His

      Чонгук подвисает на пару секунд и переводит удивленный взгляд на замолчавшего Джина.       — В смысле? Ты же… альфа?       Старший как-то странно усмехается. В полумраке сверкают опасно глаза, в воздухе виснет напряжение, оно рваными кусками плавает вокруг мужчин, подобно взрывному облаку. Коснись — разорвёт. Чонгуку не хочется думать, на что именно Намджун посылает брата, особенно после последнего заявления альфы. Вот только по напряжённому виду Кима ясно, что думает Чон во вполне правильном направлении. От этого вымораживает и кроет злобой.       — Альфа, — подтверждает Джин. — И что? Чимин и Тэхен тоже омеги. Кого это остановило?       Словами резать можно, ровно по коже, пускать кровь, обнажать кости и протыкать их насквозь. Чонгука морозит. Он ко многому привык в Китае, многое успел попробовать и испытать. Он, как глава Китая, не имеет слабостей, он убивал и убивает без раздумий, пытает, игнорирует мольбы и крики, крышует бордели и торговлю людьми, сам участвует в зачистках, вгоняя подчинённых в ужас. Чон Чонгук давно ничего не боится, давно привык на каждый выпад судьбы возвращать сторицей. Он берет от жизни лучшее. И пусть именно над ним судьба решила так поиздеваться именно теперь, с размаху швырнув смысл жизни под нос, но… неправильность происходящего кровавой пеленой перед глазами стелется. Принять сказанное оказывается сложнее, почти так же, как смириться с воющим зверем внутри.       — Это… мерзко.       Все, что выдыхает младший. Ким отводит взгляд, чтобы не напороться на сжигающую ненависть. И пусть она направлена не на него, но мальчишка вырос, это Джин понимает. Младший опасен, почти вровень с ним и Джуном стоит, он подобен затаившемуся зверю, прикрыл глаза на время, скрывая в них пламя, ждёт, подстерегает жертву, чтобы после вцепиться мертвой хваткой и отпустить потом лишь труп. Джин себе мысленно аплодирует; его идея с Китаем десять лет назад сейчас принесет свои плоды. Чон Чонгук подобен разбросанным по периметру разрывным минам: ступивший не выживет. Вот и сейчас мужчина видит жажду крови в черных глазах напротив, восхищается идеальным сочетанием черт лица и маски эмоций. Превосходно.       Джин словно вознамерился масла в огонь подлить, потягивается и передёргивает плечами:       — Это приказ. Намджун мне хоть и брат, но он глава клана. Ослушаться его — предать всех, порушить всё, к чему мы так долго шли, отправить все в бездну и уйти в сторону. Мы слишком много вложили, чтобы из-за чьих-то предрассудков сейчас отступать. Если понадобится, — Ким кривит лицо, но договаривает, сжимая в пальцах чашку, — то я это сделаю.       — Это идиотизм.       — Это жизнь. Не думай, что всё в ней можно решить деньгами или стволами, Гук. С такими, как Хосок играют по их правилам. Иначе, этот психопат на контакт не пойдет. Мне, кстати, до сих пор интересно, как ты с ним до церемонии пересекся?       Альфа складывает руки под подбородком, упирается локтями в колени и смотрит.       — В аэропорту столкнулся с его псиной. Он извинился и позвал на кофе. Потом в клуб. Дальше ты знаешь.       — Дальше была пара дней, когда ты походил на неадеквата. Я сомневаюсь, — голос старшего приобретает стальные нотки, — что это было из-за Хосока. Что происходит?       Чон молчит, смотрит прямо, не прячет взгляд, но молчит. Он не надеялся, что никто не заметит, нет. Но то, что кроме Юнги это увидит и Джин, который за последние дни из квартиры не вылезает…       — Может, Джуну и плевать, но мне нет, — Джин склоняется к Гуку, хватает того за воротник. — Если вздумаешь променять клан на омегу, знай — я лично пристрелю его. А тебя прикажу оставить в живых. Будешь под круглосуточным присмотром всю жизнь подыхать от боли.       — Что ты несёшь, — шипит Гук, перехватывает ладонь мужчины и сбрасывает с себя. — Вы все умом тронулись сегодня?       — Я не позволю ничему разрушить то, к чему мы шли все эти годы. Я лучше сам устраню проблему.       — Даже если этой проблемой окажется твой омега?       