burn me

chainless — meta

Чангюн называет своё состояние «эмоциональной неспособностью» и случайно льёт кипятком прямо на пальцы. Шипит от боли, тут же отдёргивая покалеченную лапу, пока в окне тупой рассвет раскрашивает ледяную гладь по тротуарам в цвета, что чуть светлее отблесков на жестяных банках в магазинчике рядом с домом. Слякоть под ногами и вакуум внутри не то чтобы помогают с желанием вскрыться, но перетягивают на себя часть внимания, потому что у Има кроссовки летние только, а на электронном календаре в телефоне начало марта отсвечивает. Он мерзнет каждый день, шлёпая по лужам и размокшим островкам снега, и тут уже никакие газеты с батареями не помогут — Чангюн не собирался доживать до зимы. Чангюн не собирался доживать даже до осени или августа прошлогоднего, потому что ему двадцать и вот не так он представлял себе эту цифру. В десять казалось, будто двадцать — это непомерная взрослость, многокилограммовый жизненный опыт и абсолютное знание истин, что хоть сразу в гроб можно, потому что всё важное уже к тому времени испытается. Спустя года четыре двадцатник стал оплотом энергии, когда вся жизнь впереди, но ты уже и всё ещё максимально взрослый и всесильный. Чем ближе к двадцати, тем всё отчетливее понималось, что либо в действительности всё не так, как казалось в третьем классе средней, либо Чангюн дефектный, потому что ну, нет же. У Чангюна татуировка с Риком и Морти на предплечье, сделанная просто по приколу у однокурсника на вписке, выкрашенные пепельный по второму кругу волосы и красные кеды, которые давно бы пора на помойку снести, но он вроде как фанат подобного и как-то жалко даже. У Чангюна анимешные значки на рюкзаке, который ещё со школы таскает, перепутанные цветные наушники в нагрудном кармане клетчатой рубашки и где-то внутри желание получить всё и сразу при полном отсутствии нормального жизненного опыта. Чангюн — просто подросток с неподходящим к самоощущению возрастом, подрабатывающий написанием докладов и рефератов по своей специальности, с драными джинсами и изобилирующими смайликами сообщениями, но никак не тот умудрённый жизнью чувак, какой представлялся раньше. Чангюн где-то внутри давным-давно мёртв и выживает лишь на аперитивах, пытаясь распробовать вкус, что на языке тает старой бумагой и только сушит внутреннюю сторону щёк. У него число шрамов под татуировкой количественно превосходит число собственных промахов и ресниц, любимый свитшот рассказывает каждому, что внешняя оболочка обманчива не только в плане внешности, и выглядит глуповато, конечно, по-детски так, с преувеличением, но как-то ебано внутри, а ироничное отношение к собственным негативным эмоциям настолько привычно, что действительно легче шутить про собственный суицид в двадцать четыре, чем понять, а почему вообще не тянет жить чуть дольше. Чжухон говорит, что скучно всё это и смысла особого нет больше, а Чангюн кивает, мол, да, верно говоришь, действительно больше не ёкает и не дрожит; больше не режет и воспаляется, не болит и не тревожит. Непонятно, что делать дальше, но, наверное, ничего. У Чангюна мир не рушится и не ломается: у него всё ещё красивый инстаграм в одном тоне, три недописанных чужих доклада и два своих, семнадцать необработанных фотографий в галерее, тринадцать сигарет с кнопкой в красной пачке и бесконечный закат с посылом «тотальный объёб». Ему даже напиться не хочется в сопли. Хосок, который старше и учится с Имом на одном факультете, но на курс старше, который председатель студсовета и активист с горящими глазами и таким же задом — который, блин, по-настоящему влюблён в жизнь — говорит, что отделаться от высушенных отношений — дело хорошее и страдать тут не из-за чего. Говорит, что вместо того, чтобы прятать руки в карманах толстовки в попытке согреть ледяные пальцы, лучше бы вытащить и погреть их об батарею, но не объясняет, как это связано с вопросом, почему Чангюн нихрена не чувствует. Хосок втирает что-то за сезон дождей и про то, что депрессивные песни на самом деле не помогают, а только утрамбовывают мозги в сопливую и оттого бездарную кашу, рассказывает, как однажды добавил в чай соль вместо сахара, и, как ни странно, помогает. Чангюн, конечно, весь из себя dead inside but alive outside, но у него всё ещё на душе не ливень, а ночная пасмурность, которая рано или поздно трансформируется в белое небо и бесцветный день. И, наверное, всё хорошо.