Больше, чем нужно

      Без волос, полностью закрывающих шею и плечи, немного непривычно. Я провожу рукой по затылку, и свежеподстриженные кончики тычутся мне в ладонь. Голова кажется до странного легкой. Сзади Широ оставил всего ничего, поэтому Лэнс больше не сможет называть меня «маллетом». Но он все равно со мной не разговаривает, так что, наверное… ничего не скажет, да?       Широ уже давно ушел к себе, и сейчас я сижу на своей постели в футболке, в которой обычно сплю, и трениках из мягкого материала. От усталости ничего не осталось, сна ни в одном глазу – хотя они до сих пор воспаленно-красные и болят. Я понимаю: пришло время записать что-нибудь, связанное с Широ. Моментальный кадр – яркий и ностальгический – как фотокарточка, отснятая на «кодак-полароид». Воспоминание, которое заставит улыбнуться нас обоих.       Широ в моей жизни много – он был в ней всегда, сколько я себя помню. Поэтому выбрать всего лишь одно воспоминание – задача не из легких. Я думаю о Гарнизоне и о времени, когда еще толком не знал остальных. Мы с Широ делили одну комнату и днями и ночами были вместе.       Откидываясь на кровать, я закрываю глаза. Может, мы и все еще близки, но такого, как было тогда, уже никогда не будет. И когда я думаю об этом, мне перестает хотеться записать что-то смешное, беззаботное и веселое, вместо этого – я вспоминаю неожиданно о том, как мы гуляли вдвоем в один из вечеров и Широ рассказал мне о своем сне. Это воспоминание оттесняет другие, становится невыносимо четким, таким реальным и настоящим, что мне просто не остается ничего другого, кроме как записать его.       «Сон Широ.       Я плохо помню день, предшествующий нашей вечерней прогулке, но, кажется, он был не слишком удачным. Переборщив на одной из тренировок, я подвернул ногу, а Широ еще с утра нездоровилось – у него болела голова. Чуть лучше ему стало только к вечеру, и тогда нас обоих посетила не самая подходящая для нашего состояния мысль: пойти прогуляться по окрестностям.       В воздухе пахло фейерверками – едкая смесь серы, пороха и мышьяка. Где-то у горной цепи на востоке то и дело вспыхивали ослепительно-белые всполохи, отчего мы чувствовали себя как на полигоне для ядерных испытаний.       Я заметно прихрамывал, стараясь не перетруждать больную лодыжку, поэтому Широ шел медленно, периодически делал остановки, а иногда подставлял мне свое плечо. Он уже весь день был задумчивым и неразговорчивым – я не знал почему, но предполагал, что из-за его головных болей.       Настроения гулять ни у одного из нас не было, но мы все равно шли и шли. Гарнизон лежит в довольно пустынной местности – плоской, унылой, однообразной, и если не останавливаться, по ней можно идти вперед бесконечно.       Через полчаса моя подвернутая нога совсем онемела от ходьбы, и нам все же пришлось сделать привал. Мы опустились прямо на пыльную и лишенную всякой растительности землю, и Широ стал аккуратно массировать мне лодыжку. Он растирал и разминал ее пальцами, и я чувствовал себя на седьмом небе, пока он случайно не ткнул куда-то не туда – вскрикнув, я стиснул зубы от боли.       Широ искренне извинился и добавил расстроенно:       – Я такой неуклюжий.       – Ерунда, – я вытянул ногу на земле. Подвернутая лодыжка выглядела распухшей. Плохо дело. – Хотя, может, тебе придется нести меня обратно к общежитию…       – С этим я справлюсь, Кит.       Я шутил, он же явно был серьезен: в его голосе не было и тени иронии. Взгляд Широ был прикован к вспышкам света на востоке – они тревожили его, не давали ему покоя, он словно чувствовал подсознательно исходящую от них угрозу.       – Как ты думаешь, что это? – наобум спросил я, но Широ ничего не ответил. Только через какое-то время, будто придя в себя, он посмотрел в мою сторону.       – Извини, я задумался… Ты что-то сказал?       