Awake

В голове клубилось тяжелое ватное облако. Виски немного сдавливало с обеих сторон, и в затылке бился разделочный молот, тошнота отступала, но не так быстро, как хотелось бы. Не слушались и конечности. Чонгук чувствовал себя троекратно пьяным и пережившим колоссальное похмелье. Он догадывался, что находился под воздействием сильных препаратов и отходил от глубокого погружения, возвращался в царствие стерилизованной и синтетически прекрасной жизни. Пожалуй, он хотел бы и вовсе не просыпаться, наверняка зная, что поблизости нет Тэхёна. Поднятие век далось тяжело. В палате неизменно счастливое лицо Чанёля, его напыщенный видок не сулил ничего доброго. Он не утруждал себя объяснениями по поводу происходящего и не пытался внушить Чонгуку его избранность. Стоило показателям на мониторе подскочить до приемлемых, как в палату проследовали медбратья, принявшиеся обтирать Чонгука влажными ароматными полотенцами, затем втягивать в свежую одежду. На время манипуляций его поражало то, что он не мог отпихнуть их или выказать недовольство. Представлял, что выглядел до абсурдного смешно, как большая беспомощная кукла, готовящаяся к продаже на аукционе. Ужас быстро сменился отчаянием, а потом и апатией. К моменту, когда Чонгука пересадили в транспорт, по-прежнему не возникло ни одного вопроса. Чанёлю импонировали его организованность и собранность. Чонгук же стойко переносил временную немощность, предчувствуя, что в силах будет надобность после. Продолжая вести раздражающее наблюдение, Чанёль молчал почти весь путь и разговорился лишь перед самой посадкой. Всё, что Чонгуку следовало знать - они собрались на случку и не абы какую, а архиважную, практически, исторически, с научной точки зрения. Как ни крути, Чонгук попадал под знамёна большинства, которое ненавидел. На крыше белокаменного здания, чем-то напоминавшего перевернутую колбу, дул северный ветер, резал глаза, и Чонгуку пришлось сильно прищуриться, опустить голову. Всё, что он видел, пока его вели под руки - развевающиеся полы мантии Чанёля и каменную аспидно-серую плитку. Условная башня «вязки», в которой им пришлось спуститься на пару-тройку этажей, могла заключать и остальных новобрачных, но Чонгук не получал тому подтверждения: по прибытии никто не парковался на площадке кроме них. В хорошо обставленной комнатке с винтажной мебелью и розовыми подушками Чанёль распустил приближенных, и они с Чонгуком остались тет-а-тет. Ни лишнего запаха или звука, показательных признаков. Вид из окон выходил на густо-зеленый лес, казавшийся Чонгуку странно скульптурным или даже восковым. Подбрасывая в руке невзрачный пульт, Чанёль расхаживал взад-вперед, по-видимому, чего-то ожидая. Чонгук, которого усадили на софу, догадался, что оцепенение и жжение в затылке - результат воздействия датчика, что вшивался при операции по извлечению ядра. Одним выстрелом били две мишени. Таким образом, Верховные приобретали полный контроль над своими подопечными. По той же причине в тот раз потерял сознание Тэхён. — Хреновина в твоей руке может отключать нас, словно каких-нибудь игрушек, да? — спросил Чонгук. — Как гуманно. — Не моя инициатива. Альфы - непокорны в большинстве своём, — и Чанёль не побоялся отключить блокатор. Чонгук выдохнул и, поднявшись, размялся, с благоговением ощутил прилив крови к каждой клеточке. — То есть, у омег такой необходимости нет? — всплеснул руками Чонгук. — Они - лапочки, а вы сволочи? — Все мы - братья. Но им бунтарство не дано изначально, если ты понимаешь. — Парадокс. Мир новый, а порядки все те же. — Что ты имеешь в виду? — Чанёль уставился на него в изумлении и не ожидал выслушать от взбалмошного дикаря что-то настолько испод мышечной массы. — Белое и чёрное, добро и зло, кто-то пишет законы, а кто-то их нарушает. Кому-то конфетка, а кому-то лишь фантик. Признай уже, что вам не удалось создать и намёка на утопию. А знаешь, почему? — Чонгук прижал ладонь к сердцу. — Потому что всегда будут такие, как я или Тэхён. Не