Вопрос бьёт под дых, Джин на секунду зависает, но и этого промелькнувшего в глазах альфы сомнения оказывается достаточно, чтобы Гук понял: Джин в том же хреновом положении, что и он. Хватит ли у него смелости пристрелить смысл жизни, то, что судьба даёт так редко и в качестве издёвки? Чонгук не знает.       Мужчина даёт ответ, похоронивший вяло вскинувшуюся надежду:       — Даже если он.       Молчание виснет между альфами. Пока один пытается хотя бы себе признаться: соврал он или нет; другой обдумывает сложившуюся ситуацию, ищет пути, строит схемы и планы. Все смешивается в кучу, путается. Чонгук внутри психует, рвет в лоскуты мысли и снова склеивает. Картинка не собирается.       У Джина внутри цунами. Сам, похожий на эту стихию, он сейчас с ней не может совладать, прёт против потока, когда надо позволить подхватить себя и нести. Вот только там, по течению, Ким видит бритвенно острые скалы и пороги, слышит грохот водопада. Там, на краю, меркнет тонкая фигура блондина, мягкость запаха зовёт за ним, тянет красной нитью. Тянет прямо на лезвия, зовёт к себе, просит напороться на камни, оставить на них часть себя, но встать рядом, закрыть омегу собой. Ценой жизни, ценой клана, любой абсолютно ценой защитить. Джину от этого тошно, хочется вскрыться и не думать, не представлять, как неверяще распахиваются светлые карие глаза, как дрожат ресницы, и по щекам скатываются слёзы. Как глухо звучит приказ самому себе и выстрел. У мужчины от мыслей только душа рвётся, топит сердце в крови, плавит внутренности и спаивает с вымышленным трупом. Да, Джин сделает это, и сам рядом ляжет.       Но клан всегда в приоритете, и пусть альфа не уверен, что сам Намджун откажется от Юнги, он будет до конца верен семье, пойдет до финиша, каким бы кровавым тот не оказался. Если суждено закончить именно так, то он закончит, с собой всех врагов утащит, оставит после себя выжженное поле, залитое красным. Джин предан клану, предан принципам, предан семье.       Осталось только разобраться с тупым куском мяса в груди, которое рвет за Чимина, воет дико и надрывно. Но Джин справится, он уверен в этом на сто процентов.       Альфы переглядываются и молча закрывают тему. Тянутся к кружкам с чаем, молчат. Теперь, молчание спокойное, уютное почти, оно прерывается стуком фарфора, да тихим дыханием.       — Как Юнги?       Ким откладывает чашку и откидывается назад.       — Матерится, поминает тебя на все лады и смотрит за котом.       — В общем, — внезапно улыбается альфа, — наш Сахарочек как обычно радуется жизни. Он хотел приехать, мне доложили.       — Угу, примерно с этого он и начал сегодня ругаться. Вроде, омега, — вздыхает Чонгук, скрывая дрогнувшие уголки губ, — а матерится хуже отморозков. Кошмар.       — Какой уж есть, — усмехается Джин, вспоминая перлы Юнги. Где-то на задворках сознания он понимает, что заводить разговор о Мине, когда недалеко находится Чимин, опасно. Но мятноволосый омега был почти единственной темой, которая никоим образом не затрагивала остальные проблемы. Говорить о Юнги приятно, весело и совершенно не скучно. — Ты забыл, как с ним на задания ходил? Он, вроде бы, уже тогда пушистостью не отличался, чему сейчас удивляться?       — Если посмотреть, с кем он живёт…       Джин заливается смехом, чуть каркающим и странным.       — Он живёт, насмешил, — альфа утирает несуществующие слезы. — По-моему, это Джун живёт у Юнги. Причем, на птичьих правах. С той регулярностью, с какой мой брат ночует в гостиной, могу смело объявить, что парень своего добился. Сахарочек поставил Монстра на колени.       Чонгук наблюдает за веселящимся Джином и поражается смене настроения.       — То есть, то, что Юнги полностью завладел боссом, тебя не напрягает?       — Хм, — Ким замолкает и смеряет младшего взглядом. Умный, думает альфа.  — Хорошо поставил вопрос, Гук, быстро учишься.       Чонгук пропускает замечание мимо ушей и ждёт ответа.       — Да, — соглашается Ким, — мне плевать, что Джун носится с Юнги как с писаной торбой, потому что Юнги с нами уже больше десяти лет. Я верю ему и могу доверить брата. Потому что он мне доверил своего. Не согласись он, я бы все равно забрал Чимина. Но его согласие говорит о многом, Гук. Для меня согласие и доверие Юнги равносильно доверию брата. А со своими проблемами Джун всегда разбирается сам.       — А ты готов убить Чимина, — заканчивает мысль Гук, тем самым проводя черту между братьями Кима. Один — полностью доверяет своему зверю и за омегу убьет. Другой — убьет кого угодно за клан, даже своего омегу.       Джин снова мрачнеет и смотрит Чонгуку за спину. Не двигается с места, вообще никак не реагирует, и Чона это напрягает. Он поворачивается к двери и встречается взглядом с Чимином.       Омега сонный, протирает глаза и зевает. Он проходит мимо Чонгука и опускается на колени Кима, припадает к его плечам и прикрывает глаза.       Рядом с Паком Джин меняется до неузнаваемости, Чонгук удивлен и слегка совсем злорадствует, видя, как все высокопарные речи альфы летят в тартарары, стоит Чимину уткнуться носом ему в шею и вцепиться в рубашку. Ким почти расплывается в улыбке, гладит парня по светлым волосам и спине, что-то тихо шепчет на ухо и кивает на вопрос. Чону не интересно, о чем они говорят, в своих догадках он убедился, большего не нужно. Парочка напротив не вызывает никаких чувств, даже пресловутая ненависть к Паку отходит, словно растворяется в показной недавней холодности Джина.       Гук почти видит тонкую красную нить, что оплела двоих, едва заметно морщится, но молчит. Ждёт хотя бы какой-нибудь реакции.       Чимин отрывается от шеи альфы, разглаживает смятый воротник, что-то тихо отвечает Джину и поворачивается к Чонгуку. Равнодушно скользит по нему взглядом и все же начинает говорить:       — Давно не виделись, Чон Чонгук.       Чон мысленно переносится в тот самый день, когда Пак впервые с ним заговорил. По сути, это второй раз, когда Чимин к нему обращается. Забавно.       — Ещё бы столько же не видеться, — парирует Чон.       — Какой грубый, — бурчит Чимин и дует полные губы. Чон всматривается в лицо омеги, ищет подвох. — Совсем-совсем не изменился, Чонгук-и. Такой же малыш внутри, да?       Слова, как хлесткая пощёчина, прилетают аккурат в лицо, с улыбкой, почти с уважением. Чонгук не слепой, он чувствует, что омега блефует. Пак с него глазами кожу сдирает, и это забавляет. Чимин все также его «любит», помнит и только и ждёт удобного случая.       — А ты все такая же сучка Кима, Чиминни? Поменял одного Кима на другого?       Джин натурально рычит и сверлит Чона взглядом:       — Выбирай выражения, Гук.       — Ах, как остроумно, Чонгук, браво, — Чимин, не обращая внимания на альфу, хлопает в ладошки и снова надувает губы. — Научился за десять лет нормально отвечать, поздравляю, умничка.       — А ты, гляжу, ничему не научился.       — Почему же, — омега стекает по ногам Кима на пол и почти мурлычит. — Я теперь профессионально умею… — Подозрительное движение сбоку и Чонгук напрягается. — Убивать.       Альфа уворачивается от метко брошенного ножа и думает, что на сегодня колюще-режущих с него достаточно.       — Чимин!       Джин наконец-то вспоминает, кто именно у него в гостях и дёргает парня на себя. Чимин не сопротивляется, только тоскливо смотрит на воткнувшийся в обивку нож для мяса и жует губы, переводит взгляд на Чонгука и встречается с улыбкой альфы.       — Промазал, — Чон закатывает рукава, ненавязчиво демонстрируя забитые руки. — В следующий раз целься точнее, Чиминни.       Последнее тянет особенно противно, издевается.       — Не будет следующего раза, — решает прервать парад безумия Ким, сажая Пака между своих ног.       — А, — Чон хлопает в ладоши, мгновенно вызывая подозрение. — Главное то я и не сказал. — Улыбается очаровательно Чимину. — Намджун приказал мне остаться с твоим прекрасным мужем. И это не обсуждается.       У Джина внутри война, на одной стороне которой Чимин, с другой — Чонгук. И Джин между ними себя чувствует стеной. Чон своим заявлением стену подорвал у основания, в пыль ее стёр. Пиздюк умный, в который раз замечает Ким, в красках представляя, как возвращается в руины с двумя трупами.       — Господи, блять, — не выдерживает Ким. — За что мне это всё.       Чонгук и Чимин скрещиваются взглядами, предвкушая бойню.