Повторять вопрос не хотелось.       – Задумался? О чем?       – Сегодня мне приснился странный сон. Но это неважно.       Я, конечно, хотел услышать о сне Широ, поэтому принялся всячески тормошить его и донимать просьбами рассказать – через пару минут он сдался и сказал, что ему приснился пожар, бушующий в океанских глубинах.       – Огонь, горящий под водой? – встревоженно нахмурился я, а Широ кивнул.       В его сне пожар распространился по всему дну океана – он сметал все на своем пути, и водоросли горели, как пучки сухой соломы. Огонь боролся с толщами морской воды, яростно шипел, но не утихал ни на секунду. От него скопом летели искры – часть их попала на лицо Широ, когда он подошел ближе, и опалила ему бровь.       В этот момент, прямо перед тем, как проснуться, он понял, что это огонь, который никогда не погаснет, пламя в беспросветной тьме – безудержное и неутомимое, будто все, что ты скрывал внутри, все, чего боялся и о чем втайне мечтал, вырвалось наружу».       Я написал о сне Широ, хоть и чувствовал, что это было неправильно. Это не то воспоминание, которое мне хочется сохранить навсегда – оно омрачено ноющей болью, исходящей от подвернутой лодыжки, и смутным предчувствием того, что Широ отдаляется от меня. Очень скоро он полетит на Кербер, и я долго не увижу его, он будет страдать в плену у Галры, а я ничем не смогу ему помочь. Да еще и буду чувствовать себя так, будто остался совершенно один на всей Земле. Наверное, стоит записать что-нибудь другое…       Но у меня больше нет сил. Веки налились тяжестью, а тело совсем одеревенело. В моей голове какие-то смутные образы, но ничего из них не складывается в связную, полноценную картину. Меня хватит только ненамного, поэтому, сжав ручку, я вывожу на листе вот что:       «Широ, прости меня за то, что не написал о нас с тобой ничего хорошего, светлого и веселого… Воспоминаний у меня в голове даже больше, чем нужно, а времени слишком мало. Зато я придумал кое-что получше. Давай создадим вместе еще много-много новых приятных воспоминаний, давай сделаем так, чтобы они никогда не стали воспоминаниями, давай будем жить настоящим.»       Ладно, мне нужно признаться в одной вещи.       Когда мы с Лэнсом занимаемся этим и я закрываю глаза, мне иногда представляется, что это Широ целует меня. Это он дышит мне в шею и его пальцы ощупывают мое тело, гладят меня, входят в меня, нажимают на все мои чувствительные точки.       Но это случается очень редко. В остальное время – я просто наслаждаюсь сексом с Лэнсом. Потому что мне с ним хорошо, потому что он не фантомный, он живой, ласковый и теплый, в отличие от того Широ у меня в голове.       Настоящий Широ никогда бы не стал спать со мной – ему нравятся исключительно девушки и исключительно инопланетянки. Я подхожу по второму параметру, но не подхожу по первому, поэтому мне, вероятно, стоит забыть об этом.       Хорошо, что все так, как есть. Меня устраивает, что между мной и Широ нет ничего и никогда не будет. Потому что любовь и все, что с ней связано, слишком сложно. Лэнс говорит, что от любви одни неприятности. В кои-то веки я абсолютно согласен с ним.       У меня пока нет никакого опыта в таких вещах, но где-то на уровне инстинктов я знаю, что любовь может причинять боль. Причем не только когда заканчивается, но и еще долго-долго после этого.       Накрывшись одеялом с головой, уже на грани сна и реальности, я обещаю себе, что не позволю никому причинить мне боль. Мне это совсем не нужно. Остальные пусть делают, что хотят, а меня оставят в покое.       Но чем больше я соскальзываю в сон – на этот раз без сновидений, просто пропасть с чернотой – тем меньше становится моя уверенность, тем больше я начинаю отчаянно цепляться за неясные обрывки чувств, желаний, надежд.       