***
Чонгук возвращается в город спустя четыре дня. Он вымотан, агрессия бурлит, переваливается через край, ошпаривает каждого, каждому дозу отливает. Гуку хочется убивать, стирать жизни с карт Судьбы, наблюдать, как меркнет ее оскал, как со скрежетом сжимаются сухие пальцы, от бессильной злобы искажается лицо. Чонгук в бешенстве. Ким Тэхен оказался слишком дорогой блядью. Чон Хосок оказался слишком психом. Намджун вызвал Чона почти сразу, как тот оставил омегу в квартире. Слушая босса, он мрачнел с каждым предложением, мысленно закапывая бывшего себя за опрометчивость и поспешность решений. В Кванджу начались массовые стычки, вооруженные нападения и протесты. Слепому понятно, что все не просто так. Доносчики подтвердили: буквально вечером произошло что-то такое, что сорвало и так хлипкие запреты у Хосока. Был получен прямой приказ подорвать оплот «Кобры», разнести город, перебив большинство сил Намджуна. Последний от этого не в восторге, что крайне мягко сказано. Монстр рвёт и мечет, срывается на каждого и находит причину. Мгновенно вырывает Чонгука, собираясь если не оторвать тому голову, то хотя бы настучать так сильно, что вся дурь вылетит. — Я, блять, не понимаю, Гук! Что в твоей башке творится? Из-за какой-то суки нам объявили войну! Ты серьёзно?! Подождать не мог, пока мы покончим с Дживоном и его психом? Именно сейчас тебе приспичило злить это чудовище? Гук согласен с боссом, даже не скрывает, кивает на каждый вопрос, дожидаясь, когда монолог закончится. Оглядывается на мрачного Джина, не менее мрачного Юнги и говорит всего одно предложение, стесавшее со всех лиц это выражение. Уходит, напоследок кидая: — Я с этим разберусь. В кабинете Намджуна долго висит напряжение. Все молчат, опешившие от полученной информации. Юнги достает из бара виски, разливает по бокалам, сам прикладывается к горлу и жадно пьёт, давится под осуждающим взглядом альф. — И что теперь делать? — Оставь его. Я всегда готов идти рядом с ним. Но не в это. Пусть сам разбирается. Не буду в это лезть. Намджун отпивает из бокала, смотрит на брата, вертящего в пальцах свой. — Что ты узнал? Договорился с Хосоком? Ким младший сталкивается взглядом с Юнги, отвечает: — Узнал. — Выкладывай, пока что-то ещё можно спасти. — Дело в том, что… Юнги заинтересованно слушает, отгоняя от себя мысли, как именно Джин достал эту информацию, какой ценой? Потому что Чимин сейчас спит в гостевой комнате их особняка. Они приехали с Джином вместе, и Юнги немного растерян и самую малость в шоке. Чимин рядом, не у Хосока. За одно это он готов понять и принять решение Чонгука. За одно это готов, если не принять Тэхена, то хотя бы терпимо относиться. Юнги готов. Спустя четыре дня Чонгук возвращается в Сеул. От него за километр несёт смертью и кровью, глаза источают мрак и режут, кромсают собеседника в клочья. От него волнами злость и агрессия. И он намерен успокоить разошедшегося в Кванджу зверя самым действенным способом — дать ему то, чего он хочет. Когда Чонгук подлетает к высотке с квартирой, ему думается, смешно даже, что сейчас он невероятно злой дракон, а наверху невероятно вкусный ужин, похищенный принц. Усмехается своим мыслям, облизывает губы и стремительно поднимается наверх. Внутри горит, полыхает пожар агрессии. Чонгуку это необходимо с кем-то разделить, пока он этот город не спалил к чертям. Квартира встречает прохладой и рядом слуг, склонившихся в приветствии. Чон мажет по ним взглядом, ищет знакомое лицо и мрачнеет, когда не находит. — Где? Старший слуга послушно докладывает обо всём, что происходило четыре дня, опуская подробности вроде насильственного купания, приема пищи и переодевания. Рассказывает об отказах и грубостях омеги, жалуется на нож, едва не всаженный в голову. Чонгук слушает, впитывает информацию об омеге, намечая план разговора. Приказывает подать ужин на двоих и спрашивает снова. — Где он? — Мы не знаем, но точно не выходил. Чонгук