может быть однобоко, едино и "правильно" для всех. Блять, так не работает! Если бы могло быть идеально во вселенной, где все счастливы, оно бы так и было по умолчанию. Не случалось бы конфликтов, войн и разногласий, не рождались бы здоровые, а следом за ними неполноценные. Нельзя ничего сделать с тем, кем ты приходишь, нельзя изменить то, что ты рано или поздно умираешь. Всё, что у тебя остаётся - коротенькая жизнь, по сути, растянутая на годы смерть, и ею человек волен распоряжаться, как ему угодно, не спрашивая разрешения так же, как никто не спрашивал его перед тем, как выпустить в этот удивительный мир. Это, мать его, движение, законы Ньютона. А вы просто отморозки, учёные-отморозки, решившие вдруг, что можете изменить не подчиняющиеся принципы. Да, я могу хотеть предложенного мне омегу, могу ебать его до зачатия так нужного вам отпрыска, но я ни за что не буду любить его. А без этого - ни в чем нет смысла. Чанёль заслушался и не сразу сухо поаплодировал, подавив желание высказаться, привести контраргументы. Речь Чонгука произвела впечатление; он потенциально богат, у него весьма гибкий ум и высокий интеллект. Чонгук не применял силу и не нападал. Он на редкость быстро приходил в себя и обладал хорошо развитой самодисциплиной, умел разборчиво подходить к проблемам и разумно оценивать ситуации. Чего не наблюдалось в Тэхёне, где дьявольщина сидела в крови, где выстрел производился раньше прицеливания в мишень. Тэхён в их союзе то самое, собранное из синонимов "соблазн", "фатум", "страсть". Иными словами, пока Чонгук безуспешно пытался бы достучаться словом, Тэхён всяко бы нашёл воздействие, используя физическую составляющую, Чанёль почему-то был в этом уверен. И не успел он похвалить речь Чонгука вслух, как зашли чужие. Двое. Чонгук потянул воздух, сладковатый, с яблочной кислинкой. Внизу живота заныло, и так приятно, словно вот-вот личина блондина сменилась бы Тэхёном. Белокурый молодой человек, привлекательный, разумеется, появился в сопровождении Верховного омеги, он робко встал в сторонке, не поднимал глаз и держал руки в карманах серебристо-белой рубашки, пребывая в подавленном состоянии. Чонгук же, как ни пытался себя одернуть, не мог отвести взгляда, всматривался в золото запонок, остроту подбородка, чем-то до боли схожих черт, он отказывался принимать зов тела, но ширинку тут же стеснило. Верховные обменялись рукопожатием и представили своих детищ друг другу. Юнги закусил губу, млея перед образцовым альфой, но в глазах обоих читалось одно на двоих немыслимое горе: эта связь разрушала храмы их чистого, единственно осознанного чувства к совсем другим людям. Им указали на дверь в следующую комнату. Как понял Чонгук - спальню. Он тихо и осторожно взял Юнги за руку, глядя так, точно хотел вызвать доверие, показать, что не намерен превращаться в животное и сутки мучить Юнги в попытке создать судьбоносного младенца. Тем не менее, Юнги не знал его, он ужаснулся, вздрогнул и было отдернул руку, но Чонгук сжал крепче и смело повел его за собой. Металлические дверные створки закрылись за ними автоматически. — Сложно поверить, что мы дождались, — проронил Чанёль не без удовольствия. — Рано еще радоваться, — Намджун сурово сдвинул брови, милые беседы ему не давались. К тому же, приводя сюда Юнги в который раз, он сталкивался с довольно неприятным чувством, словно предавал какую-то часть себя самого. — Результаты экспертизы еще не гарантируют полный успех, даже если они настолько хороши. Как я понимаю, что мой омега, что твой альфа, на этот раз проблемны в корне. — Есть немного, — признал Чанёль. — Но они остаются теми, кто они есть. "У зверя не отнять желанья жить, когда охотника стрела свистит над головою"... Чанёль цитировал строки одной из старых, всеми забытых поэм. Намджун удовлетворительно хмыкнул и налил себе гранатового сока из графина, стоявшего на круглом столике. Им предстояло дежурить здесь и ожидать, когда тишину разорвет истошный, надломленный голос Юнги.