Боль уже давно распространилась по моему телу, а я и не заметил этого.       Я проспал беспробудным сном часа четыре – все лучше, чем не спать совсем. Мне ничего не снилось, и этот короткий отдых явно положительно сказался на моем самочувствии, будто время, проведенное в криоподе.       Когда я зашел в столовую, все еще вялый и немного заторможенный от сна, все уже были в сборе. Лэнс заваривал себе кофе, тихо напевая что-то – он обернулся на звук моих шагов и вместо того, чтобы сделать вид, будто не видит меня, округлил глаза так, что они чуть не вывалились из орбит.       – Новый имидж деревенского дурачка? Ты похож на обстриженного пса подзаборного... Кто тебя так обкромсал?!       Интересно, есть ли в человеческом теле гормон, который вырабатывается при унижении? Потому что от слов Лэнса в мою кровь выбросилась нехилая доза этого гормона. Будто под адреналином, мое сердце застучало, как бешенное, кожа стала горячей, а во рту пересохло.       Широ сказал:       – Это был я.       В воздухе повисло многозначительное молчание. Лэнс немного стушевался:       – Ну… э-э… что тут сказать…       – По-моему, мило.       Все обернулись в сторону Аллуры – она улыбалась.       – Я Кита сначала совсем не узнала, но ему очень идет… Так он еще симпатичнее.       Стоны. Лэнс подавился кофе, выплеснув его на свою пижаму, Ханк хихикал, прикрыв рот рукой, а Широ с нежностью и гордостью положил ладонь на голову Аллуры.       – Если это говоришь ты, значит, так и есть.       – Раз принцессе понравилось, значит, будешь иметь невиданный успех у девушек, экс-маллет, – неожиданно добавил задыхающийся Лэнс, который явно еще не оклемался после того, как кофе чуть не попал ему в легкие. Он говорит со мной?       Я бросил Лэнсу смутный, но полный надежды взгляд. Тот снова не смотрел на меня – вместо этого принялся стягивать с себя мокрую пижамную рубашку прям при всех. Совсем дурак. Я поспешно отвернулся. И без того знаю его тощий смуглый торс почти наизусть.       Когда я снова повернулся обратно, Лэнс все еще был полуголым – он пытался показать всем свои мускулы, которых у него днем с огнем не сыщешь. Аллура хлопала в ладоши.       Странно, но после разговора с Широ и Аллурой той ночью, я стал относиться к своему сну с хайвэем несколько по-другому. Или обстриженные волосы придали мне уверенности?       Я чувствую, что скоро – очень скоро – все изменится, но, похоже, больше не боюсь этого.       Наверное, мне наконец удалось настроиться на свою собственную волну и принять естественный ход вещей.       Именно поэтому я лег спать сегодня даже раньше, чем обычно. Приняв душ, переоделся и забрался в кровать. Возле подушки лежал цветной комикс, который однажды принесла мне Пидж, а я его даже ни разу не открывал. И зря.       Я немного полистал комикс – типичная эмоциональная наркота в картинках для подростков. К счастью, усталость и последствия долгого недосыпания не дали мне проглотить больше десяти страниц – я заснул, и тонкий томик выскользнул из моих пальцев, плюхнувшись на пол.       Я снова оказался на пустом хайвэе в Техасе. Где же еще?       Солнце садилось. В этот раз сон был куда реалистичней обычного – еще более пугающим и тревожным. Асфальт пустой дороги мокро поблескивал до тех пор, пока последние солнечные лучи не погасли за горизонтом, и случилось это, как всегда, быстрее, чем я ожидал.       Мне было холодно. В желудке шевелилось чувство голода. Что это за сон, в котором хочешь есть? Да еще и так, будто бы не ел больше недели. Но сколько я ни говорил себе это, полнее мой желудок не становился. Уровень сахара в моей крови упал настолько, что у меня кружилась голова.       Встав с обочины, я пошатнулся и, чтобы хоть как-то удержать равновесие, уцепился за дорожный знак с надписью «Техас». Я убеждал себя в том, что это сон, что все происходит не по-настоящему, но холод и чувство голода постепенно становились просто невыносимыми.       