burn me

Хосок не в курсе, что обычно делают в ситуациях, когда привычный и нежно выстроенный мир рушится даже больше, чем просто пополам. Кихён, нарезая овощи для рагу, спрашивает словно из вежливости и как бы кстати, вроде между делом: — Что у вас с Минхёком происходит? — на кухне кроме них никого, из гостиной доносится что-то недавно вышедшее, а Хосок, намывая тарелки с кружками, слишком громко молчит вместо ответа. — Угробите группу — угроблю вас, — не угрожает — информирует Кихён, потому что еще рэперских пиздостраданий ему хватило до ушей и снова переживать всё это очень не хочется. Хосок кивает коротко, сдавая этим себя с потрохами, смывает с рук пену и выключает воду, отставляя кружку на сушилку. Он опирается задницей об край раковины, складывая руки на груди, все ещё слишком громко молчит для нормального, пока Кихён помешивает бурлящее что-то в кастрюле, и спрашивает наконец, потому что правда заебался и — ещё правдивее — не знает ничего: — Что мне делать? — Кихён раздраженно и устало поджимает губы, потому что не просился в психологи, но Вселенной, похоже, насрать на данный факт. Он отвечает: — Думай быстрее и скажи, как есть, — и пожимает плечами, потому что ему и так всё ясно как белый день. Он пробует бульон осторожно, а потом добавляет немного соли, пока Хосок грустно вздыхает и думает, что ни черта не ясно, ведь чувство вины удалбливает в порошок, а внутри черепной коробки уже две недели мозги взрываются словно мороженое с колой перемешали и сделать с этим ничего не получается. Минхёк заваливается на кухню, ставя на стол две литровые бутылки цветной газировки и пару упаковок мармеладных мишек для Чангюна, и неловко крутит гвоздик в ухе пальцами, встречаясь с забитым хосоковским взглядом. Кихён говорит: — Я предупредил, — и — сволочь такая — в лучших традициях драматичных фильмов сваливает с кухни, закрывая за собой дверь. Хосок думает, что данным шансом нужно пользоваться, раз дают, но в голове перекати-поле и слов никаких нет. Минхёк смотрит очень странно и губы в тонкую полоску сжимает, открывая бутылку, пока на чужом языке одна лингвистическая каша. Он отпивает из бутылки пару глотков в ожидании, ставя потом вторую в холодильник, жмёт плечами, мол, нет так нет, и оставляет Хосока в одиночестве, забрав с собой открытую бутылку и мармеладных мишек. Снова. Пиздец. В гостиной Минхёк ржет вместе с Чангюном, пытаясь переместить мармеладного мишку со лба ко рту, используя только мимику. Чжухон ноет, что тоже хочет поучаствовать в тупой игре и в конце концов получает своё, строя потолку стремные рожи. Со стороны нифига не скажешь, что все трое поломаны до самых основ, так, что в параллельной реальности давно бы затопили всю общагу цветочными лепестками из собственных лёгких. Хосок плетётся в спальню, к Хёнвону, который просто заебался по жизни, и тупит в стену, отворачиваясь, потому что изнутри вырывается колючее, все существующие границы переступая и ломая. Он засыпает, так и не дождавшись ужина, где-то между смешным сопением Хёнвона и еле различимым «что ж я мудак-то такой» голосом Минхёка. Парень просыпается ночью, потому что уснул в неудобной позе и теперь плеча не чувствует, стонет неслышно от боли и кое-как всё-таки переворачивается на спину, а под подушкой вибрирует, выключаясь, телефон, потому что зарядка кончилась. Хосок на ощупь плетется на кухню, честно пытаясь не споткнуться ни обо что, и застает Минхёка на кухне, хотя лучше бы нет. Тот смотрит сначала удивленно, а потом впервые за две недели говорит, окончательно ломаясь и разбиваясь об полуоткрытые кротовые щелочки вместо глаз: — В холодильнике осталось немного еды, — и кивает в сторону, тут же намереваясь снова свалить, но Шин, на автопилоте и не сильно соображая, собой закрывает выход и качает отрицательно головой в дополнение, подтверждая действия. Он тихонько закрывает за собой дверь, чтобы никто не спалил, если что вдруг, и подходит вплотную к новоиспечённому пиздецу его жизни, разглядывая чужие ресницы и отросшую чёлку. В голове, как и вечером, вообще нет ничего — пустота абсолютная —, и вырывается совершенно случайно: — Прости.