***
Симптомы течки то отступали, то снова подходили к апофеозу, размазывая миниатюрное тельце Чимина по плоскости кровати. Юнги подбирал лекарства тщательнее, еще внимательнее следил за дозами, иными словами, заботился о Чимине сверх необходимого, присматривая за ним круглосуточно. Никто не смел оценивать действий Старшего или осуждать то, что он задерживался в комнате под номером двести четыре. Юнги хотел быть рядом. Оценить присутствие и поддержку Чимин мог, как никто другой, он вкладывал тонны признательности в одно только соучастие Юнги. И путался в том, что завязалось между ними, путал пальцы в его белых волосах. Иногда они просто лежали на кровати часами, и Чимин обнимал Юнги, пряча лицо на груди, ища тепла, словно замерзший котёнок. Старшему ничего не оставалось, кроме как отдать имеющееся в достатке сочувствие. Хотя, он не испытывал его в полной мере, имея стандартный набор суховатых и однообразных эмоций. То, что могло бы стать для Чимина спасением, на деле было лишь имитацией его. Юнги не признавался, что боролся с отсутствием чувствительности, он усиленно придерживался тактики во всем покорного системе омеги. Вероятно, чтобы не создавать Чимину проблем, не загружать его и самому не впасть в иллюзию, в роковой экстаз обладающего чем-то, что не подвластно отнять никому. Юнги знал, что не способен питать глубокие чувства, симпатизировать и проявлять эмпатию. Он - эталонный омега. Менее, нежели Верховные, но один из самых удачных в эксперименте. Как-то поутру Чимин удивился тому, что проделывал Юнги. Все еще держась на расстоянии, он гладил кончиком пальца центр его маленькой ладошки и о чем-то озадаченно размышлял. Чимин воспользовался моментом и всмотрелся в радужку его глаз. В темени горького, почти черного шоколада, при определенном преломлении солнечного света, виднелись крохотные серебристые зёрнышки. Юнги объяснил это оптическим фокусом, но Чимин не поверил. Когда он такой - любознательный, но уже не ребёнок, Юнги чувствовал что-то странное, сродни забытому, исчезнувшему, покрытому слоями пыли и годами пустоты. Пребывание с Чимином на уровне нереальных, но взаправду дружеских отношений, происходило родом из его завуалированных инстинктов. Возможно, точно так же, с той же трепетностью и заботой он относился бы к собственному дитя. Состояние младшего явно гласило о готовности к встрече с альфой. Чимин стал чрезвычайно разборчив и невероятно чувствителен. Юнги был бы и рад гордиться прогрессивным созреванием, но побаивался. Потому что понимал - слишком рано. И это волей-неволей обещало разлуку. С милой и невинной улыбкой, нерастраченной ни на грамм нежностью, с его почти сыновьей преданностью. Одна мысль о том, что его предстояло готовить, а затем отпустить, как сотни других до него, давалась непривычно тяжело. Юнги уверял себя, что не специально оттягивал время, просто помогал Чимину тут и там, приходил в комнату, чтобы заниматься, читать вслух или включал музыку, давая Чимину счастье подвигаться. Уставал он быстро, но, плавно покружившись по комнате, хотя бы забывал о неприятном. Неоднозначное чувство посетило Юнги, когда Сокджин, вызвав к себе, объявил: — Насчёт подготовки новеньких. Да-да, той самой, о какой шла речь на собрании. Я знаю, что ты в последнее время сосредоточен на изучении Чимина. Парнишка более, чем интересный. Так вот, он… — Сердце Юнги ёкнуло. — Не попадает в группу по подготовке. На освоение он не годен. Юнги было обрадовался, но тут же взял себя в руки. Лицо Джина оставалось непроницаемо серьезным, взгляд же стал почти укорительным. Он надеялся на признание, но Юнги лишь бесцельно смотрел в сторону. В отличие от Намджуна, делающего замечания холодно и резко, Джин вкладывал в недовольство чрезвычайную эмоциональность. — Знаешь, кто проводит отбор? Сильвер. Они прислали мне заключение. И почему же среди проверенных новеньких