Темнота уже затопила все вокруг. Я чувствовал, что нахожусь в самом эпицентре – по обеим сторонам от меня раскинулось ничто. Безразличное, бесчувственное и ледяное, как остывший воздух, забиравшийся мне под футболку.       Но я все еще мог справиться с ним. Мог взять ситуацию под контроль, поэтому, собравшись с силами и отпустив дорожный знак, я просто пошел вперед. Вперед по хайвэю в надежде, что тот приведет меня куда-нибудь, где я почувствую себя лучше.       Мне казалось, это было правильным решением. Я шел вперед, хотя меня и немного качало из стороны в сторону от слабости. В кроссовки сразу же забились мелкие камушки. Обнимая себя руками, я думал о Широ и о его сне, о том, что мы отдалились друг от друга. Я думал и о Лэнсе. Понимал, что хочу увидеть его, коснуться, обнять, потому что уже очень давно не делал этого… Сколько всего не передумаешь, когда идешь по пустыне.       Я старался не обращать внимание на ничто, окружавшее меня, так сосредоточился на этом, что поначалу даже и не услышал того, что был не один. Позади меня тоже кто-то шел.       Это не было эхом моих собственных шагов – замерев на месте, я понял, что вкрадчивый звук, раздражавший мои барабанные перепонки, не прекратился. Он приближался – тихий, жутковатый хруст разбросанной по обочине щебенки под чужими ногами.       Я не мог защититься, потому что ослаб настолько, что едва мог стоять на ногах. Кроме того, кто знал, кем был мой преследователь? Возможно, он был в несколько раз сильнее, возможно, он и вовсе не был человеком. Шаги приближались, а я безуспешно всматривался в темноту – но не мог различить даже и силуэта.       Когда он, тот некто, скрывавшийся в темноте, подобрался совсем близко, настолько, что еще чуть-чуть - и обдал бы меня своим дыханием, я проснулся. По моему телу прошел спазм, я широко раскрыл глаза и понял, что все закончилось. По крайней мере, для этой ночи.       Я лежал в луже пота. Все мое постельное белье вымокло, меня трясло – зубы стучали друг о друга. Моя кожа была холодной, будто бы эти несколько часов я пробыл не в своей комнате, а в криоподе. Что только со мной происходило? Что было со мной не так?       Встав с постели, я натянул на себя чистую футболку – мои движения были слабыми и неуверенными, а свет ночника слепил глаза. Я больше не мог оставаться один – словно сон, все еще прокручивающийся у меня в голове, мог с минуты на минуту стать реальностью. Словно он прятался за поворотом и растекался чернотой по коридорам спящего замка.       Через несколько секунд я уже был снаружи. Сам не понял, как там очутился, осознал только, что ноги несут меня по уже знакомому пути. Комната Лэнса…       Почему я просто не пошел к Широ с Аллурой? Почему не к Ханку или к Корану? Я и сам задавал себе этот вопрос, но мое тело, кажется, отказывалось подчиняться здравому смыслу.       Несколько раз постучав в дверь, я позвал Лэнса по имени. Бесполезно. Он наверняка уже спал. Страх охватил меня, словно лихорадка, поэтому я просто продолжал стучать.       Дверь отъехала в сторону перед моим носом, когда я больше не ожидал этого. Лицо Лэнса было опухшим от сна – он даже глаза был не в состоянии открыть шире, чем на пару сантиметров.       – Проваливай…       Он привалился щекой к дверному косяку, сонно моргая, но уже начиная злиться.       – Какого черта ты ломишься ко мне посреди ночи? Сбрендил, придурок обстриженный?       Я мотнул головой. Сон все еще стоял у меня перед глазами, но одно присутствие Лэнса, один только его голос превращали хайвэй в Техасе во что-то далекое и смехотворно ненастоящее.       – Я могу спать сегодня с тобой?       – Со мной?       – У тебя.       