***

      Тэхен в очередной раз выгибается и задушено хрипит, впивается пальцами в жёсткую обивку, напрягается всем телом и падает лицом вниз. По телу проходится судорога, скручивает конечности, душит омегу в спазме и слезах. Он с трудом втягивает горячий воздух, заставляет лёгкие работать, а сердце биться. Биться, несмотря ни на что, биться вопреки огромной ране на нем, сочащимся алым порезам и ожогам. Он к этой боли почти привык, кажется, даже породнился, уже не удивляется, как оно держится, гоняет кровь по организму, не давая тому умереть.       Тэхен только в первые дни мечтал о смерти, молил Хосока убить его уже, не мучить. Альфа на то лишь усмехнулся и продолжил тягучую пытку. Тэхен выпал из времени, давно не знает и не помнит какое число, какое время суток, время года. В квартире Хосока оно остановилось, замерло в мгновениях, когда альфа приходит и уходит. Тэхен по его визитам отсчитывает время, но не получается. Хосок непредсказуем, заявляется, когда хочет, берет, не спрашивая. И если в начале Тэхен сопротивлялся, ломал ногти и кричал, бился, пытаясь защититься, то сейчас уже смирился, не сопротивляется доставляющим первосортную боль рукам, кусающему нежную кожу рту, крепким пальцам. Иначе только больнее. Он послушно выгибается, даже стонет и отдается, в душе сгорая каждый чертов раз.       Хосок — выжигающее пламя, огненный смерч, пронесшийся в жизни Тэ. Стихию ничем не усмирить, только сдаться, позволить огню все сжечь и уйти. Быстрее закончить эту муку.       Пределы терпения у Тэхена уже у самой грани, он исчерпан, разбит изнутри, даже склеивать себя не пытается. Только после каждого раза трупом лежит на поверхности, куда его завалил в этот раз альфа и ждёт, пока тот скроется из виду. С трудом поднимается и плетется в душ, сдирает с себя остатки Хосока и глухо воет, выпуская скопившуюся тяжесть маленькими дозами. Тэхен боится себя жалеть, боится дать слабину, потому что взгляд цепляется за острые предметы, которые Хоуп нарочно в квартире оставил, словно испытывая нервы и выдержку омеги. Лучше бы он запер его в комнате с мягкими стенами и связал. Так нет соблазна после каждого убийственного секса вскрыться, провести металлом по бархату кожи, раскрасить ее цветами. Но омега заученно скользит взглядом по бритве на полке, тянет пальцы к шампуню и моет голову, где-то внутри желая, чтобы химия разъела мозг, и он бы вытек. Не думать просто, не вникать, что с тобой происходит гораздо легче, чем вариться в персональном котле в персональном аду. Смыть пену и выдохнуть, завернуться в полотенце, замереть на миг перед дверью и выйти в полумрак комнаты.       У Хосока огромная квартира, Тэхен «живет» в трёх комнатах, ему разрешено спускаться на кухню и выходить в душ. В остальное время без мужа он сидит в огромной спальне альфы, примыкающей к ней комнате с баром, креслами и балконом, в третью Тэ по собственной воле в жизни не зайдет. Хосок туда омегу всегда заводит силой: тащит за избитые запястья, лодыжки, просто за волосы. Смотря как сильно Ким сопротивляется. Но неизменно хотя бы раз, но Хосок трахает его там, выжигает изнутри, на корню ломая волю и желание жить.       У Тэхена перед глазами изувеченный парень на развороченной постели, когда Хосок притащил вырывающегося Кима сюда, протащив по полу за волосы. Он едва в комнату ввалился, замер от ужаса, задыхаясь от спертого воздуха, пропитанного кровью. Хосок на реакцию Кима только улыбнулся, бросил омегу на постель рядом с холодным телом и прижался к омеге.       