Чимина не возьмут для таких высоких целей? — Джин подошёл вплотную, прихватил его за воротник и с тревожной злобой прошипел на ухо: — Потому что последние анализы показали наличие в крови парня анестетиков. Сильвер, подложив известную свинью, обнародовали результаты первой проверки позднее, а после прибегли к сравнению с последними данными. Джина скосило от бессильной злобы. Хотя он и старался держаться, но, привыкнув заботиться о тех, кого считал друзьями, сдавал позиции. — Ты глушил лекарства, Юнги. Практически - это наркотики. Под куполом, где всё стерильно и до тошноты правильно такое попросту недопустимо! Я пока договорился, чтобы Лотосу не сливали, но, сдаётся мне, что нам не избежать проблем, — он отпустил смятый воротник и жалостливо посмотрел на притихшего Старшего. — Почему ты мне не сказал, а? Ладно сам, ладно - я тебя прикрывал, но ты, пользуясь моей добротой, еще и других пичкал?!... Как ты мог вообще додуматься?! — Прости. Это единичный случай. — Прости? — Сокджин развел руками, отмахнулся, прищурился. — То есть, единичный? Только Чимин? — Да. Я уже неделю сам не принимал и Чимину не давал. Запроси повторный осмотр, пусть обломятся и отстанут. — Предусмотрительный ты, умный, надо же, — Джин оскалился. — Если так хотел сберечь мальчишку, зачем избрал самый опасный из путей? Теперь они запросто не отстанут. — Вы же Верховные, ваше слово - и быть порядку. — Но мы и не боги, Юнги. — С этим я бы поспорил. Им показалось, что спор набирал обороты. Юнги отличала тяга к несовершенству и исследованиям. Отчасти Сокджин понимал его увлечение: судя по рассказам, Чимин представлял собой некую ценность. — Я обещаю всё уладить, Юнги. Но, пожалуйста, на пару-тройку недель забудь о своих таблетках, побереги нашу репутацию. Пусть эти говнюки успокоятся. И ещё… — он тормознул его у двери. — Ребята из контактного отдела подготовили последние сводки от альф, есть отличные претенденты. Так что, подбери Чимину лучшую пару. Юнги сжал кулаки в карманах и ушёл, не проронив ни слова.***
Состояние здоровья не беспокоило Чонгука до проявившегося ухудшения, пока не настигла весомая надобность в приёме прописанных препаратов: всё время хотелось есть и сбивать адреналин, по ночам приступами канала аритмия, не приносил удовлетворения беспокойный сон, больше похожий на фильм ужасов на стадии кульминации. Организм перестраивался, готовясь к чему-то. Во всём были виноваты манипуляции Чанёля в тот день. Чонгуку пришлось участить занятия в зале, повысить нагрузки, но напряжение спадало едва ли. Ему прививали тягу к мишени в виде задницы омеги. Осознание того не радовало, и война разума с телом стала единым лозунгом. Внутри поселился нарыв однотонного, почти беспочвенного волнения. Чонгук отсчитывал минуты до того, когда сможет увидеться с Тэхёном, но Сехун всякий раз откладывал этот момент, апеллируя к неопровержимому приказу Чанёля. Как цербер, сдерживаемый на цепях, Чонгук стоически выдерживал давящее на сознание бытие. В те минуты, когда лекторы монотонными голосами вещали о великой любви, Чонгука чуть ли не выворачивало наизнанку при воображаемой картинке, где он целует кого-то кроме Тэхёна, кому вверил руку и сердце на прокуренном балконе дома в сером городе, утопшем в духоте выхлопных газов. На досуге Чонгук подолгу осматривался кругом. Та помойка, разные полюса и вонявшие алкоголем и сексом бары не имели ничего общего со здешними красотами, но в те времена он чувствовал себя живее всех живых. Особенно когда они с Тэхёном затевали разбои, когда пачкали руки порохом, а по запястьям друг друга мазали совсем не холодный "снег". Чонгук не то чтобы скучал. Он тосковал по нему. Загнанность. Ничтожность поглощаемого воздуха. Сколько ни дыши, все равно не хватало. Правда, вдвоём справлялись более-менее. Чонгук нырял в него, и Тэхён выгибался навстречу, попутно сдирая со спины