***

Принятая техника воспроизводства эталонов включала только одно правило: пересадку генов Верховных, не подлежавших замене. Таким образом, в корпусе альф ситуация складывалась похожая, но без драмы. Чанёль и Хосок, и в прошлом не питая никаких чувств друг к другу, просто поделились клетками с учеными, и дали начало жизни Сехуна. Ничего "отцовского" и, не дай бог, сентиментального среди их троицы не витало. И потому отношения не претерпевали напряженности или недомолвок. Они действовали холодно и расчетливо, как и полагалось людям нового мира. Сехун предполагал, чьих он кровей, но никогда не распространялся, а Чанёль и Хосок и вовсе не делали акцент на отношениях. Чимин, не став универсальным, относился, скорее к категории "не имеющий пары". Его уникальность не поддавалась трактовке, и Намджуну с Джином пришлось сойтись во мнении, что наилучшим исходом для него будет - просто вера в обыкновенность, обычная случка, а после вполне приемлемая жизнь в общих рамках. Лояльность Чимина тому способствовала, он бы не настаивал на переворотах и революциях. Он - другой. -...другой, — повторил вслух Джин, уверяя своё отражение в зеркале уборной, куда отлучился во время приёма. Он старался не думать о том, что в который раз предстояло пережить Юнги, а тем более не размешивать мыслью об инцесте, какой Намджун посмел допустить. Его безалаберность и дотошная верность принципам сбивали Джина с толку. Не хотел бы он совсем разочароваться в человеке, являвшимся последним связующим звеном с какой-никакой нормальностью. Несмотря на дававшуюся с трудом бесстрастность, Чимин все же держался особняком от группы, он не пробовал деликатесов со шведского стола и ничего не пил, его коробила обстановка, угнетали фальшивые улыбки и предвкушение собравшихся. Безынтересно смотря на браслет, повязанный на запястье, на тоненькую красную нить со штрих-кодом, Чимин ждал, когда в залу войдут альфы. Чем быстрее бы всё началось, тем скорее бы закончилось. Чимин настроен забыться и не перебирать ломающие моменты, не возвращаться к свежим еще следам отпечатков Юнги, не ощущать бархатистой, дрожащей нежности его запястий... Вернувшийся Джин молча кивнул, выражая соучастие, но Чимин проявил полнейшее безразличие, в отличие от тех минут, когда они шли плечом к плечу и Чимин в ужасе заметил, что в их ароматах присутствовало нечто общее. Кстати вспомнив о волнующем вопросе, он приоткрыл рот, чтобы задать его напрямую, однако заиграла торжественная музыка, и всё светящееся, украшенное цветами и шёлковым тюлем помещение, наполнилось душистым запахом пришедших. Вступление на открытии словесно всегда принадлежало Старшим. Набор безэмоционально-конструктивного напутственного текста, обязательно завязанного на нейролингвистике, вызубренного наизусть. Отдуваться за двоих Джин явно не заказывал, да и часть Сехуна не помнил целиком, поэтому добавлял от себя, расточительно тянул время из-за необъяснимо дерзкого опоздания коллеги. Звонки Сехуну проскакивали в небытие. Наконец он явился, взошел на сцену и, с деланным почтением отвесив поклон Сокджину, встал за трибуну, вскоре следом за ним в дверях появился следующий альфа, и Джин невольно обратил на него внимание. Чересчур расслаблен, во взгляде что-то дикое, насмешливое. Он вальяжно прошёл внутрь и прислонился к стенке, с отвращением глядя на присутствующих. Тут и Чимин взволнованно потёр шею и поднялся со стула, вставая в ряды позади, хотел разобраться в том, что и как будет дальше. Распорядок таков: после танцев, где избранные найдут друг друга, время отводилось дальнейшему знакомству, а спустя час-полтора пар "венчали" и, прилюдно выводя за пределы здания, отправляли в готовую жизнь. Шофер доставлял новобрачных по адресу будущего дома. Старшие закончили ораторствовать, и раут продолжился, правда, обстановка стала гораздо "живее", возбуждение буквально перехватывало дыхание. ...