Лэнс отлепил щеку от дверного косяка. Видимо, немного проснулся. Сложив руки на груди, он скептически осмотрел меня с головы до ног.       – Зачем тебе тут спать?       – Мне… у меня кошмары.       Он громко фыркнул.       – И что с того? Подумаешь, кошмары… Тебя такие вещи не волнуют.       Несколько секунд я только остолбенело смотрел на него и не мог сказать ни слова. Меня все еще лихорадило от страха, но это ощущение медленно начало уступать место обиде и раздражению.       – Почему не волнуют? Кто я, по-твоему, такой?       Лэнс зевнул.       – Ты Кит Когане, и ты крепкий, как гвозди.       – С чего ты это вообще решил?!       Какие еще гвозди? Я уже начинал закипать.       Лицо Лэнса выглядело так недовольно, словно кто-то задал ему страшно глупый вопрос.       – А почему нет? Ты наполовину галра, поэтому чувств у тебя никаких нет. Ноль. Ты холодный, как ледышка…       Было похоже, что Лэнс не издевался – он верил в то, что говорил. Я и подумать не мог, что его мнение обо мне могло быть именно таким. От бессилия хотелось скрежетать зубами. Я пробормотал:       – Это неправда…       – Неправда?       – Да! У меня есть чувства, точно так же как у тебя! Иногда мне грустно, иногда я чувствую себя одиноким, иногда я привязываюсь к людям, иногда я…       – Нет слов, как интересно.       Лэнс задвинул дверь своей комнаты прямо перед моим носом. В коридоре стало так тихо, что я отчетливо услышал свое собственное тяжелое дыхание. Я был вне себя, сопел, как дикий зверь, и меня снова била дрожь. Может, от злости или обиды. А может, от страха. От паники, потому что я опять был один.       Но что мне еще оставалось? Разве что развернуться и пойти обратно. Надеяться, что сон не повторится, не ложиться спать… Последние несколько дней я так и делал и ничего, выдержал же как-то. Со всем я мог справиться самостоятельно. Так было всегда.       Но вот что мучило меня: неужели я действительно мог дать Лэнсу повод подумать, что я бесчувственный? Это потому что я не такой до нелепого сентиментальный, как он?       Ему хорошо рассуждать – он привык ко всяким проявлениям нежностей, наверное, там, на Земле, только в любви и купался. Будто я виноват в том, что у меня все было не так. Но его это не интересует, он судит людей только по себе… Еще и то, что я наполовину галра, сюда приплел. Никакого смысла в этом нет.       Развернувшись, я пошел по коридору обратно, но уже через несколько секунд услышал за своей спиной какой-то звук.       Лэнс снова отодвинул дверь в сторону. Он стоял на пороге – все еще заспанный, нерешительный, почти смущенный.       – Кит…       Я замер на месте.       – Ладно, иди уже ко мне.       Ему не нужно было повторять это дважды. Отойдя в сторону, Лэнс позволил мне пройти внутрь его комнаты и ничего не сказал, когда я, совсем как он в прошлый раз, просто забрался в его кровать.       В ней было на удивление тепло. Подушка и одеяло пахло Лэнсом – похоже, он уже довольно давно не менял постельное белье. Но мне было все равно. Чувство уюта и странного удовлетворения охватили меня – я разомлел, тело стало тяжелым и неуклюжим. Казалось, что все мои конечности принадлежали больше не мне, а кому-то другому.       Забравшись под одеяло, Лэнс свернулся рядом. Сначала он просто лежал молча, а потом начал гладить меня по спине. Я не шевелился, пока он не начал вдруг раздеваться.       – Лэнс, мы не будем заниматься этим.       – Ну пожалуйста…       – Нет.       Я думал, что он будет приставать ко мне и дальше, но в этот раз Лэнс оказался просто подозрительно покладистым. Правда, через пару секунд я понял причину, когда он вздохнул и заявил:       – Ну хорошо, тогда извини, но у меня свидание с мисс Кулачок.       Презрительно скривившись, я и не ожидал, что он действительно начнет…       – Господи, Лэнс… Прекрати это!       