burn me

Минхёк появляется на горизонте и в зоне видимости Ю в половине четвертого вечера: с взъерошенными северо-восточным волосами, шоколадкой в руке и с разноцветным рюкзаком за спиной, в котором — Кихён уверен — баллончиков десять краски и полкилограмма всевозможного мусора, начиная от фантиков с пустыми бутылками из-под колы и заканчивая сломанными наушниками и просроченным проездным. А ещё Ли Минхёк сегодня пробил себе бровь — стальной шарик поблёскивает на солнце еле заметно, но Кихён никогда не жаловался на зрение и знает изначально. Тот, приветствуя издалека, салютует и улыбается довольно, готовый красоваться новой железкой. Минхёк похож на застрявшего в шестнадцатилетнем возрасте подростка: он в курсе, кажется, всех новинок и тщательно следит за обновлениями и трендами, по ночам раскрашивает скучные однотонные стены краской, называя это нескромно «уличным искусством», и готов если не убить, то громко ругаться на судьбу и окружающих за закрашивание его шедевров обратно в серый-бежевый-белый. Выходит и правда очень красиво, думает Кихён, когда просматривает впервые профиль в инстаграме, где около двадцати тысяч подписчиков. У Минхёка отливающие серебром волосы, нездоровая любовь к Бэнкси и вот теперь — пробитая бровь. Он шагает наперевес с рюкзаком, лёгкой головой и верой в светлое будущее сквозь года и переулки, гордо рассказывает, как раскрашивал мост и чуть не попался полиции, а ещё — искренне верит в то, что делает. На улице жарко и у Кихёна на шее тяжёлый фотоаппарат, который он любовно прячет в сумку, рядом с собой оставляя, а Минхёк, подходя, действительно красуется новым проколом, рассказывая в красках, что и как, делится приторным до ужаса шоколадом, но Ю скорее себе руку оторвёт, чем скажет что-то против, потому что тот улыбается искренне, пока комкает пустую упаковку, показывает с телефона новый рисунок на высотке очередной, который, вообще-то, почти не видно в темноте и с паршивым освещением вспышки телефонной. — Не кури при мне, — спокойно говорит Кихён, наблюдая периферией за шариком стальным, когда блондин, зажав сигарету меж пальцев, тянется к маленькому карману на рюкзаке в поисках зажигалки и улыбается хитро, глядя в пол-оборота, а потом картинно затягивается. Показушно и по-детски так, с бессмысленным вызовом «а то что?» поперёк лица. Кихён не то чтобы против сильно, но Минхёк даже курит максимально эстетично, а испытывать собственную выдержку и поганить нервные клетки желания нет никакого совершенно. Как минимум, сейчас. Это красиво и руки чешутся достать фотоаппарат, чтобы попытаться запечатлеть момент, запомнить пару секунд, распечатав и повесив потом на стену в спальне: вымощенная дорога, тени бесконечно тёплые, словно само солнце любовно гладит по щекам и макушку лохматит, тот самый северо-восточный, что приносит вместе с прохладой еле заметный аромат свежей выпечки и цветов полевых, собственная приятная усталость и Минхёк, который, подставив лицо июньскому вечеру, улыбается расслабленно и спокойно. Подвисать пару раз в час в принципе привычно и ни разу не удивляет, потому что вокруг тихо, словно весь мир под усыпляющим дурманом, а им двоим выдали по антидоту; потому что Минхёк и правда максимально красиво курит и по глазам видно — наслаждается; потому что в воздухе почти незаметно чувствуется пыль городская, перемешанная с надеждами на счастливое будущее; потому что хочется сидеть вот так вот до самого заката, а потом — начать отсчитывать секунды, песни и кадры до рассвета; потому что Кихён почти физически чувствует привкус кофейный на языке, а Минхёк кладёт голову ему на колени и рассматривает отснятое; потому что у каждого впереди — целая жизнь и столько планов, мечт, списков по хотелкам и нужностям, что двадцати четырёх часов не хватает катастрофически, даже если совсем перестать спать; потому что спустя сорок минут и один плейлист со спотифай Ю не чувствует ноги и просит лениво блондина сползти хотя бы на рюкзак, а тот только улыбается в ответ и ловит чужие пальцы своими; просто потому, что Кихён любит. Минхёк — тоже.