прикрывает глаза, выдыхает и резко дёргает прислугу на себя, наматывая галстук на кулак. — Ты явно зря занимаешь свой пост, раз не можешь уследить за одним единственным омегой в квартире. Собирай вещи. Ты уволен. Отпускает посеревшего парня и отряхивает руки, больше не смотрит, передавая вопрос дальше. — Где омега, за которым вы обязаны были следить? Следующий украсит собою стену. Прислуга вжимает голову в плечи и сдается, отвечает, что парень после попытки прирезать главного ушел в комнату, где жил сам Чонгук. Альфа странно улыбается, мгновенно стирает улыбку с лица и идёт в нужном направлении. — Хотел бы убить — не промахнулся бы. Ужин через полчаса. Свободны. Прислуга разбегается, выполняя приказ. Чонгук втягивает воздух, разбирает на составляющие, вычленяет из множества запахов один и следует за ним, подобно хищнику, выискивает жертву, загоняя в угол. Замирает у двери и прикрывает глаза. Слушает. Отчётливо разбирает прерывистое дыхание и шелест занавесок. Здесь всегда приоткрыты окна, и гуляет сквозняк. Чонгук эту комнату не закрыл, оставив несколько вещей, не успел оглянуться, а место занято. Усмехается, толкает дверь и тихо входит в темную спальню. Ищет взглядом омегу, скользит по мебели, плавно и медленно, не торопится, выслеживает. Выслеживать не нужно. Тэхен спит под тяжестью одеяла, забившись в самый угол постели, дрожит от холода, едва зубами не стучит. Настолько беззащитный и слабый сейчас и здесь, перед ним, что Чонгук вновь останавливается, смотрит неотрывно, впитывает сломленный образ. Гуку пока не особо верится, что омега не в себе. В его жизни Тэхен всегда играл первостатейную суку, высокомерный лицемер, омега, знающий цену себе и окружающим. Поверить, что титановый стержень внутри него сломан, невозможно. И все же Чонгук медлит, подходит ближе и склоняется над Тэхеном, вдыхает очень слабый, болезненный запах и морщится. Вместо приторной карамели, чей запах должен был за эти дни вернуться и окрепнуть, омега пахнет дымом и горечью. У Чонгука нос сводит от мерзости и отвращения. Именно сейчас запах врага на Тэхене как красная тряпка для быка. Чонгук звереет, ненависть черными клоками разрастается по организму. Направлена не на омегу, нет. Его ослушались, снова. Он знал, что с Кимом его слуги просто так не справятся; знал, что тот под страхом казни не будет делать то, чего не захочет или испугается; знал и приказал немедленно сообщить, если с омегой будут проблемы. Сейчас же Чонгук откидывает одеяло и осматривает парня. В темноте спальни видно мало, но Чонгуку обоняния хватает, чтобы определить, кто именно его касался, игнорируя запрет. По одному отпечатки запахов откладывает, ставит пометку провести показательное наказание, и замечает, что омега, в общем-то, проснулся… Тэхену снова снится кошмар, один из прошлых, один из лучших кошмаров его жизни. Черные глаза в душу смотрят, на этот раз тепло, без сжигающей ненависти. Тэхен в них плавится, обретает себя заново, воскрешаясь. Глаза знакомые, родные такие, но подсознание играет с Тэхеном, не даёт подсказку, чьи они, смеётся. Он сам знает, что это давно не тайна, не для него уж точно. И Тэ бы потянуться к источнику живительного тепла, согреться по-настоящему. Вот только сон уже кончился, глаза остались, а к ним в придачу и весь Чон Чонгук возвышается, смотрит неотрывно, следит за каждым движением омеги. Тэхен вдохнуть боится, каждую клетку сковывают тысячи чувств, противоположных, непонятных самому омеге, разрывающих изнутри. Он отползает дальше, вглубь одеяла и жмурится, надеясь, что это наваждение, что Чонгук пропадет, как только он откроет глаза. А вместе с ним исчезнет и удушающий запах крови и смерти, что как кокон облепил альфу, а теперь свои щупальца к Тэхену тянет. Тэхен его до ужаса боится, в панике прячется. Слишком ярко и живо ещё предстаёт знакомая улыбка, слишком явственно ощущаются пальцы на коже, слишком чувствуются ещё