Я заехал ему локтем под ребра и, видимо, немного перестарался – он принялся охать от боли. От чувства уюта и спокойствия, которые я испытал в самом начале, оказавшись в его кровати, ничего не осталось. Было тесно, Лэнс ныл, что я всегда делаю ему больно, что я «скотина бесчувственная», и от наших тел, из-за недостатка места прижатых друг другу, быстро стало жарко, как внутри отопительного котла. Спать у него было определенно самым худшим, что могло прийти мне в голову.       Но не успел я толком осознать это, как Лэнс внезапно успокоился и перестал пихаться. Он будто бы смирился со всем.       Я перевернулся на другой бок и посмотрел на него. В комнате было темно – но зрачки Лэнса блестели в темноте. У него такие большие глаза. В темноте не видно, но они красивые, синие, как кусочек моря в тропиках. Лэнс вообще весь как экзотический фрукт – яркий, сладкий и пахнет приятно…       Я сглотнул. Думал, что сделаю это тихо, но получилось так громко, что не услышал бы только глухой. После этого слюны во рту будто не осталось, а губы стали сухими.       Лэнс снова пребывал в хорошем настроении. Он c наслаждением потянулся, а потом раскрыл мне свои объятия:       – Ну все, давай не будем больше ссориться! Иди ко мне, мой всем недовольный мальчик-галра, расскажи Лэнси-Лэнсу о своем сне…       Я буркнул, что он уже достал, сил нет, но покорно уткнулся носом в его грудь. На самом деле в объятиях Лэнса не так уж и удобно – он худой и его ключичные косточки твердые и выпирают наружу. Одна из них давила мне на переносицу, но я не мог сменить позу, потому что Лэнс крепко прижимал меня к себе своими руками.       Пришлось выложить ему все. Про пустой хайвэй, про чувство тревоги, про ничто и даже про шаги за спиной… Он слушал невероятно внимательно. Это усыпило мою бдительность, заставило меня расчувствоваться и под конец я не удержался и даже спросил:       – Как думаешь – что все это значит?       Лэнс заявил, что терпеть не может ограниченных людей.       – При чем тут вообще это?!       Я и правда расслабился. Взял и выложил ему все, как дурак наивный. А он…       – Ненавижу ограниченных людей, – повторил Лэнс и потер кончик носа о мою макушку. А потом уже мягче добавил, что люди – ввиду их ограниченности – только и делают, что пытаются толковать сны. Постоянно спрашивают себя: «Что бы это могло обозначать? Что это значит?» Но сны – это всего лишь бессмысленная отрыжка нашего сознания. Почему бы не перестать пытаться разобраться в них, а попробовать все наоборот?       – Наоборот? Как так? – наморщил лоб я. Лэнс усмехнулся.       – Почему бы не попробовать вместо снов начать толковать свою собственную жизнь? Вот ты, Кит, перестань пытаться найти смысл в своем дурацком техасском хайвэе, а оглянись вокруг. Раскрой глаза. Перестань ломать голову над своим сном. Попробуй наоборот. Не спрашивай у себя: «Во сне я шел по пустому хайвэю – что это значит?» Спроси лучше: «Я лежу в кровати с Лэнсом – что это значит?» «Мне приснился кошмар, и я сразу побежал к нему – что это значит?» «Лэнс выслушал меня и попытался помочь мне, он такой классный – что это значит?» Хотя бы попытайся, ладно?       Лэнс болтал и болтал дальше странную чепуху, но я не стал останавливать его, потому что устроился поудобнее и ключица перестала давить мне в переносицу, отчего меня снова разморило. Я уснул под ряд его бесполезных бесконечных вопросов – потуг в жизненную философию, попыток казаться умнее, чем он был на самом деле.       Это ему никогда не шло. Мне всегда нравилось, что он такой, какой есть, и мне хотелось быть с тем Лэнсом, которого я знал, а не с кем-то другим.       Меня тоже немного занесло, возможно, от его дурацких разговоров. Перед самым сном я еще подумал: а ведь мы с ним вроде бы в ссоре.       Но в то же время вроде бы и нет.       Что это значит?