Awake

Изучив обстановку и высмотрев охрану по периметру, Тэхён уже не надеялся выбраться и корил себя за то, что так несерьезно подошел к вопросу о побеге, подставился сам и подогнал под суд Чонгука, которого не удалось найти и после осознания. Едва Тэхён пришел в себя после процедуры сбора клеточных образцов, как Чанёль вызвал своих сподручных, и его мгновенно слили на событие, которому он раньше и значения-то не придавал. Получалось, что Чонгук по какой-то причине представлял для Верховного наибольшую ценность. Перед посадкой Тэхён получил те же предупреждения и наставления, что и другие: следовать указаниям Старшего, безоговорочно подчиняться приказам и не выходить за рамки кодекса. С тем не поспоришь: Старший имел силу и его авторитет признавался априори, а нарушать правила, как понял Тэхён, тут никто и подавно не любил. К тому же, все пребывали в ажиотаже по поводу предстоящей встречи. И не было новости отвратительнее, чем та, что обещала Тэхёну безбедную жизнь с назначенным судьбой. Потому что он знал, что у него исключительно один такой человек, и они нашли друг друга задолго до того, как люди придумали весь этот бред. Никто не был вправе решать за Тэхёна, даже его пресловутые инстинкты. Одетые в обтягивающие черные комбинезоны, подкачанные и лучащиеся здоровьем альфы, отпускающие похотливые шуточки, походили на отряд спасателей, мчащихся на первое серьезное задание, хотя Тэхёну в ситуации виделась донельзя абсурдная поездка в один конец, ознаменованный несвободой. Их прочно держали за яйца, такое создавалось впечатление. В пути Тэхён пытался отвлечься от праздных разговоров вокруг, сосредоточиться не удавалось по вине тошноты. Он пораскинул мозгами и вспомнил, что перед балом случки и без того возбужденным альфам давали "витамины", что-то вроде афродизиака, делавшего их еще активнее, алчущих заполучить своего омегу настолько, что попади сюда хоть один - и его бы затрахали до смерти, разодрали бы дырку и разорвали в клочья, развесив кишки гирляндами. В них умышленно убивали людей, но возрождали зверя. И Тэхён боролся, как умел. Ему удалось отпроситься по нужде, хотя отказывали наотрез. Издевательство - лететь в парящем фургоне над землей, только что выблевав очередную порцию отравы. Тэхён старательно избавлял себя даже от желудочного сока. В туалетной кабинке рвоту насилу приходилось вызывать двумя пальцами, затем выходить с воспаленными глазами и с вызовом гладиатора, сожравшего оппонента на глазах тысяч зрителей, смотреть на Сехуна, сидевшего в отдалении и отчужденно, почти безразлично озиравшего приговоренных к случке. Они переглядывались именно так, словно знали, чем заняты головы. Их касалась общая беда и ощутимая потеря. Сехуна бесило, беспокоило и давило чувство, что его Юнги достался молоденькому зеленому юнцу. Тэхёну, еще не знавшему, что грозило Чонгуку, было адски, до противного не по себе, и физически, и эмоционально. Сехун еще не понял, как относиться к Тэхёну, по-ребячьи ненавидеть его за причастность к Чонгуку или же объединиться с ним для достижения желаемой цели. По сути, каждый нуждался в своём партнере и разбираться сообща - в подспорье. Один весомый аргумент коробил Сехуна и удерживал от опрометчивых поступков: Юнги не любил его и никогда бы не полюбил, как должно, он не принадлежал ему, и всё, что их могло связывать, умещалось лишь в однобокое и неуютное: "дружба". Заполучить Юнги силой, наплевав на указы Верховного - не столько угроза жизни, сколько угроза сложившимся отношениям, всё равно, что унизить и предать праху некое эфемерное чувство. С некоторой опасливостью Сехун обнаруживал в себе последствия приёма наркотиков, разработанных Юнги. Он обнаруживал что-то человеческое, способное ранить. В который раз сопровождая альф, Сехун не испытывал к ним жалости. Никогда. Будучи лидерами здесь, в Лотосе, они становились куда приземленнее, притирались о семейный быт и рано или поздно теряли свою воинственность и привлекательность, теряли индивидуальность, подстраиваясь под системную общность. Если бы Сехун и хотел так, то разве что