***
Овада, проскальзывая вдоль очередной кучки подростков, остановился у яркой вывески. Аппетитные булочки «Хоккайдо»! Только у нас! Только в преддверии Нового Года! Парень поёжился, вспоминая. Кажется, Овада задерживается. Киётака всё ещё ждал его, оперевшись на старенькое деревце, удачно возвышавшееся над головами суетливых покупателей. Педант щёлкнул по кнопке на бампере телефона — прошло около пяти минут, а его всё нет. Сам готовит эти булочки, что ли?.. — Ну всё, всё, всё… — он закрыл лицо руками. Ай. Синяк на всю левую щёку… Киётака окликал друга раз за разом, подходя к прилавку. Спина прямая (как обычно), напряжённая, словно струна; трясущиеся коленки, предательски дрожащий подбородок — кто знал, что Ишимару так боится затеряться в толпе? Перед глазами всё плывёт. Снег, как назло, повалил хлопьями. Уже и прилавок с «Хоккайдо» минул, и другие; всё осталось позади. Нигде нет Овады. Нигде! Киётака сорвался с места. Он побежал, побежал так, что снегопад обратился в ураган, толпа — в вихрь из смазанных лиц, одинаково бездушных и пустых. Овада пропал, и только сейчас Иши понял, насколько сжимается его сердце от одиночества, от страха, от паники… — Ах, — он отдёрнул руки от лица. Сбитые костяшки, боже, красные, с царапинами… ОВАДА! Иши бежал, и бежал, и бежал… внезапно всё закрутилось перед лицом, ноги запутались, руки выставлены вперёд — он почти видел, как падал. Отряхнувшись, не замечая боли по всему лицу и ладоням, он продолжил бежать. Ишимару вскочил с кровати, весь в липком поту и со слезами на глазах. Что-то коснулось левой руки. Затем снова и снова. Как будто кто-то пытается схватить… Но Ишимару бежал, яростно размахивая руками и расталкивая зевак, и недалеко совсем виднелись ворота с красной табличкой «Выход». Паника окутала студента ещё сильнее, и он уже совсем выдохся. Он опустил руки и дал себя схватить. Полицейские, прохожие, бандиты — уже всё равно. Сильная рука дёрнула Киётаку на себя со всей силы. Ещё бы чуть-чуть, и плечо могло пострадать. Всё равно. Даже если перелом был бы — всё равно. Ишимару поднял заплаканное лицо. Эй, зубрила…***
Он опомнился, уловив краем уха грозливый голос отца. Он звал своего сына, стоявшего в белье перед кроватью, ошалелыми глазами оглядывавшего свои ладони. — Отец… — выдохнул Ишимару. Было очень стыдно выслушивать нравоучения отца. Ишимару то, Ишимару сё, испортился совсем, невесть с кем шатается… этот год точно закончится просто отвратительно. Но, похоже, было ещё что-то, что не позволяло мрачным мыслям пробраться ещё глубже. Что-то, нежно греющее сердце, что-то, ложащееся мягким снегом на красные щёки… но что? Телефон зажужжал где-то в тумбе. Иши был уже одет и умыт. Почему-то волнение тягуче всполошилось внутри парня, дрожащими пальцами он нажал на сообщение от Овады, чьё имя успело стать и родным, и каким-то до невозможности далёким. Сложно сказать, что чувствовал Ишимару, жадно считывая буквы с экрана. Ощущение непомерного счастья окутало его мягким одеялом. Спина расслабилась, плечи опустились, а уголки губ — наоборот, приподнялись. Мурашки прошлись по спине нежным прикосновением. «бра вчера я соврал презнаюсь. я не шутил тогда» — Дурачьё. Я думал, ты пропал. Не надо было тебя оставлять, я же просто поссать отошёл, — Овада прижал к себе Ишимару. Тёплые, мягкие, не совсем дружеские объятия… слишком бережно. Даже нежно. Но Иши не стал сопротивляться. Он зарыдал, сжимая в кулаках куртку Мондо. — Я волновался за тебя, чёрт в штанишках! Как же волновался… А потом Мондо, запинаясь, объяснял, что пошутил. На эмоциях, мол, выпалил. Значит, тогда он не шутил…