***
Сехун и впрямь полезный компаньон. По части умения забалтывать и пользоваться природной возможностью влиять на других альф, он чертовски хорош. Юнги, по легенде пришедший проверить картотеку «больных», получил доступ к системе и добыл всё, что ему было нужно, ему не стали препятствовать и стоять над душой. Когда он закончил, то подмигнул Сехуну, и они направились к выходу. — Терпеть не могу Сильвер. Воскресшие альфы-евнухи – худшее, что мы могли произвести на свет под знаменем экономии тел, — посетовал тот, поежившись. — Зато они весьма послушны и умны. — Тем и опасны. Независимые эксперты без яиц… Да их послушание нихрена не стоит. Только и знают, что с колбами и подсчетами трахаться. Юнги улыбнулся, и тут же нервно сглотнул. Помимо всколыхнувшего возбуждения его окатило страхом. Что-то приближалось к нему на большой скорости. Сехун шёл чуть в сторонке, а потому не успел метнуться и предотвратить нападение. На Юнги откуда-то сбоку налетел один из пациентов, вцепился в него намертво, беспрестанно повторяя: — Хён! Юнги! Наконец-то! Юнги побледнел и зашатался. Сехун вынужден был тут же вмешаться и отцепить обезумевшего парня от Юнги. Сделать это не так-то просто: тот ругался и пробовал даже укусить, он тряс Юнги, в отчаянии пытаясь быть вспомненным, но Юнги не подавал признаков узнавания, он перепугался и силился разорвать объятия. — Да что тебе нужно?! — вырвалось у Юнги. По щеке незнакомца скатилась непрошеная слеза. — Ты не помнишь? Что они с тобой сделали? Боже мой, хён… Сехун тоже потерял дар речи. Сопоставил факты, взглянул на неподдельно обозленного Юнги, который знать не знал одного из своих учеников, если Сехун прав. Язык прирос к нёбу: придушив совестливый позыв изложить факты, Сехун промолчал и позволил прибежавшей охране увести парнишку, затем притянул к себе Юнги, чтобы утешить. — Ты как? Вот они тут в клинике их пичкают собачьими пилюлями, с катушек народ съезжает, ей-богу. Юнги не отвечал. До самой комнаты хранил безмолвие. Затем, когда они с Сехуном остались наедине, он прильнул к нему. Кайф без чужеродных компонентов, по обоюдному согласию, панацея от боли, что разрасталась внутри с момента появления тех невыносимо знакомых глаз. Задетый сомнениями, изнывающий от неведомой тоски, Юнги натолкнулся на Сехуна, неслучайно задел все пуговицы его рубашки, потянул на себя. Они рухнули на кровать, и Сехун, одуревший от силы притяжения, от мягкости и податливости, потерял самообладание. Невозможно было поверить в то, что его тянуло взять Юнги, пахнущего лишь естеством без примесей. Тем не менее, это стряслось с ними, разрушило и перекроило. Юнги отдавался целиком и безо всякой робости. Сехун мог доставлять ему наслаждение всю ночь напролет, но к утру бедра Юнги словно бы покрылись синяками в нескольких местах, и пришлось взять тайм-аут. Выпив воды, они снова легли в постель. Юнги не выглядел сожалеющим. Напротив, обрел какую-то ясность. — Тот парень из клиники, все никак не могу перестать о нем думать. Сехун взбил подушку и, приставив к изголовью, сел, дозволяя Юнги подтянуться и уложить голову себе на колени. — Ну, тому наверняка найдется резон, — Сехун не смог придерживаться скотской политики и рассказал, что прежде они с неким Чимином были не разлей вода. — Ты уделял ему неимоверно много внимания, душу вкладывал. Хлопая ресницами, Юнги вслушивался и приходил к выводу, что в его памяти что-то не так. Сехун уже не подвергал сомнениям тот факт, что с Юнги сотворили неладное, безжалостно вырезали целые месяцы. И если так, то по приказу сволочей из руководства. Юнги умолял раскрыть всё, что известно Сехуну, и тот ничего не стал утаивать. — Чимин