиться — на расстоянии двух метров — от того, на кого дрочишь уже полгода, достаточно сложно. Минхёк, опираясь затылком об стену, смотрит из-под полуприкрытых ресниц на охренительного Хосока, который садится напротив, спрашивает: — Что происходит? Ты вообще не разговариваешь со мной. Нихуя, хочется ответить Минхёку, но он просто делает вид, что не слышит сквозь музыку в наушниках. Просто я дрочу на тебя уже восемь месяцев, хочется ответить Минхёку, но Хосок не оценит искренности. Хосок грустный, а Минхёк заебался.