сжимающиеся с силой зубы, рвущие, метящие, присваивающие. У Тэхена на душе клеймо выжжено, позорная печать, он гол и осквернен, предстаёт слабым и беззащитным перед Чонгуком, перед тем, кого гнобил и унижал. Слышно смех Судьбы, скрипучий карающий смех старухи, что заново начала прясть свои нити. В ее руках они вьются как живые, скользят шелком, атласом струятся. Цвет имеют красный с золотистой окантовкой. Тэхен снова открывает глаза. Чонгук не исчез. Даже не думал исчезать. Склоняется ближе, упирается руками около головы Тэхена и выдыхает в самые губы: — Разве так меня надо встречать? Носом ведёт по щеке, морщится и отстраняется, складывая руки на груди. От него физически угроза исходит вместе с кровью, Тэхен ее чувствует, как она режет его на кусочки, кромсает своими желваками. Поэтому робко сползает с постели, касается ледяного пола, поджимает на ногах пальцы и ждёт, мнет в ожидании пальцы, кусает губы. — Я не Хосок, — Тэхен от имени вздрагивает, поднимает голову и непонятливо смотрит. Чонгук подходит ближе, так, что омега жар его тела ощущает, но не касается. — Мне твоё раболепное подчинение не нужно. — Тогда, зачем? Выходит хрипло и надломлено, у Тэхена голос дрожит, во рту сухо и желудок сводит от голода. — Зачем? — Пальцы цепляют подбородок, поднимают, заставляя смотреть в глаза. Чонгук в темноте спальни не такой пугающий, Тэхену почти спокойно. — Потому что таким, как ты, Ким Тэхен, место у моих ног. Сидеть рядом, как дорогая красивая сука. Чтобы в любой момент я мог щёлкнуть пальцами, и моя личная борзая рядом сидела. Только вот, — отчетливое разочарование и пренебрежение, — сучка уже пользованная, да и прыти особой не проявляет. Печально. Пальцы Чонгука жгут, плавят Тэхена. Ему на слова плевать, он их не понимает почти. Слишком замёрз, слишком один, чтобы упускать возможность согреться. Разум вопит, что альфа говорит что-то важное, что потом обязательно ударит по Тэхену, когда тот расслабится. — Кажется, зря я согласился забрать твою жалкую тушку. Ничего примечательного на самом деле. Чонгук лжёт ему, лжёт самому себе. Потому что он дуреет от Тэхена, ему крышу сносит от этого омеги, поры им забиты, он по жилам струится, с кровью смешан и собой зверя накормил. Чонгуку нравится в нём всё: от алых истерзанных губ, до судорожно сжимающихся на запястье пальцах. Одно не нравится — взгляд. — Может, стоит вернуть тебя назад? Раз уж Хосок сломал, то сам пусть и играется, м? Что скажешь? Тэхен будто просыпается, осознает, что говорит Чонгук, что имеет ввиду. Моргает несколько раз и выдергивает подбородок из захвата. Отходит на шаг, упирается в постель. — Я не прав? Чонгук наступает, давит своей аурой, плавит Тэхена давлением. А сам ищет сопротивление в золоте глаз, ищет ненависть и несломленность. Ему именно сейчас важно, чтобы Тэхен остался тем самым, кем был в школе. Только тот Тэхен выдержит пережитое. — Давай, убеди меня, что я не прав, — совсем близко, толкает своим телом, омега падает назад, молчит, и только кожа мурашками покрывается. — Убеди меня в своей ценности, — Чонгук уже возле шеи, вдыхает свой слабый запах на Тэхене, зверь внутри рычит, ему мало, он требует омегу себе и сейчас же. Тэхен под ним молчит, смотрит в потолок и безразлично ждёт своей участи. Он не здесь, мозг заблокировал все эмоции, кроме одной: дикого холода. Он позволит с собой делать, что угодно. Оставьте его в этом мраке. Он не хочет, не может, сопротивляется. Ему это не нужно. Он — пепел. Сгорел давно, а источник жизни не найден. Чонгук отрывается, смотрит на омегу теперь холодно, с презрением. Выплевывает слова и выходит: — Жду к ужину. Отказов я не принимаю. Хлопок двери по нервам сталью. Тэхен поворачивает голову, смотрит на темный провал двери, моргает и снова утыкается в потолок. Очень хочется, чтобы это был сон, дурное продолжение, не иначе. Иначе Тэхен мёртв давно, продался врагу и платить будет собой. Только Чонгук