вступил в брак? — Юнги напрочь не помнил. — И попал в клинику? Они с Сехуном сошлись на том, что заметили у того живот, что противоречило всему. — Бред какой-то, — нахмурился Сехун. — Ладно. Допустим, нам обоим показалось, и Чимин попал туда из-за неприятных следствий брака, а точнее, не следствий. Так или иначе, спасти пацана стоит, сам знаешь, как там обращаются с пациентами. — Мы обязаны его вытащить, — подытожил Юнги. Чимин как-то связан с фонтаном, водой, отражением. Когда Юнги смотрел в зеркало, то вместо своего лица отчетливо видел его. Их что-то связывало. И нужда в Чимине обретала физические свойства: у Юнги ныли суставы, и жутко болела голова. К полудню Юнги наведался к Джину. Услышав о том, где Юнги, тот едва не бросил приготовления к отключению питания капсульных хранилищ. Юнги случайно заметил набросанную карандашом схему, посмотрел оценивающе и однозначно, и в свою очередь поделился планом по отвержению законов осточертевшего города. — Хорошие вести, — Сехун заглянул к ним на заговорщический огонек. — Препарат пошел в действие, скоро он будет во всех добавках. Нас уже не остановить. Движемся ко дну. Они договорились, что Сокджин вытащит Чимина, Сехун вернется к себе и провернет отключение хранилища в корпусе альф, а Юнги займется тем же здесь, у омег. — Мы положим конец этому шоу. «Кризалис» должен быть уничтожен полностью, ни обреченных на вымирание особей, ни материала для подкормки элиты. Юнги почему-то не выглядел одухотворенным, он заметил, что тревогу разделял и Сехун. Джин так запросто говорил о смерти сотен тысяч людей, что могли пробудиться и жить, что стало не по себе. Сехун с Юнги вернулись в комнату. — Извини, конечно, но думаю, он немного того, — Сехун покрутил пальцем у виска. — Убивать-то зачем? В чем виноваты все те люди? — И я тоже не понимаю. Так нельзя, — Юнги покачал головой. — Отчасти он прав, они по-своему обречены… Но все же. Джин не рассматривал другие варианты. Мы хотим остановить размножение у уже выведенных особей альф и омег, но народ из хранилищ до операции по извлечению датчиков к размножению приспособлен не будет. — Не знаю, что мы спасём в итоге. А может, так и надо? Какой толк их будить, если вымрут? Вопрос времени, разве что? Да и про подкормку он верно сказал. Половина там со штрих-кодами, что ни на есть – вечная пища для страждущих… На кону стояло будущее, которого нет.***
Неузнанный, он вернулся в палату чуть ли не на руках охраны. Не мог заставить себя идти, не слышал речей, ни на что не обращал внимания. Любовь к Юнги перекрывала раны, но она же палачом прорезала их по новой. До следующего вечера Чимин ни жив, ни мертв. Взобрался на подоконник и болтал ногами. Идея побега витала в воздухе. Подумаешь – еще раз поглумиться над мучителями. Ему чудилось, что ребенок, росший в утробе, отнимал его силы. Более того, побег ему приснился, и ближе к полуночи он очнулся в холодном поту, потом картинка сменилась разрывающим кадром чужих смертей. Чимин заметил фигуру, стоявшую у окна и проверил реальность на ощупь: ущипнул себя, закусил губу от боли. — Не спится? Часто видишь кошмары? — заботливо спросил Намджун, присаживаясь на табурет рядом. — Сейчас тебе следует хорошенько отсыпаться. — Потому что я хренов инкубатор? — Чимин рубил с плеча и не желал рассыпаться в любезностях. Намджуна такой тон удивил и насторожил. — Я знаю, что ты считаешь меня страшным человеком. Но я делаю это во спасение многих. К тому же, станет тебе приятно или нет, но этот ребенок – ваш с Юнги, — и последовало тошнотворное откровение, выломавшее Чимину рёбра, он не посмел бы и предположить, что его отец решится на такую мерзость. Он