У Тэхена душа леденеет от воспоминаний, они свежи, дышат в затылок и смотрят застывшими голубыми глазами омеги. Тэхен, прижатый Хосоком, несколько часов смотрел в ледяные озера, видел своё отражение и плакал. Голос давно сорван, он избит и сломан, совершенно один наедине с терзающим душу и тело монстром. Наверное, в тот момент в Тэхене что-то надломилось, что-то жизненно важное, помогающее цепляться за сознание и рассудок. Надломилось с тонким хрустом, обрывая нить, удерживающую на плаву. Воспалённый мозг отказался работать и подарил блаженные часы забытья.       Очнулся омега в спальне альфы, свободный, даже одетый. Совершенно один. Тэхен даже удивился, что Хосок не стал его удерживать, попытался подняться… и не смог.       Альфа застал Кима в том же положении, что и оставил. Осмотрел прекрасную куклу, очаровательно улыбнулся и подошёл ближе, на ходу стягивая пиджак и отбрасывая его в сторону.       — Моя принцесса очнулась?       Тэхен в ужасе отшатывается, но сдвинуться не может, лишь валится на бок и что-то невнятно сипит.       — Ну, куда ты, — смеётся мужчина, подсаживается ближе и кладет ладонь на бедро. — Я не кусаюсь.       У Тэхена ноги в гематомах и синяках, не держатся вовсе; руки в ссадинах, ногти обломаны и кончики пальцев запеклись кровью. У Тэхена животный ужас при виде Хосока, инстинкт скрыться, бежать без оглядки, уйти от соприкосновения. У Тэхена все тело в укусах, он пропитан альфой насквозь. Запах дыма и огня душит, пытает, воскрешает в памяти картину вечера и ломает психику окончательно.       — Тэтэ?       Альфа зовёт нежно, склоняется над маленьким телом и оставляет осторожный поцелуй на плече. Омегу трясет от надвигающейся истерики, бьёт крупной дрожью, он всей душой желает вцепиться мужчине в глотку и разорвать. Вот только лживая ласка пугает больше, прибивает к месту. Тэхен не двигается, позволяет себя перевернуть и подмять под себя. Жмурится.       — Тэхен, — тянет альфа, касаясь губами подбородка. — Смотри на меня.       Сталь и угроза в голосе помогают омеге раскрыть глаза и смело уставиться в ответ.       — Умничка, Тэхен.       Хосок спускается губами ниже, цепляет ключицы и шею, ведёт пальцами по бокам, раздвигает слабые ноги и располагается между. Притягивает парня ближе и лижет в шею, сходит с ума от обволакивающего запаха, дуреет. Вишнёвые глаза темнеют, наполняются жаждой и обжигают Тэхена.       Он мгновенно понимает, что зверь спущен, рыскает вокруг, готовится напасть и сожрать его полностью, кусочка не оставит. Искупается в крови и ошметках плоти.       Тэхен не хочет, выставляет руки и сводит ноги, но кто его спрашивает. Хоуп берет напором, снова жестко и грубо, временами лижет сладкие до безумия губы, будто извиняясь, и снова насилует. Череда ночей сливается в одно. Тэхен изредка выныривает из личного кошмара, брыкается и пытается дать отпор.       Хосок себе целью поставил омегу всего испробовать, насытиться не может, не хочет отрываться, оставлять прекрасную игрушку одну. Но омега истончается на глазах, а телефон разрывается от звонков отца, поэтому альфа с трудом отрывается от истерзанного тела, облизывается и смотрит на произведение искусства.       Бледный, тонкий и хрупкий, невозможно прекрасный. Хосок любуется своим трофеем и подхватывает его на руки, несёт в ванную, осторожно моет, будто не он эти отметины оставил, укутывает в одеяло и тащит на кухню. Золотые глаза смотрят на него с ненавистью и ужасом, но омега молчит, дрожит и едва слышно стонет, когда мужчина усаживается с ним в кресло и приказывает подать завтрак.       Завтрак… значит, прошли как минимум сутки. Что-то внутри умирает, надрывно воет и стонет. Всего лишь день, показавшийся Тэхену вечностью.       — Ну-ка, открывай ротик, милый, — Хосок подносит к алым губам ложку бульона и ждёт, смотрит на омегу. — Надо хорошо кушать, а то сил не останется.       Тэхен благоразумно не спрашивает «для чего?». Дураку ясно. Мотает головой, отпихивая еду и разливает теплую жидкость на альфу. Хосок мрачнеет мгновенно, с его настроением падает и температура. Или Тэ только кажется, но кожа покрылась мурашками.       — Открой рот, — уже сухо приказывает Чон, сжимая пальцы на бедре.       Парень старается не смотреть на мужа, отворачивается и брыкается, попадает по столику с чашкой, опрокидывая и её. Все вокруг замирает под аккомпанемент стукнувшейся об пол тарелки. Тихо капает бульон. Хосок опускает ложку и прикрывает глаза. Слуги сереют и мгновенно ретируются, оставляя парней одних.       Тэхен чувствует, что это край альфы, та самая точка кипения; она у него, как выяснилось, совсем близко, даже искать не нужно; поражает только выдержка Хосока, когда он потакал капризам омеги. Сейчас не так, сейчас Ким физически ощущает поднимающийся обжигающий ветер, видит перед собой зарево, кровавый фронт, слышит нарастающий гул и вой. Омегу прошибает холодный пот и волна ужаса, стоит альфе приоткрыть глаза. Вишня сменилась густой кровью, омутами затягивает, топит в себе.       В следующий миг Тэхен опрокинут на столик, спиной едет по бульону, сипит от сжавшей шею ладони, цепляется в неё, старается высвободиться, но куда ему до пышущего злобой альфы. Хосок перешёл грань, телефон отброшен, как и предохранители. Он думал, что за эти дни показал омеге зверя, что тот наконец-то испугался, принял судьбу. Видимо, нет. Что ж, ему придется заново учить, заново выводить узоры на коже, выбивать крики и мольбы. Тэхен, видимо, за несколько дней отключки сошел с ума, забылся, раз смеет дерзить и отказываться. Хосок напомнит.       Голую спину царапает покрытие столика, ноги, закинутые на плечи, ноют и саднят. Хосок впивается в левую поцелуем, ведёт губами ниже, сильнее сжимает тонкие запястья и резко входит до упора. Тэхен выгибается от раздирающей боли, кричит, срывая окончательно связки, сжимает ноги, но не двигается. Он прочно зажат, зафиксирован. Из этой клетки нет выхода, Хосок — тюрьма строгого режима, где за непослушание наказывают с особым изощрением.       Даже в этой пытке, в насилии Тэхену мерещится чужой бархатный голос, темные антрацитовые глаза и усмешка. Ровные строчки. «За все нужно платить».       Тэхен взывает к небесам, молится мысленно, но на задворках сознания понимает, что небеса плевать на него хотели. У них своих дел множество, и судьба какого-то омеги не столь значительна, чтобы менять направление колеса фортуны. Тэхен мечтает ошибиться хотя бы сейчас.       И ошибается.       Сегодня Хосок впервые вывел его наружу, показал рассвет и набережную. Сегодня Тэхен почти обрёл надежду, старательно ее спрятал и затаил дыхание. Сейчас, перебирая в памяти утро, по кадру его разбирая, он осознает, что там, за оградой, и вправду кто-то стоял. Кто-то видел их.       Альфа возвращается под вечер, когда на город спустились сумерки. Раздевается у порога и идёт прямиком к своей игрушке. Тэхен за недели изменился, несколько истончился, стал послушным и почти не вздрагивает, когда Хоуп рядом. Чон доволен, нежится в тонких руках, позволяет пальцам перебирать свои волосы и следит за лицом омеги.       Они лежат на мягком подоконнике, Хосок на коленях омеги, а тот — облокотившись на стекло. За ним дышит и живёт город, и Тэ хочется туда, вдохнуть свободу, почувствовать себя настоящим и живым. Но зверь перед ним почти мурчит, и Тэ знает, что у него морда в крови, а клыки не раздумывая вопьются в глотку.       