не по прописанным критериям, чтобы вставать без будильника и идти не на работу, готовую свыше, а дело по душе, чтобы чувствовать свободу и открыто выражать эмоции. На полдороги Сехун перестал забавляться чтением статей о климатических изменениях и заметил, что самцы косились на Тэхёна недоверчиво и враждебно, как на чуждого противника, а не собрата. Их враждебность очевидно накладывалась на страх перед тем, кто не просто мог быть, но являлся сильным. Сехун допустил мысль, что Тэхёну после свадьбы светил пост государственного служащего или местечко под курированием Сильвер. Самого же Тэхёна положение очевидно устраивало и немного забавляло, он пререкался с надзирателями и вел себя вызывающе, пока не устал и не пришел к отчаянному выводу: среди вылетевшей партии Чонгук явно отсутствовал. Не хватало его компании. Может, оно и к лучшему, что они не вместе. По крайней мере, не пришлось бы сойти с ума от тревоги и ревности, не пришлось бы видеть, как Чонгука увлекала тоненькая фигурка какого-нибудь женственного подростка-переростка. Стоило уповать, что пока Чонгуку не нашли пару. А вот что касалось Тэхёна, то он верил оказаться в рядах тех, кто не повелся бы запросто, он верил, что справится с влечением и сможет одолеть тягу. Противодействие и кипящее бунтарство Тэхёна доводило других до ручки, они не могли позволить себе роскошь несоответствия норме, а потому начали жаловаться. — Старший О, вы уверены, что этому крохе место среди нас, зрелых? — вскинулся один из группы. — У него еще и стояка нормального не было, — ядовито подметил другой, и в каюте послышались смешки. Тэхён сжал челюсти и заметно напрягся, но вопреки ожиданиям Сехуна, задирать никого не стал. Спустя минуты всё-таки не удержался от возможности высечь искру. — Эй, а что ты знаешь о нормальном стояке, если у тебя торчать заказано только на пахучую и текущую сучку, с которой тебе гарантировано нянчить пиздюка, отмывать пеленки от говна ближайшие пару лет, вкалывать, света белого не видя, а потом сдохнуть в "один день"?... Романтика-то какая, ох! Бросивший остроту побагровел, ноздри его раздулись, белки налились кровью. Сехун с интересом взглянул на Тэхёна, у которого и мускул не дрогнул. Другие не ввязывались, впервые сталкиваясь с инцидентом из ряда вон. — Ты заплатишь, — послышалось шипение. — И что ты мне сделаешь, марионетка? — нарываясь, Тэхён вышел вперед, снимая кожаную накидку. По крайней мере, он нашёл способ выпустить пар и развлечься. Вяло отмахнувшись от надзирателей, Сехун не останавливал завязавшейся драки, напротив - подпер щеку кулаком и внимательно, с азартом смотрел за тем, как Тэхён, взяв над противником верх, принялся его избивать. Они рычали, перекатывались и ругались, норовя нанести удар помощнее. Брызги крови, испачкавшие обоих, послужили сигналом к прекращению потасовки. Сехун не тратил время на предложение зарыть топор войны и мигом помириться: не тот случай. Он просто воспользовался голосом. — Сядьте на место, сейчас же! Учинившие разбой, словно по мановению невидимого кукловода, расклеились и просидели неподвижно до момента прибытия к точке назначения. — Всем построиться и на выход! — прикрикнул один из помощников Сехуна, и толпа дружно покинула помещение. — Нарушителям пройти в медкабинет. Так распорядился Сехун. И действительно, Тэхёна с оппонентом увели от общей колонны в сторону, завели в стерильную комнату, где подлатали ссадины и вернули порядочный вид. И если одного альфу отправили к группе сразу же, то Тэхёна придержали, оставили одного, сидеть на высоком кресле и разглядывать низкий потолок. Он поболтал ногами и скривил рот, глядя на перебинтованное запястье, что порвал ногтями его соперник. В честном бою такими царапинами не отделались бы, конечно. Вошёл Сехун, недовольный и озлобленный, встал напротив. Тэхёну не грозило наказания потому лишь, что похожих историй не случалось. — Ты специально завязал драку? — А ты специально дал нам сцепиться? — Тэхён бросил гневный взгляд исподлобья. Неприязнь неполная. Такое чувство, что Тэхён вынужден её изображать, скалиться