подскочил и побежал в уборную, распрощавшись со съеденным ужином. Намджун помог ему вернуться обратно и продолжил незамысловатые разъяснения. Он абсолютно уверовал в то, что являлся мессией, а тот, кого Чимин должен был произвести на свет, выведет человечество из тьмы. Ничем иным, как помешательством, Чимин назвать услышанное не мог. Намджун потерял границы реального и ирреального, выкладывая всю подноготную, надеялся расположить к себе Чимина, но лишь укрепил того в ненависти. — Ты виноват в том, что моего отца не стало. — Вонхо не был… — Вонхо был! — вскинулся Чимин. — Был моим отцом! Он вырастил меня, заботился обо мне. Даже Сокджин и тот больше мой отец, чем ты. Ты мне никто. Ты мне противен. — Хорошо, с этим я смогу жить, — Намджун катастрофически бездушен. — Я сожалею, что не уделял тебе внимания и не отпустил с твоим якобы отцом восвояси. Неизвестно, правда, встретил бы ты Юнги при иных обстоятельствах. Хочешь, кстати, чтобы он вспомнил тебя? Вопрос прозвучал обезоруживающе резко. — Вы могли бы растить своего ребенка на пару. Я дам тебе такую возможность, если ты не будешь возмущаться и препятствовать беременности. — Ты сможешь вернуть ему память о нас? — Чимин не верил. — Я разработал фильтр по очистке, так что и это мне раз плюнуть. Но Чимину уже не те шесть лет, он мог самостоятельно принимать решения. Напрасно Намджун пытался его подкупить. Чимин старательно подбирался к его мыслям, но ответом служило ровным счетом ничего. Тогда он приподнялся и осторожно направился к кувшину с водой. Намджун опередил, налил и протянул стакан, загораживая путь к выходу. — Гарантий нет, — продолжил говорить Чимин, — и я не могу доверять тебе… Он плеснул воду из стакана Намджуну в лицо, отпихнул его ногой в живот и ринулся к выходу, со свистом в ушах несся по коридорам, чувствуя, что забылся и повернул не туда. За ним гнались. Перед ним появлялись сподручные Сильвер, цеплялись за него, однотонно шипя: «Стой». Он вскочил в служебный лифт, молясь, чтобы двери захлопнулись до того, как добегут преследователи. Так он поднялся на крышу, легкие горели, от натуги кололо в боку, холодный ветер бил в лицо. Загнал себя в ловушку. Нагнали его быстро, подбивая спиной продвигаться к краю. — Чимин, подожди! — Намджун шел к нему, подняв руки в верх, его трясло. Допустить такую глупость – совершенно не в его стиле. — Пожалуйста, успокойся! — Чем жить так, я предпочту не жить вовсе! — Чимин взобрался на парапет, на секунду оглянулся назад и почувствовал головокружение: восемнадцатый этаж мог избавить его от проблем. Намджун по-настоящему заволновался. — Ты, возможно, единственный, кто может выйти за стены. Ты, Юнги и ваш будущий сын. Прошу тебя, одумайся, ради всего святого, прошу тебя, не делай этого. — Мы – последняя надежда? Кого ты хочешь обмануть, Намджун?! Все это ради благополучия твоих хозяев, уж я-то знаю! Лицо Чимина вытянулось: позади появился Сокджин. — Отзови охрану, Намджун. Давай решим это без свидетелей. Тот вздрогнул, обернулся. Выдержав паузу, дал знак чужакам уйти. Они остались втроём, имитируя почти полную семью. — Мы покончим с этим здесь и сейчас, — Джин был настроен решительно. Он держал в руках окровавленных нож: так он расчищал путь, избавляясь от тех, кто пытался ему помешать. — И я не намерен брать крепость компромиссами. Чимин в напряжении следил за ними, все больше пугаясь разверзшейся внизу бездны, но бездна впереди еще страшнее. — Ты говорил, что не позволишь, — передразнил Сокджин. — Но смотри-ка, я здесь. Ты использовал наших сыновей, ты довел старшего до мысли о суициде, ты вызвал подобные в младшем. А после скрестил их гены и