Тэхён стоял в толпе, ненавистно осматриваясь по сторонам и отшатываясь от клеящихся к нему омег. Сорвать несчастную нить не получалось, и он скрипел зубами, шипя проклятья в адрес узурпаторов и конченых сволочей. Пока к его руке не прикоснулась маленькая аккуратная ладошка, вселявшая странное чувство покоя и одновременно симпатии. По взмокшей спине пробежала тёплая приливная волна, Тэхён поднял голову. — Браслет не снимается, я уже пробовал, — поделился парнишка с грустью. Тэхён не увидел в глазах мальчика напротив никакого томительного, блядского ожидания, какое топило других. Выходило, что он сопротивлялся системе, если действительно делал то, о чем говорил. Полилась музыка. Классический вальс, которому их учили на занятиях. Тэхён помнил не из тех, что проводились в корпусе. В уголках его глаз появились слёзы. Однажды они с Чонгуком взломали и вычистили дом чиновника и от балды запустили патефон, проскрипевший старую-старую композицию. Чонгук, в старших классах ходивший на танцы, учил Тэхёна, пьяного от текилы и влюбленности, целовал ему руки, губы, шею и, обнимая, прощал вольные па. Они провели жаркую ночь в той ретро гостиной. Всё время, пока Тэхён вёл, в его памяти снова и снова возникали кадры сплетенных пальцев, кадры, где они с Чонгуком так долго, так остро и игриво уходили прочь от ответственности, нашептанной обществом. Пристально наблюдавший за образовавшейся парой, Сехун понадеялся, что уж теперь Тэхёну никуда не деться. С Джином насчет опоздания он не препирался, махнул рукой и, вежливо извинившись, а тем самым оставляя собрата в недоумении, вышел. —...Отойдём? — Тэхён дождался окончания сессии и кивнул Чимину в сторону арки, отделявшей основной зал от коридорчика для уборных. Несколько минут неловкого молчания сменилось удивительно спокойным голосом Чимина, и Тэхён почувствовал облегчение. Ему показалось, что они уже встречались когда-то давно. Мимоходом поболтали о том, как бессмысленно происходящее, о чем-то посмеялись и только позже обратили внимание, что штрих-коды прожгли запястья, нарисовав на коже тонкие черные полосы. Зная, о чем это гласило, они сначала замялись. Предварительное венчание. Нелепейший из ритуалов. — Забавно, — и Тэхён стёр остатки нитки, улавливая жжёный запах. — Очень забавно работает вся эта штука. Впитывается, как бальзам, бац - люди насильно связаны. — Всё не так плохо. По крайней мере, повидаем город, — повел плечом Чимин, усмешка все равно вышла невеселой. Зная, что клоунада не завершится вплоть до того, пока не исполнятся все пункты, Тэхён и Чимин негласно решили подыграть всеобщей порядочности, они держались бок о бок, время от времени брались за руки, демонстрируя взаимную увлеченность, ворковали и выражали обожание. При этом Тэхёну казалось, что он держит за ручку младшего брата, и что вот-вот его можно будет сдать на попечение воспитателям, перестать даже думать о похожем на влечении чувстве. Чимин вызывал подобное почти у всех, некоторые напрасно пытались вспомнить его где-то там, в далеком прошлом, отыскать нежный лик среди несуществующих и навеки утерянных фотографий. Чимин служил прообразом и духом, исполненным скорбью об ушедшем и утраченном, но он же и заключал надежду. О Чимине пристало заботиться и дарить ему настоящую