и вставать на дыбы. Он больше растерян. — Надо же, какая поразительная схожесть с Чонгуком, — Сехун вдруг смягчился. Упоминание о нём вызвало у Тэхёна прежнее волнение, он прекратил препираться и, нервно сжав кулаки, подался вперед. — Тебе известно где он и что с ним, правда? — Не уверен, что тебе понравится такое слышать, — драматично протянул Сехун, присаживаясь рядом. — Мне не понравилось. Сехун поделился тем, что знал, увидел, как глаза Тэхёна увлажнились, он опустил голову и молча отер ладонью лицо. Он не впадал в панику и не ждал спасительных вестей, но свято доверял Чонгуку и тому, что между ними. И впервые побоялся лишиться навсегда. — Нужно их остановить, прервать, прекратить это дерьмо. — Смело-то как... Кто я такой, по-твоему, чтобы влиять на Верховных? — То есть, ты рассказал мне не затем, чтобы мы вместе что-то предприняли? — Нет. Просто. В отличие от тебя, Тэхён, — он приятельски похлопал его по плечу, не стирая ядовитой ухмылки, — мне терять нечего. Юнги не мой омега. А тебе следует тупо смириться с тем, что двум альфам в союзе не бывать. Не для того всё задумано, понимаешь? Сехун и заметить не успел, как Тэхён рванулся вперед и схватил его за глотку. Задыхаясь, он вцепился в его руку. Тэхёна подмывало разбить самодовольное аристократично прекрасное лицо. Сехуну показалось, что нечто подобное, исходящее от Тэхёна, он испытывал в последний раз, когда его пытался приструнить Чанёль. — Мне поебать на местные задумки ваших несуществующих божков, слышишь?! — шипел он. — Я всегда жил для себя и для Чонгука, и ни одна земная мразь, имеющая равные со мной права двуногого, не будет решать кого мне любить! В том, что они сорвались друг на друге, после никто не сознался. Тэхён не провоцировал, у них обоих накипело. Схватка ударов-блоков, метания по полу, продлилась несколько минут, оставив после себя погром: перевернутая кровать, опрокинутые тумбочки и сдернутая занавеска, разбитые мониторы и безжизненно валяющийся ремешок, оторванный от куртки Сехуна. Двое расселись по углам и стирали кровь с губ и скул, за краешком простыни, чтобы отереть разбитые костяшки, потянулись синхронно. Сехун больше не смотрел свысока, Тэхён словно вытряхнул из него сидевшую в мозгу костей язвительность. Глядя на длинные свои пальцы, Тэхён заговорил неторопливо и несколько разочарованно, как будто состарился на пару лет, состарился всего-то потому, что помнил слишком много. — Ты трус, Старший. Ты даже не пытаешься бороться. В том прошлом, о котором ты и твои дружки и заикнуться боятся, люди тоже цеплялись за условности. "Судьба", - говорили, и лапки кверху. Если предписано - зачем рыпаться? Наши с Чонгуком знакомые и друзья, которых было уйма, рассеялись и растворились, когда узнали, что мы спим вместе, что держимся за руки, еще половина отсеялась, когда узнали, что мы вляпались в криминал. И уже никого не осталось, когда нас объявили в розыск. Ведь мы плохие, преступники, скоты, грабители, а по тем меркам - равноценно, что уроды, прокаженные. Никто не думал, что у нас свои взгляды, отличные от остальных, что мы просто не хотим погрязнуть в серой обыденности, но вполне остаёмся людьми. Мы сами выбрали, может, и не праведный путь, но наш. А в этой вашей стерильной камере не будет хорошо ни людям, ни детям. Мор и болезни не с пустого, они из-за избытка "правильного". Одно меня радует: чем выше заберетесь, тем больнее будет падать - самая рабочая хрень, которую и вам не победить. — Допускаю, что ты прав в каком-то смысле, — Сехун вытащил из морозильной камеры сухой лёд, бросил мешочек Тэхёну. Прикладывание о стены лбами сулило шишки. — Но я не жил тогда, когда вы, мне не с чем сравнивать. — Ясное дело. Есть, что рассказать о системе? Откуда вы берёте тела? Коммуникатор разрывался от звонков. Время поджимало: Сехуну уже как пять минут назад следовало явиться в общий зал для участия в открытии церемонии. Он поджал губы и сбросил еще один звонок. — Постараюсь уложиться вкратце. — Мне твоих заумных трактатов и не надо, — согласился Тэхён. — Окей. Тогда слушай. Проект "Кризалис"... Тэхён внимал и под конец ощутил отвратительную, горькую тошноту.