Тэхен с трудом сглатывает ком и тихо, еле слышно, произносит почти первые слова за многие дни:       — Сегодня… утром…       Хосок открывает глаза и щурится, касается скулы Тэ, словно подбадривая.       — Сегодня утром… — голос предательски срывается. — Мне… понравилось.       Тэ с шумом выдыхает и жмурится, ждёт удара, тычка, насмешки. Чего угодно.       Но Хоуп удивляет: бережно берет ладонь и целует невесомо пальцы, каждый по несколько раз. Переходит на запястье и чертит губами голубоватые вены. Смотрит из-под полуопущенных век, и Тэхен готов поклясться, что перед ним сейчас не тот Хосок, которого он знает. Этот Хосок другой совершенно. Непонятный — априори опасный.       — Мне тоже, — наконец отвечает альфа и еле заметно улыбается. Снова иначе, мягко, тепло и немного устало. — Хочешь гулять?..       Внезапный вопрос прерывается появлением прислуги. Тот сообщает о посетителе и вскользь упоминает о нетерпеливости гостя. Хосок раздражённо выдыхает, поднимается и тянет Тэхена за собой, усаживает в кресло и присаживается на корточки напротив.       — Сейчас я разберусь с этим человеком, и мы сходим погулять, хорошо?       У Хосока интонации врача с душевнобольным, Тэ от этого вскипает, но только кивает и слабо улыбается самыми кончиками губ. Кивает Чону на дверь.       — Жди меня здесь.       Альфа поднимается, запечатлевает на пухлых губах поцелуй и идёт к выходу, на ходу цепляя пистолет и нож. Тэхен выдыхает. Он смог. Первый шаг достигнут.

***

      Намджун, отдавая приказ брату, даже не подозревает, что хотя бы примерно внутри младшего творится. А надо бы. Может, хотя бы тогда альфа задумался над успехом задания. Потому что Сокджин не выглядит как человек, готовый добровольно сдаться такому психопату как Хосок.       Он выглядит как человек, который любой ценой заговорит тигра и отрежет тому лапы, и уже потом сдерет шкуру. Одним словом, Джин был адски зол.       Ему пришлось оставить Чимина на Чонгука, опять же по приказу. И альфа не уверен, вернётся ли он к целой квартире и не убьет ли Гука за своего омегу.       Чимин стоит перед глазами: маленький, с пухлыми губами и немного стервозными глазами. Он охуенен в сексе, он по-домашнему мягкий и нежный, чувствительный. Пока на таблетках. В ясном уме и памяти Чимин пугает даже видавшего всякое Джина. У омеги одержимость Юнги, она никуда не делась, и Тэхен заменить вспыльчивого брата не смог. Это ясно хотя бы потому, что сначала, после течки, Чимин спросил про Юнги, после первых таблеток вспомнил про Тэхена, украл телефон и подслушал охранников. Джин мог только поразиться уму парня. Что ж, хотя бы в этом ему повезло: истинный оказался с мозгами.       Вот только это вредит самому альфе; парень постоянно пытается сбежать, иногда у него это выходит. Никакие угрозы не действуют, Чимин их будто не слышит. После первой порки в ночь свадьбы он даже не морщился, позволял себя брать где угодно и как угодно. Джину нравится, нравилось, пока он не понял, что омега так проверяет его границы, ищет критические точки и осторожно на них давит.       Чимин очень умный, Джин знает это. И вопрос в том: знает ли об этом Чонгук? Хватит ли его клятвы не вредить омеге? Или Джину всё-таки придется кем-то жертвовать?       Джин не знает. Стоит и слушает брата, кивает изредка, а после молча выходит, раздает нужные указания своим людям и выезжает около восьми вечера в сторону квартиры Хосока. Он привык с проблемами разбираться на месте. Хосок был проблемой. Джин был решением.