кожу, раздирая лопатки и бока в кровь. В бешеной встряске по несколько часов кряду. Чёрт возьми, чёрт возьми, чёрт… Как дико, больно и страстно. Пока город спал, а полицейские сбивались со следа, после ограбления или прямо перед ним, в два часа ночи, когда до звёзд подать рукой, и около пяти, когда подступал рассвет. Не важно, чем измазаны, чисты до скрипа или скользкие от пота, лишь бы вместе. Всё преодолевать, стремиться к единению, как они привыкли. Они, грабители, преступники, революционеры своего маленького искаженного мирка, в котором обрели уверенность, силу и смысл. Марш безумных - ошалелое дыхание под девизом всеобщей, но затравленной стонами фразы: «Ты - мой». И не было той минуты, в которой бы ни рождалась искра. Помимо траха, грязи и похоти, их окружал бесконечный романтизм. Прежде, чем Тэхён натягивал маску, Чонгук успевал целовать его в губы, а взамен получал чмок в кончик носа. Тэхён обожал его форму, проводил пальцем по спинке и переносице. Чонгук мог сплести ему браслетики из ниток, что торчали в старенькой джинсовке, но уже вечером отодрать все пуговицы, и Тэхён пришивал их после ловко, но немного кривовато. Так Чонгук отслеживал, какая одежда прошла ритуал посвящения, а какой еще предстояло пройти. Той ночью, когда солнце в осенний месяц впервые предательски сменилось ливнем, Тэхён сидел на крытой террасе и курил, изредка перебирая карты, какими они баловались в покер. Тэхён снял домик на выходные, подарил Чонгуку на День Рождения всего себя и немного обыденности, без погонь, мигалок и разбоев. Но не той, что затёрлась бы сепией, чтобы войти в рамочки для фото из разряда семейного счастья. Чувство счастья именно с ним, Чонгуком, являлось для Тэхёна состоянием перманентным. Дождь то усиливался, то снова затихал. Дым потихоньку испарялся из пепельницы. Из-за ветра вода изредка, но засекала внутрь, оставляя на коже ощущение восхитительной прохлады. Тэхён прикрыл глаза. Лямка его свободной домашней майки сползла вниз, окутал ореол ментолового запаха: Чонгук вернулся из душа. На стол встали жестяные банки пива и лег пакетик с сушеными кальмарами. — Наслаждаешься? — Чонгук шепнул на ушко, проводя ладонью по шее. Тэхён склонил голову, ухмыляясь, и ущипнул за сочную ляжку. Чонгук зашипел, но не отступил - взял его за подбородок и смачно поцеловал, прикусывая губу. Какое-то время они потратили на ребячество, щекотку и шутливые тычки. Успокоившись, Чонгук сел на стул рядом, закинул руку на Тэхёново оголенное плечо. Они вальяжно пили пиво и смотрели на то, как беспощадно заливало палисадник, и кустарник жасмина отливал серебром. Разносился пьянящий аромат. Они тоже - пьяны. Закончились разговоры, завершилось и молчание. Прильнув к плечу Чонгука, Тэхён взял его за руку. Если не вдумываться, то он считал её настолько же своей. Долгие минуты поцелуя. Солоновато-ржаной привкус и немного табака "Кэмел". Чонгук норовил съесть его губы сердечком, Тэхён не отставал, обсасывая язык. Можно счесть за нападение, но отрыв от земли не приближал их к раю. — Чего ты хочешь больше всего? — вкрадчиво шепнул Тэхён. — Кроме тебя?... Быть тем, кто я есть. — Клёво. Мне нравится. — Посредственно, как по мне. Все этого хотят. — А многие ли могут? Чонгук пожал плечами и, звучно смяв банку, бросил в урну. Не волновали перебои с сетью, мировые проблемы и прописные истины. Возбуждение передавалось током. Тэхён не рвал на нём одежду, активно стягивал, затем заставил подняться и опрокинул на стол. Никому другому такой исключительной дерзости, а по сути - нежности, Чонгук бы по отношению к себе не разрешил. Проводя по точёной Чонгуковой талии, Тэхён мягко целовал его в шею, осторожно втираясь между накачанных бедер. Опустился по груди вниз, к соскам, придирчиво облизал, добиваясь горячего вздоха, провёл языком до пупка и, приспустив вниз джинсы, обхватил член. Минет его авторства