***

Юнги устал мастурбировать, возвращаясь в минуты ушедшей ночи. Самочувствие желейной конфеты: всё валилось из рук, ничто не радовало, хотелось ныть часами напролет и громить всё подряд. Половину из вещей, стоявших на полках, Юнги всё-таки успешно скинул, тумбу развалил на части, а планшет разбил. От ненависти и жалости к себе ему хотелось влезть в петлю, которую не из чего связать. Мысли о суициде еще никогда не заманивали в ловушку, и тоска по Чимину творила воистину страшные вещи. Юнги дробило на части понимание того, что всё кончено, едва начавшись, развалилось, едва собравшись в целое. Он переступил порог дозволенного и доигрался. Сокджин застал его сидящим в углу комнаты и обнимающим подушку, что хранила невесомый запах душистой ванили тела Чимина. Он уже вернулся, и вернулся за Юнги, чтобы к утру следующего дня приготовить к встрече. Присел рядом и молча протянул бокал вина, бутылку которого прихватил с собой. — Выпей. — Отстань, — Юнги отвернулся. — Я еще не приставал. Давай-давай, не капризничай. Хулиганить - так в компании. Полусухое красное не окрасило розовых губ, но Юнги пил со смаком, словно надеялся допить до летального. Не настаивать действенно - фишка Сокджина. Ему было тяжело по ряду причин, и некоторые из них, если не все сразу, он планировал изложить. Потому что достало молчание и отдаленность, невозможность выразить сокровенное. В отличие от Намджуна, он выступал за болезненную правду, а не ложь во спасение. И не боялся ответить за содеянное. В комнате Старшего не предусматривались камеры и слежка, и когда-то на этом маленьком счастье личной свободы настоял именно Сокджин, в пользу себя ни одного комплимента не высказал. — Я знаю, что произошло, Юнги. Тот привалился головой к стене и грустно рассмеялся. Смех этот задевал Джина, взрезал нутро. — Очень хорошо. Мне не придется исповедываться. — Также знаю, что ты чувствуешь. Нам не положено, мы не способны, но оказывается, что бы мы ни делали с эмоциями, как бы ни пытались их подавить, ничего не выходит. Аксиома какая-то. Люди будто созданы для того, чтобы чувствовать. Чтобы передавать тепло, делиться улыбками и слезами, чтобы замирать в объятиях и примерять одно на двоих дыхание согласно личному выбору, а не как заказано. По мере того, как убавлялось вино, речь Джина становилась глубже и чище, наглухо лишенной интонационного равнодушия, вылизанных научных терминов, сложных конструкций. Пожалуй, Юнги еще не слышал его таким. — Проект "Кризалис" задуман давно. Тебе одно название и известно, так ведь? О функционале не распространяются особо, — и Юнги кивнул. Да, проект с громким названием под грифом "секретно". — В общем, цель - выведение новой, генетически чистой ветви человечества. Ты тоже в курсе, догадался. Материал к нему собирали годами. Под материалом я подразумеваю живых людей. Многие из стихийных бедствий и аномальные перепады температур в прошлом, на самом деле, были вызваны искусственно, нашими машинами. Как ни стыдно признать, технологии, о которых дано было знать гражданским - верхушка того, что нам было доступно. Туда же, к искусственному, следует причислить вирусные штаммы, террористические атаки, некоторые военные конфликты и прочие происшествия с массовой гибелью людей, многие из которых вовсе не гибли, так как подходили для эксперимента. Постановка. Театр. Драма. Подшивка дел, подтасовка фактов, красивые шахматные маневры и информационные извращения. Всё то время мы набивали банк с капсулами, забирая особей мужского пола. Лаборатории, которыми сейчас располагает Лотос - результат многолетних трудов, отборов наиболее подходящих альф и омег. Это колоссальный по масштабам проект, не вписывающий в рамки сознания обычного человека, такое трудно представить, согласись. В принципе, Юнги, привыкший мыслить рационально, развивал и подобную версию, исключая только непосредственное участие Верховных. — Ты говоришь так, словно был там тогда... Джин сделал усилие, прежде чем объявить уверенно и твёрдо. — А я был. И Намджун