плату не принимает, отказывается, щерится на него и подло смеётся. Тэхену бы сдохнуть и дело с концом, но он жить вроде хочет, поэтому с альфой надо договориться, найти подход. Потому что Тэхен хоть и сломлен, сожжён дотла, но Хосока с собой утащит в самую преисподнюю, спаяет с собой, чтобы Смерть их вместе приняла. Тэхен семью не любил особо, но прощать не намерен. Он отомстит, а Чонгук для этого лучший вариант. Осталось себя по частям собрать, склеить разбитое, зализать и заживить надорванное, встать с колен. Пусть встать рядом с Чонгуком, пусть лечь под него, пусть любой ценой. Он Хосока заживо закопает, голову ему отрежет. За унижение, за клан, за надежду. Она, истоптанная, в ногах валяется, сдохла давно. Тэхен ее даже оживить не пытается. Незачем. В незавидном положении шлюхи надежда ни к чему. Так не больно. Чонгук отдает последние распоряжения по телефону, получает нужную для следующего хода информацию, подтверждает несколько сделок со своим заместителем и собирается позвонить ещё нескольким людям, когда приходится отложить телефон и посмотреть на причину задержки прислуги. Альфа поднимается, оборачивается и смотрит на замершего у стола Тэхена. Омега почти прозрачный, еле держится, стоит-то непонятно как, едва за столешницу не держится. На нём тоже самое, в чем он Чонгука встретил: серые бриджи и футболка. Слишком лёгкая одежда для холодной квартиры. Омега босой и зябко поджимает пальцы, трет напульсник и морщится от яркого света. Удивление слуг понять можно: они Тэхена, впервые за четыре дня добровольно вышедшего, видят, смотрят как на дикого зверя, взглядами готовы растерзать. Среди них Чонгук по глазам определяет виновных во внешнем виде Кима. Чонгук ясно дал понять, что омегу необходимо выходить, вылечить и держать в тепле. И что он получает? Неподчинение. Чон выдыхает, сжимает пальцы до хруста и расслабляется. Неподчинение его порядком достало, он научит как именно ему нужно служить, и что бывает за непослушание. Но позже. Пугать еле живого омегу сейчас последнее дело. Чонгук кивает Киму: — Иди сюда. Кивает на место рядом с собой. Тэхен переводит уставший взгляд с альфы на место рядом с ним, осматривает столовую и опускается на стоящий рядом стул, складывает руки на коленях, продолжая мять напульсник. Тот почти жжется, колет и мешает, но скрывает то, что Тэхен никому показывать не хочет. Перед глазами круги, и периодически темнеет, желудок, кажется, прилип к позвоночнику, так долго он не мог ничего есть. Первые сутки его рвало, после чего он, ослабленный, ничего не мог съесть. А после накрыло осознание, и в рот не лезло ничего вовсе. Тэ принюхивается, чувствует ароматы, и желудок предательски урчит. Чонгук следит за поведением омеги, хмурится на почти детскую непосредственность и напряжённо думает, насколько Хосок смог сломать парня. Зверь от этих мыслей рычит и хочет аловолосого сжечь в пепел, разодрать клыками и упиться кровью. Выпотрошить врага заживо и сожрать. Чонгуку сил еле хватает сдерживать его, не подпускать к омеге чистую ярость. Потому лишь опускается назад, впивается пальцами в телефон и сжимает до жалобного скрипа несчастное устройство. Успокаивает себя и зверя. Тот мечется, крушит все внутри и хочет крови. Он голоден и зол, разборки в Кванджу только пробудили его, разожгли огонь ярости и злобы, жажду насилия. Она тернистой лозой под кожу забралась, уселась на трон и помыкает чувствами, пытается под управление и Чонгука взять, натравить его на омегу, заставить броситься и растерзать. Он этого с самого приезда желает, сдерживается, раз за разом кровавый туман перед глазами убирает, рассеивает шлюхами и алкоголем. Чонгук периодически жалеет даже, что фаворита с собой не привез, в котором ненависть растворял. При мысли о любовнике монстр притихает, слушает внимательно природу и снова щерится, хвостом бьёт по нутру, полосует в мясо. Ему нужен тот, кто в нескольких метрах от него, рядом, во