возомнил, что будешь прощен. Черта-с-два! Он не шутил. Его параноидально-драматическая речь вонзалась в Намджуна не хуже ножа, коим он баловался, подбрасывая в руке. Кто из них более двинулся – Чимин и определить не мог. Наконец, в разгаре их спора, он сообразил, что ему стоило воспользоваться заминкой, но вряд ли бы ему дали убежать далеко. Прыгать он перехотел и зажал рот руками в беззвучном крике, когда Намджун обмяк в Джиновых объятиях, и со спины ткань плаща пропиталась бурым пятном. Намджун сплюнул кровь и посмотрел на Джина со вселенским, тягостным вопросом: «За что?». Намджун рухнул наземь, избавлением от бед и не пахло: Джин двинулся на Чимина. — Сынок, мы не можем позволить этому появиться на свет. Ты же понимаешь, что это ненормально. Вы братья. В тебе растет монстр. Чимину показалось, что он собирался пырнуть его, но вместо этого Джин протянул шприц. — Этот препарат разработал Юнги. Он избавит тебя от боли и груза, ты больше не будешь экспериментальной крысой, — и Джин схватил его запястье, целясь иглой в живот. Кошмар наяву. Где-то вдали загремели взрывы, но не они пугали Чимина. Глаза Сокджина блестели. Он помогал сыну. Он спасал его. Отказываясь подчиняться, Чимин затряс головой, закрылся другой рукой и взялся бороться, выбил шприц. Джин выругался и метнулся за ним, Чимин кинулся было к выходу, но его сбили с ног. Чимин молился. Неведомо кому и как. Он плакал и стонал, сил оказывать сопротивление не хватало. Они катались по цементному покрытию, и тут по оголенным участкам кожи заколотились дождевые капли, они учащались, пока не стали сплошным потоком. Отняв шприц во второй раз, Чимин вырвался и подтянулся к краю, хотел выбросить за пределы, но Джин как-то неудачно накинулся сверху, выхватил, невольно отпихивая Чимина коленом, и тот, собрав остатки сил, перебросил его через себя, наблюдая, как туловище Джина, соскользнув, скрылось из виду, а следом пропали и ноги. Умываясь грязью, Чимин забуксовал ногами по мокрому асфальту, с трудом поднялся и глянул вниз. Внизу виднелось маленькое черное пятно. Позади бездыханный Намджун. Чимин зарыдал меж двух мертвых отцов, убитых алчностью и безумием, прижал дрожащую ладонь к животу, как никогда любя их с Юнги сына. Он должен был бежать и спасаться. У него была, есть и будет семья.***
Слабые физически и тяжелые на подъем, наивные до слез и движимые отчаянием, страхом перед гибелью вне стен. Тэхён и Чонгук так охарактеризовали тех, кого подбивали на противодействие. Образовывать круг избранных легко, когда имеешь влияние и одарен. Речам их верили безусловно. Ночные разговоры и переброс записок могли бы окончиться плохо. Но по какому-то божественному везению их миновала участь быть слитыми еще до начала «вечеринки», которую оба признавали последней. В первую очередь они избавились от датчиков, вшитых в головы. Оперировали друг друга и мазались в крови. Благо, вшит он неглубоко, и наложить швы после не представляло труда. Так же обезопасили от ранней смерти и остальных, чем укрепили к себе доверие. В назначенную ночь они избавились и от местной охраны с преподавательским составом, методично и организованно вырезая всех, кто стоял на пути. Действовали группами, посеяв мотивацией одно лакомое слово – свобода. Даже слабачки цеплялись за жизнь и мечтали увидеть обещанные Чонгуком розовые реки. Тэхён был ближе к правде, он говорил о реках багровых. В чем был прав. Сделав Эсайлем штабом, они могли бы держать оборону долго и упорно, заблокировав входы и выходы. Оцепившие их группы захвата выжидали приказов сверху. Тэхён и Чонгук, не планируя задерживаться, все же упивались мнимой анархией, пророчили крах Лотоса, кормили