тоже. И еще сотня людей, с которыми мы задумали "Кризалис" и которые на данный момент находятся у руля нашего мегаполиса. Нервозный смешок, изданный Юнги, гласил о том, что он не верил. Похоже на издевательский розыгрыш. — Бред. — Не собираюсь убеждать тебя. Наши тела и наших рулевых далеки от тех, каким обладаешь ты, например. Фактически, мечта о вечной молодости не такая уж мечта. И мы молоды благодаря технологиям, но ради поддержания тонуса нам требуются... — Клетки, органы... — закончил за него Юнги, округляя глаза. — Хочешь сказать, что вы берете годный для вас биологический материал из наших же лабораторий? — Почему бы и нет? Раз мы ими располагаем, логично предположить, что пользуемся. Иначе зачем нам такой огромный штаб ученых? Беспрерывные анализы, исследования. Для каждого из элиты есть свой штрих-код, и под ним закреплены нужные люди. Однако, это лишь одно из направлений. Жизнь ради жизни. Кто-то должен вести наблюдение и вести общество, да?... Кому зря такое не поручишь. Основной упор мы делаем всё-таки на глобальной, великой цели - воссоздать своего рода Рай на Земле, сделать людей действительно вечными Творцами. По крайней мере, так задумывалось. Юнги отодвинулся, задел бокал, и вино разлилось алой лужицей. Джин говорил без тени сожалений, констатировал почти с удовольствием, пусть и отягощенным печалью. — Ты не должен был раскрывать это мне, я не просил всё знать, — хрипло выдохнул Юнги, чуть ли не слезно. — Мне ни разу не стало легче и проще. Зачем, а? — Я устал лгать, покрывать наши грехи, соответствовать до слепоты, — Сокджин облизнул сухие губы. — Быть совершенством трудно. Да и жить так долго вовсе не настолько увлекательно и мило, как кажется. Утомительно. Иногда я думаю, что зря мы постоянно лезем на рожон и боремся с истинной природой, но что я в одиночку могу поделать с отрицанием? Большинству виднее. — Чёрт... — Юнги объял голову руками, а объять услышанное никак не получалось. — И что, я тоже под штрих-кодом, я чья-нибудь замена? — Нет, ты не замена, Юнги. Ты - надежда. От Намджуна я слышал, что ты пытался разузнать тайну происхождения, и тебе, мол, это Чимин навеял? Он такой необычный мальчик вышел... — Продолжай. — Намджун не оценит, но ты имеешь право знать... В последние годы глобальной катастрофы ученые как раз усиленно работали над первыми попытками создания прототипа альфы и омеги. Намджун и Сокджин, жившие тогда "впервые", занимали должности ассистентов, делали всю "грязную" работу, возились с пробирками и жидкостями, не были вхожи в элитные круги. Пока их куратором и начальником не стал брат Намджуна - Вонхо, талантливый и одаренный, общепризнанный гений. И стали открываться ранее запертые двери, появились вип-пропуска в запрещенные зоны. Как друг Намджуна, Сокджин не раз сопровождал его с братом на важные встречи, на одной из них они и познакомились с сутью проекта, в тени которого и работали восемь лет после окончания университета. "Кризалис" вызвал невероятный интерес у Намджуна, у Сокджина же оставлял чувство негодования и омерзения. Более того, он пару раз пытался самовольно выйти из участия, но уволиться из лаборатории стало решительно невозможно, когда на весы встало "работа" или "жизнь". Намджун, как мог поддерживал друга, пытался переубедить и утешить, раскрасить черное в цветное и показать, что они не часть великого зла и мирового заговора, они везунчики, каким уготовано великое будущее. Жажда ли наживы говорила в Намджуне или его вечное соревнование с успешным братом, но Джин проникался более чувствами, нежели реальным положением вещей. Он остался рядом. Они делили одну комнату в общежитии и всё время о чем-то недоговаривали, ощущая привязанность в воздухе, давясь её избытком, закапываясь в цифры и шурша бумагами в то время, как кипела кровь. После их ожидала операция по внедрению микрочипа, облегчавшего жизнь технически и собиравшая информацию о здоровье, сигналившая о малейших изменениях. Удивления оное не вызывало потому, что все в "Кризалисе" подобную наработку имели уже давно. Начался практический