любовь, и Тэхёну было немного жаль, что им не повезло сойтись под одной разбитой звездой. Смысл? - если у каждого - своя?... Странно, но такой несправедливостью грешил и прежний мир: частенько Тэхён видел пары, сшитые корыстными интересами, нажитым имуществом или общими детьми, а иногда - дружбой, срывающейся к постели, и все те несчастные волей-неволей оказывались в созданной собственноручно ловушке, в долгу друг перед другом за те ранения, что пришлось учинить по вине бессмертного желания ютиться к теплу, как в последний раз. Что касалось их с Чонгуком... Нет, черт возьми. Они всегда знали, кем являлись, и каверзы характеров принимали с достоинством. Любовь - не война и "любые средства", как принято, в ней бесполезны. "Запертые двери", надуманные препятствия, любовь, как синоним боли, для Тэхёна звучали дико. Верно, что бывали дни, когда Чонгука хотелось придушить за его своенравность, непокорность и мужество отстаивать точку зрения до победного, но и Тэхён в ответ наворачивал лавины, под которыми рушилось самообладание Чонгука. Тем не менее, разворачивалась не бойня, если в ссорах и принято копать вширь, задевая за больное, то им удавалось пробираться вглубь, неохотно и иногда с досадой принимать, что избранное тобою - несовершенство, но потрясающее, твоё. И Тэхён верил в то, что человек выбирает для жизни не просто попутчика, спальный мешок, жилетку для нытья или что ни на есть - ёбаря, он выбирает своего друга в беде, брата в печали, отца в неприятностях и мать в чувстве, собирательный образ родственной души. Чонгук был его Душой, тем, кого он не смел предавать. Чимин засмотрелся задумавшимся Тэхёном, проявляя эмпатию. Будь здесь Юнги вместо Джина, и никто не удержал бы его в попытке обнять то страдающее, мягкое и светлое, что Юнги прятал под маской смирения. Чимин понимал, что им с "супругом" не выбраться из пут, им предстояло дойти до финишной черты вдвоём, как обреченным и проклятым. Мешало лишь растущее и плохо контролируемое, повязанное на закипавших гормонах. Тэхён все чаще облизывал сохнущие губы, и Чимин отстранился так, чтобы не соприкасаться с ним лишний раз. Чимин сложнее, чем Тэхёну хотелось бы считать. Тэхён - беспринципнее, чем Чимину могло бы представиться. Его наивность и проницательность вкупе с неисправимой тягой Тэхёна к аморальности давали пути к возможному спасению. Только не здесь, не при церемониальной тишине, которая оборвалась и, гулом взбунтовавшегося оркестра отбивая до крещендо, вывела молодожёнов к мнимой свободе. Спустя четверть часа они стояли на пороге нового дома, шофёр дежурным тоном пожелал им счастья и удалился. Чимин опустился на выбеленную ступень крыльца и вытянул ноги. Солнечный свет вокруг всё еще выглядел неестественным. Тэхён облокотился о перила, в трагическом молчании осматривая искусно подготовленный для них садик, заслушиваясь поющими пернатыми. Жилой район Лотоса и впрямь, как с картинки, живой, благоухающий медовой сладостью и свежестью разбитых тут и там прудов в парковых зонах. Пусть дома и оснащены по последнему слову техники, здесь дышалось легче, чем в корпусах. Тэхён догадывался, как это работало. Исполнившаяся мечта одурманивала, сбывшиеся сказки и обещания лишали местных бдительности, и уже никто не справлялся с миссией по оказанию сопротивления. Приближенное ко сну состояние, известное и благополучное будущее без изъяна. — Чимин?... Тэхён сжал кулаки, принюхиваясь к его густому запаху, неожиданно пробившемуся сквозь все городские примеси. Чимин словно остался единственным живым существом, и Тэхён слышал биение его