***

      Чонгук нажимает на значок сообщения и убирает телефон в карман, облокачивается о стену и смотрит, буравит в парне напротив дыру.       Вечер, включена огромная плазма, на экране мелькает какой-то странный мультсериал. В комнате светло и тепло, пахнет сладостями и жасмином.       Чонгук смотрит на платиновую макушку и морщится.       Чимин ведёт себя… нормально. И это странно.       Взгляд падает на таблетки, но Чон тут же их отбрасывает. Чимин их не принял, то есть сейчас он в полном сознании и рассудке. И если верить словам Джина, то сделать может все, что угодно. Поэтому Гук напряжен и не сводит с блядливого омеги глаз.       Чонгук скользит по точеному профилю, осматривает силуэт и кожу, подмечает привычку складывать губы трубочкой и не понимает, чем именно он зацепил принца. Сейчас, почти наедине с самим собой, Чонгук позволяет себе думать. Вот только он не один, и Чимин либо неебически умный, либо всё-таки псих.       — Я просто ему понравился, хватит испепелять меня взглядом, Чон Чонгук.       «Либо все вместе» — выносит вердикт Чонгук.       — О чем ты?       Лучшая стратегия: косить под ничего не знающего. Дуракам легче выживать.       — Хах, — Пак, не отрываясь от экрана, цепляет упаковку пирожных и открывает. Достает одно, недолго вертит в пальцах и целиком погружает в рот. И в этот момент он нихуя не сексуальный и возбуждающий. Скорее, раздражающий. — У тебя пунктик на Тэтэ ещё со школы, солнце. — Облизывает сладкие пальцы, а Чонгук придумывает отмазки перед Джином. — Убери руки, пожалуйста. Моему мужу это не понравится.       Чон опускает ладони с плеч Пака и выдыхает. Эту шею просто нереально хочется свернуть.       — Ты болен, Чимин. Я не понимаю, о чем ты. Побереги мою психику — заткнись.       Обходит диван и садится в кресло у плазмы; пистолет на бедре, чтобы в случае чего… Чонгук надеется, что ничего из ряда вон не будет.       — Сказал мне Чон Чонгук, — кривится Чимин и уплетает ещё два пирожных, прежде чем продолжить. — Ты странненький, Куки. Вроде бы сколько там лет прошло? Десять? А все думаешь, что что-то можно исправить. — Склоняется над столиком и тянется через Гука к соку. Скашивает на него глаза. — Это навсегда, Чонгук-и. Смирись. Почти как у меня.       — Не сравнивай меня с собой. Ты болен, просто Джин этого ещё не понял.       — Понял он, — омега смеётся и переключает канал на музыку, с неё — на подключенную флешку. — Я не кретин, знаю, от чего это.       Кивок на таблетки.       — Я на них уже лет семь, если не больше. Странно, что я это рассказываю тебе. Я тебе, вроде как, — передёргивает плечами, — жизнь сломал. И вот сижу, делюсь откровениями.       Быстрые щелчки, кучи папок. Из всех Чимин выбирает одну: Noncence — Eric Born. Напряжённая мелодия разливается по комнате, оседает в лёгких густым и вязким комом.       — Вообще, хотел извиниться. Но, думаю, уже поздно.       Чимин смотрит прямо на Гука осмысленно, трезво. И у последнего язык не поворачивается ответить грубо.       — Оставь прошлое в прошлом, Чимин. Мне плевать, если ты раскаялся.       — Знаю, — скромная улыбка, и омега принюхивается. — Ты-то, может, своё прошлое и оставил. Вот только я — нет.       Чимин поворачивается к двери и почти перестает дышать. Чонгук смотрит на время и хмурится: быстро что-то.       На пороге, с корзиной в руках, откуда доносится приглушённый писк, в драных джинсах и темной толстовке стоит и пораженно сверкает глазами Юнги.       — Привет, Юнги, — Чимин прячет лицо в ладонях. — Вкусно пахнешь.