власти и подчинении. Чонгуку тоже нужно, тоже хочется до стиснутых пальцев и сжатых челюстей, до кровавой пелены перед ним, но хочется сильного, свободолюбивого и наглого. Того, кого он увидел в кафе, кого подобрал у клуба, кого поздравлял со свадьбой. Того, чей подарок сейчас бегает по квартире Джина и явно не собирается ее покидать. Ему нужен Ким Тэхен. Омега с золотыми глазами и непереносимым ароматом приторной карамели. Ким Тэхен, который не реагирует ни на что. Только на болезненный, явно намеренный тычок прислуги шипит и трет пострадавшее место. Чонгук улыбается самому себе. — Стоять, — обращается к задевшему омегу, продолжая с тёплыми нотками. — Что это за проявление неуважения? — Хозяин? Слуга — омега в возрасте — сгибается в поклоне и явно косит под дурака. — Вас не учат манерам? Тэхен безразлично наблюдает за чужим унижением, переводит взгляд на Чонгука и замечает то самое, что видел тогда в кафе. — Руки. Сухой приказ, и температура в столовой падает ещё ниже. От мгновенно изменившейся атмосферы сердце сжимается и вскрыться хочется самостоятельно. Омега бледнеет. — Но, хозяин, что я сделал не так? — Руки, — повторяет Чонгук, и Тэхен понимает, что если это скажут ему, то он мгновенно подчинится, избегая опасности лишний раз злить зверя. Потому что у Чонгука в глазах злоба антрацитовая, затягивающая. Тэхен сжимается, подбирает ноги и наблюдает за расслабленными пальцами альфы. Тот ими поигрывает, крутит столовые приборы, каждый по отдельности, словно забавную игрушку. Больше не улыбается. И это настолько разительный контраст с Хосоком, что у Тэхена все леденеет. Он впервые за эти дни полностью просыпается, вырывается из плена разума и оказывается в холодной жестокой реальности. В реальности, где Чонгук, не дождавшись подчинения, подкидывает на ладони нож и легко бросает в сторону провинившегося. Раздается дикий вой, Тэхен как в замедленной съёмке наблюдает за расползающимся алым пятном в том месте, куда не так давно его самого ткнули. Омега валится на пол, воет, срывая голос, и просит помочь остальных. Те не двигаются под спокойным взглядом Чонгука, который встаёт, подходит к Тэхену, поднимает легко на руки и возвращается назад, наступая на протянутые к нему пальцы прислуги. Человек внизу корчится и хрипит от боли, больше играет, как кажется Тэхену. Ему судьба этого парня неинтересна. Ослушался — наказан. Тэхен это на подкорку забивает, впредь опасаясь сопротивляться Чонгуку. Чонгуку, который держит его всё ещё на руках, усаживает на свои колени, спиной к себе, и приказывает подать ужин и прибрать пол. Он спокоен абсолютно, размеренно крутит следующий прибор и словно ждёт нового неподчинения. Тэхен расслаблен, наблюдает за длинными пальцами с каким-то странным удовольствием и отстранённо думает, что Чонгук, в отличие от него, не промахнулся. И не промахивается никогда. — Хочешь есть? Тихий шепот на ухо, мурашки по спине и рукам, но это от холода, уверяет себя омега. Да, точно, от холода. Никак не от проникновенного горячего шёпота на ухо. Слабый кивок, потому что скрывать то, что и так ясно — глупо. Тэхен не глупый. Наверное. — Ты разучился разговаривать с Хосоком? Или у тебя было предназначение получше? Тэхен покрывается липким потом от воспоминаний, передёргивается и опускает голову ниже, снова теребит руки. — Да, — слова с трудом даются. Это думать в присутствии Чонгука легко, строить внутри себя крепости и выводить монологи. Вслух же неправильное слово, движение, взгляд — пепла не останется. — Я хочу есть. Чонгук тянется к тарелке с хлебом, подтаскивает ближе к себе и отщипывает небольшой кусочек, подносит к губам Тэхена. — Раз уж ты не ел эти дни сам, то кормить свою сучку буду я. Словами плавить можно, и Чонгук плавит, растапливает кузницу жарче, подготавливает все, чтобы омегу заново отлить, заточить по-новому, под себя. Сейчас же проверяет, насколько выдержки хватит, насколько он сможет