эксперимент по созданию альф и омег. Предыдущий опыт оказался плачевен: младенцы умирали вскоре после рождения, некоторые рождались с мутациями. Одну из групп выборки как раз возглавлял Вонхо. На время совместной работы их с Намджуном братские трения свелись к нулю, и Джин подумал, что единое стремление воистину творит чудеса. По итогам кропотливого изыскания были выбраны двое. Вонхо и его мужчина. Сокджин плохо помнил детали тех лет, но того разозленного и вспыхнувшего ненавистью Намджуна, выяснившего результаты, запомнил от первых обидных слов и проклятий в адрес Вонхо до разбитых в комнате колб. Он с жалобами отправился к верхам, называя результаты несправедливыми, а показатели - подтасованными. Правда, доказательств тому предоставить не смог, а потому все единогласно приняли решение закрепить право первого отцовства за Вонхо. Раздосадованный, Намджун остался ни с чем, и Джину стоило немалых трудов успокоить его. В ту ночь случилось что-то особенное, палящее пожаром, оставившее следы. Сокджину тяжело придавать значение невесомым прикосновениям, тяжело сдаваться в плен перед теми ощущениями безбожной близости. ...Впрочем, глупо было надеяться на то, что Намджун и впрямь смирится. Его гены ничуть не хуже, думал он. Перед самым оплодотворением, за процесс которого нёс ответственность Джин, Намджуну удалось подменить в инкубаторе образцы половых клеток брата и его партнера на свои и Сокджина. Не спрашивая Сокджина о том, хотел ли тот становиться отцом, Намджун решил за двоих. Так был создан первый ребенок, искусственно внедренный в живой организм для дальнейшего развития. Намджун сильно переживал за то, что организм другого человека отвергнет его задумку. Партнёр Вонхо, избранный исключительно для вынашивания плода, как и предполагалось, имел не самую приятную из беременностей, и она была настолько тяжела, что к девятому месяцу он уже не вставал, а Вонхо не отходил от его постели, удрученный неутешительными прогнозами. В октябре, когда местами выпадал снег вместо ожидаемых проливных дождей, на свет появился чудесный крошка, нареченный Чимином. К несчастью, супруг Вонхо скончался в страшных муках, прожив после родов всего пару дней. Он успел подержать малыша на руках, успел заметить, что он уникальный. А еще сказал ничего не понимавшему мужу, что Чимин для него словно чужой. Убитый горем, Вонхо долго не мог прийти в себя, частично отошел от рабочих дел, передав полномочия брату, но мальчика воспитывал самостоятельно, ни у кого не прося помощи. Волей-неволей приходилось показываться на проверки, и Вонхо начал побаиваться за ребенка, ему все время хотелось защитить своего сына от пытливых глаз, от тех, кто восхищался им. Чимин - всё, что оставалось от человека, которого он любил, и относиться к нему с трепетом, заботиться о нём - стало обычной повседневностью для Вонхо. Упоенный признанием, наконец-то обласканный фортуной, занявший высокий пост, которого достоин, Намджун ликовал, но с каждым днем чувство триумфа угасало. Брат едва справлялся с депрессией после утраты, Сокджин отдалялся из-за возобладавшего над Намджуном тщеславия. Намджун продолжал молчать, борясь с чувством вины и совестью, как с метастазом, сжигая себя количеством работы. Чимин рос прилежным и способным ребенком. На протяжении пяти лет, что Джин помогал Вонхо, первому казалось, будто Чимин с ним - одно, что-то влекло его к мальчику и вызывало нежное, ни на что не похожее чувство радости. Именно Джин баловал его сладким, когда не видел отец, Джин возил его в больницу, следуя правилам игры "он должен жить в реальном мире". Вонхо настаивал, чтобы Чимин посещал детский сад, ходил на развивающие занятия, общался со сверстниками. И Чимин ни за что не вспомнил бы дядю Сокджина, последний настоял на том, чтобы перед Пробуждением уйти из его памяти окончательно. Так вышло, что большие люди, несмотря на поверхностное ведение дел, всё равно предложили Вонхо одно из ведущих мест, многообещающее кресло одного из руководителей уже строящегося города. Вонхо отказался, списав на то, что хочет посвятить жизнь