незабываем. Держась на локте, другой рукой Чонгук массировал макушку Тэхёна. Даже в том неприемлемом для эстетов действе соблюдалась безусловная любовь. Вытягивая мыски стоп и как можно теснее сжимая Тэхёна между ног, он запрокинул голову, и с губ сорвался продолжительный томный стон… То ли из-за неисправности, то ли потому, что Чонгук немного передвинул кровать, на лицо противным образом попадали волны испарений увлажнителя, и ему просто пришлось проснуться, перекатиться к краю и, наконец, подняться. Совершив утренний туалет, Чонгук покинул стены здания, ставшего тесным. На улице светало, и вокруг расстелилась мирная тишь. Охрана, всё такая же невзрачная и пришибленная, отслеживала каждый шаг, но Чонгук мало обращал на них внимания. Он знал, куда шёл. В оранжерее, где работали трудяги-беты, мало того, что не запирали, так еще и начинали рабочий день около девяти по местному времени. За уморительно смешную плату в виде «рубашки, как у альфы», Чонгуку вынесли свёрток, ядрено пахнущий табаком. От счастья обладания тряслись руки. Мальчик-бета самой невинной и простецкой наружности выращивал и продавал только тем, кто способен был догадаться, чем еще полнился свет. Проступающие среди совершенства трещины почему-то согревали Чонгуку душу. Удивительно, но на его желание подымить самокруткой, сидя на лавочке, окруженной пышной гортензией, не занялось и шороха. Однако, он позабыл в комнате найденную электронную зажигалку и, сжав губами сигарету, выругался. Обстоятельства, однако, складывались в его пользу. Краешек самокрутки загорелся, и Чонгук поднял шокированный взгляд. Наткнулся на Верховного номер два, прогуливающегося здесь регулярно. Чон Хосок прекрасно знал о запрещенке, но за сплошной идеализм не выступал. Шишки из Лотоса его раздражали, ровно, как и их приказы с велением отчитываться о каждом вздохе. Он говорил о том, что мерзость в людях неизлечима, что каждый новый пробудившийся рано или поздно скатывался на дно. Тем и обуславливалась тупиковая ветвь потомства. Высокая смертность не исключительно по вине плохой наследственности, но и от способов саморазрушения, к каким прибегали те или иные индивиды. — Если собираешься прикончить, то дай хоть докурить. — Да пожалуйста, — учтиво кивнув, Хосок опустился рядом. — Я не такой прожженный перфекционист, как Чанёль. Ты любишь нарываться, терять тебе нечего. — Такой моральный разнос только среди альф, по-моему. — Пожалуй, что так. Омеги более дисциплинированны, их организованность - следствие хорошего руководства, а покладистость и вовсе от природы. — Хуйня какая-то, если честно… — покачал головой Чонгук. — Ты, правда, помнишь того парня? — глаза Хосока сверкали от любопытства. — Чанёль весь, как на иголках. Заливал мне о том, что над тобой нужен особый контроль. — Тебе, как Верховному, люто это надо, я погляжу. — Не сдалось от слова совсем. — Зачем тогда спрашиваешь? — Просто забавно. Пробужденные не должны и технически не способны помнить. А ты у нас уникум. — Ну, сразу с браком вышел, такие дела. Побалуетесь и выбросите, — грустно усмехнулся Чонгук. Компания Хосока не надоедала, но что-то мешало довериться ему полностью, и Чон начал отводить подозрения. — Чанёль сказал, что это всего лишь братские чувства. Мы с этим парнем типа в кооперативе, два лидера, вот и потянуло. — В такое проще поверить, — хмыкнул Хосок. Чонгуку же казалось, что этот бич касался почти всех. Вопрос времени - когда вспомнишь прошлое. И если это происходило уже в союзе с омегой, то о любви до гроба и говорить не стоило. Эксперимент проваливался, дети рождались с погрешностями в развитии. Чонгук черпал знания у Сехуна, а к выводам приходил самостоятельно. Хосок, похоже, понимал, что разговаривал с самым нетипичным из окружающих узколобых студентов. Чонгуку и после извлечения датчика не свойственно было залипать на инстинктивном желании