позволить себя унизить. Как низко падёт Тэхен, прежде чем очнётся, вспомнит, кто он на самом деле. Чонгуку интересно, очень интересно наблюдать за этой увлекательной игрой. Настраивать инструмент под себя, подбирать ключики к гордости, давить на больное, чтобы ярче горело. Чтобы не вспыхнуло и погасло, перегорев навеки, а играло пламенем долго, обжигало и стало колыбелью для ящера. Тэхен смотрит на вазочку с розами и послушно открывает рот, забирает с пахнущих чужой кровью пальцев хлеб, неаккуратно касаясь языком, слизывая часть себе. Чонгук, до этого наблюдающий все молча, мысленно прокручивая план действий, замирает от нетерпения, сжимается, готовый в любой момент отдернуть пальцы от цепких зубов. И разочарованно расслабляется, когда Ким на самом деле начинает жевать. Желудок омеги отзывается возмущенным урчанием, и Чон приказывает подать всё оставшееся. Сам берет вилку, прокручивает в пальцах, наблюдая за смотрящим на это Тэхеном, и подцепляет пасту, наматывает немного. Подносит ко рту и снова ждёт, пока омега заберёт еду. Гуку смешно и биться головой об стену хочется. Тэхен его с ума сводит, без ножа режет, полосует на тонкие полоски, окрашивает серый мир в иные цвета, во все оттенки алого и золотого. Омегу хочется вжать в себя, растворить в пламени, прочувствовать до конца, до последней капли крови, насытиться. Но в руках у него пустая чаша, надколотая, испещренная трещинами. Сколько Чонгук туда не лей, ничего не выйдет, все просочится и утечет, канет в Лету. Чонгуку с этим сосудом нужно аккуратно обращаться, двигать осторожно, опасаясь хрупкие стенки надломить. Тэхен наклоняется и забирает пасту с вилки, снова неаккуратно, будто не здесь вовсе, пачкается и тянет тарелку к себе, берет вилку из пальцев альфы и сам накручивает. Поднимает на уровень лица и долго смотрит, вздыхает и откладывает назад. Зябко ежится и оглядывается на Чонгука. — Я… могу идти? Медлит, кусая губы и наблюдая за реакцией альфы. Чонгук хмурится — Ким не поел толком, но сбегает — смотрит на опущенную голову и отвечает, стискивая его колени: — Не можешь. Мы не закончили. У Тэхена перед глазами маленький букет в центре стола. Пузатая синяя вазочка с алыми маленькими розами. Листья голубоватые, с синими прожилками, резко контрастируют с красными цветами и белоснежной подставкой. Среди них Тэхен видит шипы, маленькие и острые, явно не для красоты. Лёгкие наполняет тяжёлый запах роз, перемешивается с чонгуковским и оседает глубоко внутри. Тэхен как эти розы: бесспорно привлекает внимание, бесспорно имеет шипы, но сорван уже, запакован и поставлен в вазу — в клетку. У него даже садовник свой есть. Целых два: один цветы срезал и по ним прошёлся, растоптал нежные бутоны, не замечая шипов; другой же из жалости подобрал, обрезает по основание, требуя потом зацвести лучше прежнего. У Тэхена бутоны засохли, пеплом осыпались. Шипы давно срезаны, а новые нарастить сил не хватает. Его Чонгук сейчас рядом держит, помощь оказал, хоть и на позорных условиях. И Тэхену бы собраться, нарастить броню, встать гордо и стереть Хосока из своей жизни. Но ломается, разбивается об одиночество, об острые грани выступов в своём лабиринте. Не видит помощь и не хочет ее принимать. А плату требуют, прожигают взглядом, опаляют шею дыханием, пальцами в ноги цепляются, прижимая ближе. От Чонгука исходит тепло, и слезать вовсе не хочется, но Тэхен полностью поворачивается, смотрит куда угодно, только не в глаза, и выпаливает на одном дыхании: — Я готов заплатить. Позволь мне заплатить собой. Быстро с оцепеневшего альфы соскальзывает, становится рядом, в зоне видимости, и начинает стаскивать футболку, мгновенно покрываясь мурашками от холода. Чонгук отмирает, когда омега вновь сидит на нём, обвивает лодыжками торс и скользит пальцами по рубашке, сам дрожит едва ли от возбуждения. Он прозрачный почти, с желтыми отметинами, наливающимися новыми гематомами и холодными