воспитанию сына. Ему резко дали понять, что когда Чимину исполнится семь, его заберут в лабораторию, так как прототип омеги должен находиться под защитой. Вонхо, возненавидевший корпорацию, отнявшую у него всё самое дорогое, задумал совершить невозможное: побег. Наивно веря, что близкий человек сможет оказать помощь, он поделился этой мыслью с Намджуном, и тот, изображая участливого брата, взялся за разработку плана. В процессе подготовки он столкнулся с новым для себя явлением: настоящими муками совести. С одной стороны, дав Вонхо с Чимином скрыться, он мог бы искупить вину, но потерял бы собственного сына, с другой, потерял бы неповторимо важный продукт, но имел бы возможность восполнить его каким-то другим образом. Намджун избрал срединный путь, целясь заполучить всё и сразу. Назначив местом изложения плана парк с фонтанами, трудно прослушиваемый из-за плотности посетителей, Намджун впервые за пять лет обратил внимание на своего сына. Бегавший в красной курточке, издалека он выглядел, как крохотный огонёк. Вокруг него вились дети, они питали к нему необъяснимое обожание. План Намджуна состоял в том, чтобы сначала отправить в убежище брата, а после, спустя некоторое время лично доставить Чимина. Перед тем Вонхо избавился от чипа, пересадив его при помощи брата в тело мертвого человека, взятого напрокат. И уже в парке Намджун передал документы, позаботился о том, чтобы у Вонхо не возникло проблем, они еще раз устно и шифрами пробежались по последовательности действий. Во всем полагаясь на преданность Намджуна, Вонхо и не предполагал оказаться обманутым. Намджун исполнил обещание наполовину: он дал уйти Вонхо, но Чимина ему так и не привёз. Более того, по прошествии трех дней, он сдал Вонхо руководству, и того объявили в розыск, как преступника, похитившего мальчика, навешав тому столько грехов, что Намджуну сделалось дурно. Он вырыл яму и себе. Содеянное зло задело его, как родственника, Намджуна естественным образом стали проверять от корки до корки, прошерстили всю его собственность, перерыли рабочий кабинет и тщательно вылизали историю всей жизни. Странно, но даже имеющийся статус (а Намджун полагался на него) не спасал. Обратного пути уже не было. Долго укрывать Чимина в заброшенных домах у Намджуна бы не вышло, и чтобы не попасть впросак, не оказаться раскрытым и подвергнутым суду, а то и смерти, он предпринял заморозить его, как образец Банка. То есть, отправить в капсулу и однажды сделать одним из Пробужденных, рядовым омегой. Чем жертвовать достигнутым успехом, он предпочел избавиться от компрометирующего материала. Сокджин, как личную беду переживавший потерю хорошего друга Вонхо и его крохи -Чимина, не мог понять раздражительности и параноидальной осторожности Намджуна, придиравшегося к мелочам вроде открытых окон, спрятанных в кармане рук... История поутихла. Однажды Джину при очередном обходе взбрело забрести в один из залов с подопытными, и он случайно застал Чимина, болтавшегося в жидкости за стеклом. Фантастика состояла в том, что Чимин подрос и выглядел, как мальчик лет девяти. Он продолжал развиваться. Намджун взялся за ненадежный и тонкий метод содержания материала, опробованный на единицах. Таких экспонатов в общем зале насчитывалось чуть меньше сотни, в основном, для базы "Кризалиса" подбирались уже взрослые особи, достигшие семнадцатилетия. Как бы ни изворачивался Намджун, ему пришлось всё объяснить, повергнуть Джина в тотальный шок. — Я буквально онемел, когда он выложил карты на стол, — поделился Джин, и Юнги, зажав рот рукой, помотал головой. — Видишь ли, я всегда был на стороне Намджуна, я защищал его интересы, стремился во всем быть ему опорой и поддержкой. Но он не из тех людей, кто ставит чувства на первый план. Он рационалист, прагматик. Ему было всё равно, как и насколько он ранит людей, которым небезразличен в те времена, когда он еще мог чувствовать, а что и говорить теперь? До Юнги в смешанной до безобразия, но трагической истории, неприятной занозой въелся один факт. — Выходит, что Чимин - ваш с Намджуном сын?... — Выходит, что