людей завтраками из несбыточных фантазий. И те верили, глядя на них с преданностью фанатиков, достигших просветления путем приобщения к богам. Их союзу это только льстило. — Я всегда мечтал о своем собственном государстве. — Диктаторство нам к лицу, — улыбался Тэхён. — Но с этим дерьмом надо что-то делать. — А зачем? — Чонгук поцеловал его и зашипел упрямым шепотом: — Пойдем в город, вытряхнем из гнездышек всех обленившихся пельменей? Да они с места не сдвинутся, а мы будем мертвы, едва выйдем отсюда. И Чонгук оценивал ситуацию в корень верно. Иного варианта развития событий не предусматривалось. — Ты прав. Будем наслаждаться и ждать, когда прозвенит таймер. Он прозвенел быстрее, чем им хотелось бы, отнимая упоительную возможность побыть наедине, ласкать друг друга и ненадолго, в перерывах между оргазмами и душевными разговорами, доверять провидению в том, что их час не пробьет скоро. План выставить бунтарей на свет божий – лишь отвлекающий маневр. На деле же правительство давно нависло над кнопкой запуска отравляющего газа. Им было интересно, предпримут ли муравьишки вылазку или нет, как далеко способны зайти Тэхён и Чонгук. За почти недельную оккупацию никто не отличился слабоумием и не вышел, не предложил переговоров. Кто-то из комнаты видеонаблюдения радостно завопил, что выставленная охрана покидала посты, и площадка перед Эсайлемом мгновенно пустела. — Победа! Они уходят!... Пронесшееся среди масс ликование невозможно было остановить. Чонгук и Тэхён не видели повода для радости. Напротив, их беспокойство усилилось. Затем послышались первые истошные вопли. Люди с нижнего уровня, разбрызгивая слюну и кровь, падали ничком и катались по полу, страшно корчась в предсмертных конвульсиях. Чонгук еще пытался спасти кого-то, дать указания, успокоить и отвести беду, но напрасно: паника выбивала людей из колеи, они носились в угаре, забывая даже прикрывать рты и носы хотя бы рукавами одежд. Тэхён схватил Чонгука за руку уже силой и потащил за собой, неохотно признавая, что ему тоже жаль, но иного выхода нет. Они неслись по лестницам и коридорам, словно действительно бежали от самой смерти, гнавшейся по пятам. Толпа рассыпалась кто куда, некоторых приходилось отталкивать или уже перепрыгивать. Дорога вела в тупик и к единственной комнатке, они незамедлительно заперлись там, к счастью находя, что это задняя терраса, и выход отсюда имелся. Правда, прямиком за стену. И их мимолетное счастье тут же разбилось вдребезги, сделав улыбки комически-трагическими, а взгляды полными безысходности, когда они увидели, что в капсулах хранения не осталось защитных скафандров: их не успели завезти сюда рабочие, которых они же и убили в первый день бунта. Всё решали какие-то жалкие несколько минут. Шах и мат. Дышать становилось всё труднее, внутри начались перебои электричества, послышались взрывы и запах гари, кто-то в горячке отключил противопожарную систему. Решение выйти было принято взаимно и незамедлительно. — Открывай. Не хочу гнить в этой жопе, — поторопил Тэхён, и Чонгук выкрутил ручной вентиль до конца. Взявшись за руки, они шагнули на свободу, ступили на высохшую, похожу на марсианскую, серо-бурую почву, побежали вперед. Всё, как в той виртуальности, где они проходили учения. Только без скафандров. И воздух тут тяжеленный, зараженный. Небо не такое. Небо не настолько угрюмое и черное, оно чуть выше, и где-то в проталине облаков проступали лучи настоящего солнца. Остановились из-за одышки. Чонгук дернул Тэхёна за руку, но тот повалился на землю, вымазался в пыли, закашлялся. — Не могу. Тяжко. Сука. Эсайлем горел и клубился черным дымом за их спинами. Казалось, вот-вот