сердца, ощущал дрожь и страх, наводнение его спутавшихся за раз мыслей. Вздохнув, Чимин испуганно провёл ладонью по намокшей штанине, медленно поднялся. У него началась течка. Взгляд жертвы - призывающий, попытки отмахнуться от естества не раздражающие, перед ними Тэхён мог устоять с трудом. Чимин приоткрыл рот. Сделав резкий шаг навстречу, Тэхён притянул его за шею и, прижавшись лбом ко лбу, горячо зашептал: — Имей в виду: не считая этих позывов присунуть тебе, надиктованных мне сраной мутацией, я ничего к тебе не испытываю. И что бы ты ни делал сейчас со своим запахом, давай договоримся - не прикасайся ко мне, пока это не закончится. Аминь, твою мать. Чимин часто закивал, он краснел от стыда и возбуждения, вбежал в дом и заперся в ванной. Они уверяли себя, что сдержатся. Тэхён нервно ходил по комнатам, смекая и то, что поведением они уже вызывали подозрение, будучи под прицелом независимых наблюдавших и то, что каждый их шаг будет отслеживаться и впредь. Пока Чимин отсиживался в воде, переживая адские муки и ноя от боли, Тэхён снимал стресс, расшвыривая аккуратненько расставленные предметы мебели, фигурки и статуэтки, прочую ерунду для поддержания уюта. Не помогало: Чимин продолжал витать в воздухе, он будто физически преследовал его, заставляя разум отступать, сломиться, взять. Таким неказистым путем охмелевшего разрушителя Тэхён наконец забрёл в детскую комнатку, где покачивалась пустая колыбель. Над пеленальным столиком висела картина. Синеватое дымчатое небо сумерек, натянутое над замершим лесом, в гуще которого виднелись горящие огоньки таинственного ничейного домика. Написано так, чтобы пытливому зрителю было чем заняться, присматриваясь к деталям. Тэхён дотронулся до холста и онемел. Вот оно. Он узнавал этот дом, террасу, двоих запечатленных там молодых людей.... Всего лишь тёмные, расплывчатые силуэты, безликие и далекие, но он узнавал их и готов был поклясться, что на себе чувствовал присутствие Чонгука. Позади раздались хлюпающие шаги, обнаженный и мокрый Чимин вошёл в детскую, становясь эпицентром маленького странствующего моря. Чимин чувствовал смятение Тэхёна. — Ты тоже всё помнишь, — выдохнул он. — И ты пришёл не один. — Ты заодно с ними, да? — Тэхён не оборачивался. — Глупости. Будь так, стали бы мы разговаривать? — Тогда почему за нами не приезжают те уродцы? Мы же явно нарушаем правила. — То, что ты подозрителен и внимателен даже хорошо, — Чимин встал рядышком. — Но то, что ты причисляешь меня к их рядам, в корне неверно. — Пытаешься меня соблазнить и заставить, да? — Тэхён зажмурился, непосредственная близость Чимина сводила с ума. — А мне каково, по-твоему? — Чимин покосился на торчавшую колом ширинку Тэхёна, способную смутить кого угодно. — Договорились бороться, значит - будем пробовать. Физиологию победить в наших силах. Они нам ничего не сделают. Потому что мы на особом счету. — Ещё бы, — фыркнул Тэхён, указывая пальцем на холст. — Ты знаешь больше, чем я. Откуда здесь эта картина? — Не знаю. Возможно, она напоминает тебе о чем-то, но не специально, действует, как тестовая картинка, — встав вполоборота к месту предполагаемой камеры, Чимин склонился над столом, на чистом листе альбома написал цветным карандашом: "Нам нужен иной способ общения, я что-нибудь придумаю". — Мне хотелось бы узнать тебя получше, но не сразу. Правильнее, когда понятие о предназначенности проходит оценку умом. Тем самым они не вошли в разряд "революционеров", Чимин помнил то правило, в котором пары не обязывались пользоваться первой течкой в качестве инструмента для продолжения рода.