так, — Сокджин сложил ладони в замок. — И мы растили его, как могли, храня тайну и оберегая его состояние. Так вот, я длительное время приходил в норму после исповеди Джуна. Сначала я ругал его, питал жуткую неприязнь, не разговаривал пару недель, а если приходилось, то максимально укоризненно. Думал, что не прощу. А потом успокоился... Чего я, собственно, ждал, если он никому не обещал становиться святым? Просто делал, что считал нужным. И вдруг не оправдал моих ожиданий. Мы порой ждём от людей того, чего они не могут дать - и это величайшее заблуждение, как ярмо себе на шею повесить и надеяться, что при беге не будет душить. Я испытал мучительную глупость быть человеком с сердцем и, наверное, позже поэтому так легко согласился на первую пересадку клеток... Мы с Намджуном проходили операции по обновлению тел уже не один раз, как ты понимаешь. Сейчас создается впечатление, что мотаю не свой срок. Но к этому быстро привыкаешь. Есть ингибиторы, есть анестетики, можно притупить боль или не ощущать её совсем. Джин выглядел опечаленным, старательно сдирал с бутылки наклейку, стирая ногти о позолоту. — Теперь о главном. Мы же лишились прототипа омеги, и понятно, что поступило ценное указание о возобновлении эксперимента. Пока я составлял программу жизнеобеспечения для Чимина, Намджун взялся за новую разработку с прежним энтузиазмом. И знаешь, что он сделал? Он использовал те же образцы, из которых мы получили первого омегу. Более того, он защитил перед комиссией право выращивать плод в инкубаторе от момента зачатия до достижения года, нашёл такие аргументы, какие трудно оспорить, — Сокджин сочувственно взглянул на Юнги. — Малыш, который получился новым Первым, был такой махонький, беленький... Я помню, как взял его на руки и тут же дал имя."Юнги". Чимину тогда было за двадцать, мы полностью остановили его рост, заморозили и приблизили к статусу Пробужденного. Юнги поднялся. Очень медленно, неуклюже пошатнулся и сделал шаг прочь. Мог бы бежать - бежал бы. Горло охватило пламенем, грудь переполнена горячим воздухом, и голова раскалывалась. Минутка осознания. Нет, не хватало никакого понимания, никакой широты кругозора. Он хватал воздух ртом, беззвучно шевелил губами. Опьянение настигло врасплох. Юнги едва добежал до уборной, его вывернуло. — Я не... не понимаю, — он обессиленно повис над унитазом. — Всё ты понимаешь, сынок, — Джин помогал ему подняться, умыл и прижал к себе, погладил по голове. — Мне жаль, что так вышло. Одна ошибка сломала столько судеб. О том, что они с Чимином братья, Юнги бы предпочел не знать никогда. Оба они эталонные омеги, но универсальным по какой-то причине смог стать только Юнги. Из-за того ли, что выношен в ненастоящей, совершенной оболочке и наблюдался сотней датчиков и машин или же волею случая, но такова его участь. — Каждый раз, когда я прихожу к тебе во время течки, меня колотит. Всё это так несправедливо, — Джин прислонился влажной щекой. — Прости меня, прости. — Каждый раз?... — пролепетал Юнги, впиваясь пальцами в отцовские плечи. У Сокджина не хватило духу договорить. Юнги не в первый раз ехал на случку с особым альфой. Было уже пять попыток, и после них ему чистили память. Подсознание не убивалось технически, постоянно маячило об опасности, доставало ассоциациями, чудом находило обходы. Та пуповина снилась Юнги по простой причине: из-за случавшихся выкидышей после неудачных вязок. Юнги терял своих будущих детей, терял куски готовящейся плоти. Юнги чувствовал себя смертельно уставшим, выпотрошенным, изуродованным бесчисленными касаниями тупого ножа. Тем не менее, он поразительно мужественно выдержал удар. — Джин... — Юнги не смог обратиться к нему, как к отцу; колени подогнулись, и он упал вниз, обнимая его ноги. — Можно просьбу? Пожалуйста, после грядущего раза сотри всё это из моей головы. Ладно? Обещаешь? Всё, что ты мне рассказал. Убери это. Потрясенный, Сокджин ответил легким кивком. После такой обработки Юнги грозило забыть Чимина и всё, что было между ними. Впервые Юнги загибался от боли, которую ничем нельзя заглушить.