burn me

На улице холодно и ветер со всех сторон порывистый, а на Минхёке лишь рубашка поверх футболки, потому что слишком оно привычно, и сигарета между пальцев. Учёба вторую неделю и вроде как даже расположение корпусов уже выучено и фамилии преподов где-то там, на задворках памяти, а в столовой по субботам вкусные пончики, и, наверное, последнее важнее всего в списке. Он курит перед входом в главный корпус, отправляя выученным движением окурок в мусорку, забитую кофейными стаканчиками и жестянками из-под энергетиков, врубает песню любимую, пытаясь проснуться хотя бы немного, и ловит на периферии Чангюна. Чангюн классный. Чангюн крутой. Чангюн уверен в себе и это невольно пропитывает окружающих, поэтому в компании однокурсников он и правда очень-очень заметен. У него свитер полосатый, колечко в губе и бровь проколота. Твоюмать. Сигареты до жути потрясающе смотрятся в чужих руках, а на рюкзаке пошлые значки с анимешными тянками. Чангюн — чертов информатик и Минхёку верещать хочется, потому что по Иму видно абсолютно точно и отчётливо, что он и правда охренительно популярен среди девушек (о похождениях Чангюна в общаге ходят почти легенды и Минхёк слышал много, но, кажется, это была лишь малая часть того, что происходило на самом деле). А ещё хочется верещать от того, что они вроде как даже знакомы и даже не через семь рукопожатий, а лично. Подходить стрёмно, потому что Чангюн там с друзьями стоит, смеётся над чем-то, устроив перекур между матанализом и английским, и вроде как, ну, просто, как бы да. Минхёк видит Чангюна, когда забегает на перерыве в ближайший магазин за водой и когда солнце совсем в зените, прожаривая макушку, а под полами рубашки все равно ветер промозглый. Чангюн прощается с однокурсницей и, замечая Минхёка, улыбается чуть заметно, направляясь в свой корпус, а тот отчётливо чувствует, как по спине и рукам мурашки жуткие (и лучше бы от температуры они были), потому что языкознание проминает под себя мозги — они похожи на протёртую кашу, сверху залитую молоком –, но понятно-непонятным образом на Има это особо не распространяется. Они хоть и знакомы лично, но не так, чтобы уж очень, потому что, ну, серьёзно, Минхёк ставит на один конец своей ярко-жёлтой линейки воображаемого себя, а на другой — такого же нереального Чангюна и все сразу становится ясно: у него самого из воспоминаний, где люди фигурируют, только официальности со школы да пара чужих дней рождения, потому что свои не отмечаются и виртуальная реальность всегда манила сильнее, чем действительность за стеклом. У Чангюна — вагон попоек в общаге, столько же — со старшей школы, а где-то бонусом ещё кулстори на пятнадцать разных тем, персонажей и итогов. Чангюн чертовски популярен — имени Минхёка полгруппы не знает. У Минхёка по рёбрам озноб, а в голове крутится «тотальный проёб», когда он на паре по философии мёрзнет, потому что линейка и два противоположных конца сводятся к тупому выводу: у него с Чангюном точек соприкосновения меньше, чем сраных чудес на свете за последние сто лет, и надеяться на что-нибудь было бы глупо. Минхёк надеется.