***

На его белой коже солнечные зайчики чуть ли не мерцали радугой. Чонгук удивлялся тому, как тонко нарисован Юнги, как хрупко он сложен. И всё же - он не тот, кто ему нужен. Запертые наедине, они расселись по разные стороны большой кровати. Никакого излишнего волнения, словно бы очутиться дома после долгого путешествия вокруг света. Разве что, сильно сдавливало грудь. — Ты что-нибудь чувствуешь? — Чонгук глянул через плечо. — Нет. Юнги водил голыми стопами по полу. Кроме опустошенности и тоски - ничего. Полновесное и горькое "ничего". — По-моему, с нами что-то не так. Но раз я не набрасываюсь на тебя, то и ты не особо стелешься, а?... Не хочу давать им повод выигрывать, знаешь ли, однако я ожидал большего. Чего-то "крутого". Юнги выдавил смешок. Чонгук изъяснялся по-детски. Нет, он и был ребёнком. Юнги пришёл сюда, чтобы выполнить задачу, а затем избавиться от воспоминаний о Чимине. Терять ему нечего. Ему необходимо было начать и показать Чонгуку, что для них не существовало запретов, и что дремлющее желание легко пробудить. Но казавшееся простым движение далось тяжело. Юнги подобрался к Чонгуку сзади и погладил по макушке, прижался губами к шее, вызывая у того мурашки, затем обессиленно уронил ладонь и тесно прижался к альфе со спины. Ему не хотелось разрываться в истоме оргазма, ему хотелось плакать навзрыд от травящей, изнуряющей боли. Сколько раз ему приходилось разыгрывать такую нежность? И приходилось ли вообще? Чонгук вёл себя мирно, несвойственно для самца и совсем непохоже на тех кто нападал на Юнги прежде, вдавливая его в эту же самую перину. — Думаю, они нас за зверьё принимают, — Чонгук не отстранялся. — Не буду же я срываться на таком же приговоренном? Мы не виноваты, что уродились с золотыми для них генами. — Если бы ты знал, что я такое, ты бы не жалел меня. — Как тебя зовут? — Чонгук развернулся к нему лицом. Лёгкие и запоминающиеся слоги. — Так вот, Юнги. Ты не "что". Ты человек. Ну, насчёт Верховных я не уверен, как по мне - с ними что-то точно не ладно. А ты нормальный. Я сразу понял, что ты не похож на типичных омег. Твои глаза... Ты как я. Как будто потерял кого-то. Юнги смотрел, не моргая. Отчаяние в апофеозе, когда любой проступок всё равно, что амброзия. И всю нерастраченную нежность, что Юнги уберегал для единственного, обрушил на избранного, себе в наказание. Он сделал невероятный, губительный жест - нетерпеливо и неосторожно накрыл губы Чонгука своими. Горечь сменилась безвкусием, и Чонгук, собиравшийся было оттолкнуть, разозлиться, воспротивиться, сдался. В их влажных от слёз глазах - безысходность, и лживо-страстные прикосновения бездушны и грешны. Чонгук, сам не понимая, что и как, высвободил Юнги из-под одежд, воздушными поцелуями покрыл плечи, грудь. Юнги запрокинул голову и запустил пальцы в волосы, часто дыша. Ведя ладонью по его бедру, Чонгук слегка прихватил зубами тощенькую шею, повалил Юнги на спину и подмял под себя, вжимаясь членом в пах. Выгнувшись, Юнги простонал, обхватил его, уткнувшись носом в плечо. Каково - в плену, без права на голос, бессознательно выбирая одного, сознательно и в мучениях отдаваться другому? Во вред себе, конечно. Самоистязание, пытка. Прикрыв веки, Юнги хватался за юное, упругое тело, растягивая прелюдии до неприличного. Мыслимо ли, что Чонгук настолько заботился о том партнёре? Что же бывало с тем, кто им избран? Юнги не задавался вопросами, вскользь находил ответы.. Внезапно подхватившая крыльями невесомость испарилась, морок исчез. Изгибы - не те, неподходящая тональность голоса, и холод у сердца. — Не могу я... — Чонгук отсел, в Юнги от него немного - красные пятна на растертых бёдрах. Он взялся за голову, сгибаясь в три погибели. — Не могу. Твари они все, бездушные твари. Юнги приподнялся на локтях, испытующе глядя на драму несломленной воли и неподдающейся объяснению верности. Чонгук прикрыл ладонью глаза. Юнги простил ему эту минутную слабость, сделал вид, что