трахать всё, что двигалось где-то в другом корпусе. Его восприятие заточено на одного человека. Ненормально. — Надо же, как случается, — вслух выдохнул Хосок. Чонгуку нечего ответить. Он затушил сигарету и выбросил в траву, устало посмотрел на небо. Оно будто ненастоящее, и блики солнца походили на качественную, но подсветку. Мученический взгляд на Хосока. — Ты действительно надеешься, что люди способны хотя бы самую малость на житие-бытие, как в старых писаниях о святых? — Не веришь в идеологию, так? — Не верю. Должны существовать ублюдки, должно случаться плохое. Вы же тут как ебаные овощи в теплице, подгниваете, отстой какой-то. — Планируешь выступать против? — Хосок прыснул, по-настоящему забавляясь. — Чанёль загонит тебя на вязку, как и всех остальных, ничего ты не сделаешь, Чонгук. — Я - не сделаю. Он имел в виду, что сделают они. Вместе с Тэхёном. Вечером Сехун любезно пригласил Чонгука прогуляться до места содержания Тэхёна. Находиться под колпаком, подобно крысе, Чонгуку не нравилось, но иного способа встретиться не предвиделось. Бледный и болезненный, Тэхён мало походил на того бравого парня, какой одним плевком давил обидчиков. Сехун за пару минут до встречи уверял, что это временное явление, и он быстро восстановится. И лишь благодаря убедительной речи Чонгук не поддавался панике. Он застыл на пороге, не решаясь войти. Сехун подтолкнул, но сам остался снаружи. Тэхён растерянно осматривал его с головы до ног, тоже боялся попасть впросак после всего, что успели наговорить и навешать на уши. Успокоившись и удостоверившись, что перед ним точно Чонгук, он присел и поманил пальцем. — Эй, не стой там, как вкопанный. Он помнил его. У Чонгука словно камень с души свалился, он ринулся к нему и мягко заключил в объятия, сжал крепче, горячо целуя лоб, щеки и губы. Поцелуй из осторожного и заботливого перешел в головокружительный. Тэхён запустил пальцы в его волосы, замычал, царапая шею. — Как же я рад тебя видеть! — Чонгук легонько сжал его плечи, переполненный эмоциями, каких испытывать не смел. Пять минут в полной тишине. — Слушай, это гребанный дурдом, тут все поголовно чокнутые и поехавшие. — Как всегда и было там, где мы, — прохрипел Тэхён, сжатый так сильно, что кололо в груди. — Отвали, Гук, раздавишь. — Не отвалю, — Чонгук снова прижался к его губам, погладил по голове. — Как себя чувствуешь? — Бывало и получше. Наверное. Они знали, что их наверняка подслушивали, но поделать с собой ничего не могли. — Когда я очнулся, тоже думал, что крышей поехал, — шёпотом заговорил Тэхён, ластясь к ладони Чонгука. — Тебя нет, кругом незнакомые, заливают мне о мире, которого мы заслужили и о том, что меня ждёт пара, брачный союз и кучка спиногрызов. Прикинь?... А перед этим кошмары, один за другим. Как будто кони двинул, но навстречу не Иисус с Михаилом, а эти вышколенные мямли. Им бы пошли дырки меж глаз. Цирк уродов. — Да, это точно, — Чонгук соглашался. Он пережил то же самое. — Нам нужно их как-то объегорить и выбраться отсюда. Поджимали минуты, какие Сехун, стоявший за пределами, выделил для встречи. — Я пока не в форме, но... Нужен план, верно? — Придумаем. — Сначала нужно изучить обстановку, понять, каковы наши возможности, — охотно закивал Тэхён, цепляясь за плечи. И Чонгук всем телом ощутил, как он ослабел, как еле-еле говорил и двигался. — Мы и не такое проворачивали, справимся. Я не до конца въехал пока, как тут и что, но ты же поможешь разобраться? Вместо ответов Чонгук целовал его руки, на костяшках которых обнаружил ссадины. — А это откуда? — Я отбивался. Они мне руки заламывали, чтобы подключить все эти присоски, — Тэхён печально указал на оторванные провода. У него остались лишь витаминные пластины на сгибах локтей. То, что Тэхён не сдавался, мужественно и до последнего отстаивая право быть собой, вселяло в Чонгука надежду на то, что их не сломить.