готовился накинуться и затянуть обратно, бросить в пасть ненасытного Лотоса. — Надо бежать, мать твою! Нельзя тормозить! — Чон подхватил его на руки, и Тэхёну пришлось схватиться за его шею, не постесняться быть слабым. — Забей! Тут реально всё дохлое. Я-то думал, нас наебать решили, надежда имеется, но нет. Он нагнетал, но в то же время… Чонгук и сам так думал. Мышцы точно леденели, суставы сковывало, шаги замедлялись, и в легких появился хрип, а на коже обоих проступила сыпь. — Нет-нет-нет, — как заклинание выдыхал Чонгук. Тэхён соскочил на землю, обнял его, прижал к себе. — Мы сделали все, что могли, а? Всё, хватит. Стой. — Надо идти дальше. — Там нет нихера, ты и сам знаешь, что на сотни миль вокруг – пустота, — Тэхён гладил его по голове, утешая и отступая: Чонгук все еще продолжал идти, упрямо и бесстрашно, борясь все тише и тише. Глаза обжигало, они слезились. Впрочем, слёзы появились бы и сами. До противного не хотелось сдаваться. — Потанцуем, Кид? — Тэхён использовал их старую-старую притчу. Чонгук притормозил, натянул подобие улыбки. Смирение давалось ему, как потеря ковчега Ною. Небо над ними, как тогда, при любимых обоими летних дождях. И влага пролилась на них, как святое дарование. — Потанцуем, Бутч, — Чонгук обхватил его рукой за талию, другой взял за руку и повёл. Медленно покачиваясь и кружась на быстро мокнущем песке, они чувствовали возрастающую температуру тел и отказ нервных клеток, потухающее сознание. Рухнули на колени. — Я всегда буду рядом, слышишь? — Чонгук обхватил голову Тэхёна, большими пальцами размазывая грязь и слезы по его щекам. — Всегда. Длинные ресницы Тэхёна, потяжелевшие от влаги, взметнулись вниз-вверх, любовно-обожающий взгляд остекленел. Последний вздох они поделили на двоих, обретая единственно доступную из свобод и бессрочный билет в обещанный «Диснейленд».***
Появление Хосока в коридоре главной резиденции Лотоса не предвещало доброго. Чанёль остановил его, схватив под локоть, рванул на себя. По какой-то причине Хосока допросили первым. Их вызывали по отдельности – принести устное покаяние в том, что из-за безумия двоих недосмотренных ими альф пришлось переносить защитный купол, тем самым отрезая жилые районы окраины от сердца столицы. Это огромная потеря. В новостях говорилось, что никто не пострадал, и все эвакуированы, а на деле – все, кто был в ночь взрыва в своих домах, там же и погиб. Тысячи альф и омег остались без права на жизнь, обреченными на мучительную смерть. Общественность пребывала в неведении, а потому размеренная и спокойная жизнь в Лотосе продолжалась. — Почему тебя первого вызвали? — Потому что у моей информации больше веса, се ля ви. — Какой еще информации?! — Чанёль побагровел от гнева. — Например той, что у нас скоро сменится Старший, а позицию Верховного, причем в обоих корпусах, давно пора занять одному. Так целесообразнее. Вот и всё. Хосок сдал правительству сведения о подпольной деятельности Сехуна и производстве опасного препарата. Ко всему прочему, приплел в сообщники Чанёля, якобы тот покрывал. О причастности Юнги, разумеется, Хосок не догадывался. И слава богу. Чанёль поверить не мог, что всё кончено. Что человек, с которым они делили многие годы поровну полученные блага, вонзил в спину нож без малейших колебаний. На Чанёля шли люди в черном, они заломили ему руки, больно приложили щекой к стене. В ту же минуту, в корпусе, сопротивляющегося Сехуна били ногами по ребрам, чтобы скрутить и вывезти. За спиной Хосока, по его мнению, вершилось правосудие. А еще ему вручили право руководства и единоличного ведения альф и омег. Прокручивая в голове ту встречу с Тэхёном, Хосок хохотал пронзительно и звонко. Теперь он не играл в главаря, сидя в креслице, а был им. — Спасибо тебе за годные советы, Ким Тэхён. И покойся с миром, — добавил Хосок призраку света, пробивавшемуся сквозь цветную мозаику окна.***