ничего не заметил. Но сел вплотную и обнял, превращаясь в маленького белоснежного зверёныша, раненого волчонка. Ему не хватало такого. Прощая Чонгука, он прощал и себя. В обнимку они просидели долгое, мёртвое время, укутали его в простынь. От запаха Юнги кружилась голова, и сдерживаться Чонгуку приходилось троекратно. Солнце клонилось к горизонту, блекнул преломленный свет из витражных окон. Теплившееся возбуждение прятали едва ощутимой лаской. — Надо уходить, — предложил Чонгук, обхватывая худенькие плечи. — Куда? — Юнги не понимал, откуда в нём столько жажды. — Да всё равно куда. Ты ведь умный, давно здесь и должен знать, где от них можно укрыться. Юнги призадумался. — Нет такого убежища. Если за стены, может быть. Но отсюда прямиком туда не попасть. Понимаешь, есть законы, против которых мы не в состоянии выступить. — Тупые отговорки, — отмахнулся Чонгук, одеваясь и продолжая шёпотом. — Понимаю, ты местный, они тебе с детства вдалбливали, что у тебя одно самое важное предназначение, создали тебе травму и проблемы. Забей на них. Не могу сказать, что при нашем прошлом такого не было, но дело не во времени или эпохах. Дело-то в твоём выборе. Так. Мне нужно найти моего "Бутча". — Кого-кого? — искренне недоумевал Юнги. — Вы тут не шарите в романтике, да? И фильмов тоже не смотрите, а если да, то всё это полное унылое дерьмище с моралью за сто. Были такие: Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид, легенды Дикого Запада. В вестернах смекаешь чего? — Чонгук помог Юнги застегнуть пуговицу. — Я и мой парень смотрели этот фильм как-то раз, но не до конца... Юнги не разбирался в "романтике". В том, что касалось чувств, Чонгук на голову выше его, старше и опытнее. И Чонгук рвался к тому, что недоступно и запрещено. Юнги даже подумал, что если бы тот парень был Чонгуку братом, их бы ничто не остановило. — У меня тоже есть такой "Бутч", — сознался Юнги и робко добавил, — но мы братья. Чонгук замялся, пораженный. — Не знаю как насчет братских чувств, но любовь есть любовь и с ней ничего не поделаешь. Если ты поэтому так грузишься, то расслабься, — и он понизил голос, нашептывая Юнги на ушко. — Надеюсь, тут им не до прослушки, так что.. давай притворимся хорошими мальчиками, окей? Имитируй оргазм. Честно говоря, учитывая обстоятельства, Юнги не верил, что это сработает и не хотел его имитировать: он обхватил ладонь Чонгука и коснулся ею своего паха, запустил другую руку ему под ширинку. Он не требовал многого - визуального контакта глаза в глаза, пары невинных поцелуев без языка, так или иначе срывавшихся до французских, и спустя пару минут содрогнулся, разряжаясь и сотрясая воздух стоном. Чонгук приглушенно зарычал, уткнувшись ему в шею. Избавиться от этой боли оказалось милостью. Им дали время на то, чтобы привести себя в порядок. Затем вошёл Намджун, веля Чонгуку выйти. Он осмотрел Юнги и легонько ударил себя по лбу. — Ты хотя бы сказал ему, что после зачатия омеги не текут? Умник нашёлся, — Намджун и без осмотра догадался бы, что соития не случилось. Он позвал Чанёля и Чонгука. Круг виноватых расширился. — Вы что хотите, чтобы мы давали вам препараты? — Это тянет на феномен, — Чанёль всплеснул руками. — Вы серьёзно решили отделаться мастурбацией? Охренеть. Впервые в истории. — Проверка сбоев дать не могла. — Естественно, нет. Намджун и Чанёль спорили больше между собой, пока Чонгук ковырял носком ковёр, а Юнги крайне доверчиво смотрел на него и тихо восхищался их совместной проказой. Почему-то это вызывало у него улыбку, не ту, что поднималась из-за приёма наркотиков, живую улыбку человека, стоящего на пороге безнадеги. Юнги нравилось то, на что Чонгук толкал его, тот неизведанный ранее мир-наоборот, мир против правил, по одному личному "хочу". В конце концов, Верховные приняли решение поселить их вместе и дать двадцать четыре часа вдвоём. Они знали, что нутро возьмет своё: столько часов бок о бок без акта эталонные не выдерживали.