После прозвучавшего приговора – тишина. В камере вполне по-домашнему, попадание под трибунал, созданный негласно и для своих - мерзко. Если бы не само знание, что через полчаса их вызовут и умертвят, всё можно было бы считать красивой постановкой и затянувшимся перекуром. Сехун, чье лицо покрыто синяками и ссадинами, не жалел о содеянном, сидя на полу, он обнимал колени и, чтобы не напрашиваться на бестолковые беседы, делал вид, что проваливается в полудрему. Главной крысой был не он и, конечно, Чанёль сам виноват, что не подстраховался. — Кто бы мог подумать, что дойдет до такого? — Чанёль рассматривал свои ухоженные ногти. — Я бы мог, но стал бы ты меня слушать? — дерзил Сехун. — Ты всегда верил Хосоку. Узы – манна небесная. Верховные на протяжении стольких лет шли нога в ногу, плечом к плечу, что нельзя и допустить мысль о предательстве. Выкуси. — Ты меня обругал и оправдал одновременно, — усмехнулся Чанёль. Он смирился с положением. — Я подпустил его к кормушке, позволил нам выйти за пределы, думая, что альфам можно чуть больше. Каждый такой выход и надуманная привилегия несут определенные последствия. Да что там, каждый наш выбор имеет цену. Возможно, мое присутствие здесь не бессмысленно, наворотить бед я тоже успел немало. — Ага, исповедайся. Хосок вот свои грехи сумел себе в пользу приписать, а мы с тобой лохи. Трон занимает не самый умный, но самый хитрожопый, согласись. И смех разлился печально-безысходный. Спустя минуту искреннее: — Я не говорил раньше, но я считал и считаю тебя своим сыном. — Кровь от крови, плоть от плоти моей, — язвил Сехун. — Я серьезно, — сердечно настоял Чанёль. — Будь у нас больше времени, я бы пересмотрел наши отношения. — Почему такие решения приходят к людям перед смертью? Только ощутимый конец толкает нас, идиотов, на героизм, который не героизм вовсе. Это же просто основа основ. — Ну, эмоции - не моё. — Легче притворяться эмоциональным инвалидом, правда? Ой, хорош. — Умеешь ты подбодрить. — Перед смертью не надышишься, — парировал Сехун. — Я вот не помню детства. И юность была поганой. Ожил я недавно, честно говоря. Когда Юнги позвонил. — Так и думал, что между вами что-то завертелось. — Когда тебе было думать, папаша, что у меня с кем вертелось, когда ты занят своими махинациями был? — усмехнулся с грустью и махнул рукой. — К чему я? Не хочу умирать. Не боюсь. Не считаю, что не заслуживаю, но не хочу так тупо, понимаешь? Как будто сливают в канализацию. Чанёль понимал. Он не знал, уместно ли, но поднялся и, подсев к Сехуну, приобнял его, похлопал его плечу. — Ты хотя бы не зря жил, успел почувствовать. — Да, но поэтому мне и есть, что терять. Сехун отвернулся, пряча глаза, и Чанёль оставил попытки успокоить. В отличие от него, Сехун жил впервые. Он молод. Он обрел свою любовь, обрел принципы, которые хотел отстаивать. — Хосок своё ещё получит, — задумчиво произнес Чанёль. — Уж в этом можешь не сомневаться, — согласился Сехун, скривив рот. Их перевели в другое помещение, усадили в кресла друг против друга и перевязали ремнями, ввели усыпительное, долго действующий яд, дававший ощутить всё, что ранее бывало недоступно. Сехун умирал с гордо поднятой головой и улыбкой на устах. «Теперь уже ничего не страшно». Последним его ярким воспоминанием стал образ Юнги. Его улыбка, запах и затихающий постепенно голос, призывающий подняться выше. «Всё будет хорошо, Сехун. Там всё будет хорошо».