глазами. Чонгук в них замёрзнуть может, об золото разбиться, зубы обломать. Потому что у Тэхена в глазах безразличие к себе и происходящему, смирение с действительностью и абсолютное отторжение её. Омега успевает расстегнуть две верхних пуговицы, касается горячей кожи ледяной своей и вскрикивает от неожиданности, когда Чонгук сталкивает его с себя, поднимается и нависает сверху, угрожающе рычит прямо в губы. — Хочешь отплатить и свалить? Думаешь, так легко отделаешься? Нет, — вздергивает на ноги, вжимает в стол и едва касается рта, продолжает, — я тебе не статуя и не терминал, куда ты свою плату внесешь. — Ведёт губами по линии челюсти, сжимает сильнее, понимая, что делает больно. — Ты, конечно, прекрасен, когда так послушен. Давно мечтал тебя сделать своим рабом. Только вот, ошибочка вышла, Тэхен, — рычит, кусая за ухо, чувствуя, как сжимается, напрягается омега, — у меня рабов полно. А ты такой выебистый один был. Меня это всегда бесило. Потом стало заводить. Таких как ты нужно брать и подчинять, ломать под себя, приковать к постели и долго, с оттяжкой наслаждаться. И если сейчас ты таким быть перестал, то нахуй ты мне сдался? Оттягивает за волосы назад, впивается чернилами глаз в золото и ждёт хоть какого-то отблеска. Находит. Приближается к лицу, всасывает нижнюю губу омеги, смакуя долгожданный вкус, разделяя на множество составляющих и складывая воедино. Не успевает даже малый голод утолить, как Ким с силой бьёт его по груди, отталкивает и с омерзением вытирает губы. Скалится, и Чонгук внутри рычит от удовольствия, распаляется больше. — Ты прав, — голос омеги хриплый, но твердый, едва дрожит и срывается. Но глаза молнии мечут. Явно что-то в словах альфы его задело, вытащило стерву наверх. — Я собирался платить своим телом, даже начал. — Обнаженный по пояс Тэхен — лучшее зрелище, Чонгук с трудом слушает, что говорит Ким. — Говоришь, давно меня хотел? Что, дождался, когда Хосок, — в горле скрипит на имени, — оторвётся, и спиздил его игрушку? Доволен теперь? Что, игрушка нравится, а вот характер не по вкусу? Сам приближается, хватает за рубашку и жжет взглядом усмехающегося Чонгука. — Я тебе не блядь, которой ты будешь приказывать. Хочешь меня трахать? Окей, выделю тебе пару минут. У меня тоже есть условия, — шипит в лицо, подобно разъяренному коту, умиляя альфу дикими замашками. Чонгук скидывает руки Тэхена с себя, обходит вокруг и сам облокачивается о стол. — Ну и какие же у тебя, — смешок, — условия? Не стесняйся, высказывай. Что твоя тщеславная душонка желает? Чонгук ожидал всякого: от золотой карточки до украшений и банальных денег. Он бы все дал, лишь бы удержать рядом как можно дольше, пока не найдёт способ приковать к себе навечно. Чего угодно, но явно не этого. — Голову Хосока. Тэхен выпаливает горячо, краснеет от прилившей крови и пышет жизнью. В нём Чонгук надломил стебель самокопания, порушил выстроенные стены безнадёжности и иссушил океан непролитых слёз. Чонгук парой фраз ненависть к нему на новый уровень вывел, пригрозил вернуть в ад и умело на остатках души станцевал. В Тэхене ярость проснулась нечеловеческая. Она рвёт и требует очнуться уже, собраться и выплюнуть ответ. И Тэхен выплевывает вместе с условием. Понимает, что назад пути нет, и если альфа согласится, то он ляжет под него, на полную отработает, всего себя отдаст и исчезнет, сбежит из этого города, страны. Забудет страшным сном. Чонгук молчит несколько минут, омега успевает тысячу раз передумать, перепсиховать и швырнуть несколько тарелок в стены, чтобы успокоиться. Эмоциональный фон нестабилен, настроение скачет, выталкивая Тэхена из состояния равновесия. Наконец, альфа снова смотрит на Кима, сжимает в пальцах нож и отвечает, глядя прямо в глаза: — Ты становишься моей шлюхой, я убиваю Хосока? — Именно так, — кивает Тэхен. — Пока Хосок жив, я буду жить здесь, обеспечишь своей шлюхе защиту. Как только ты его прикончишь — я ухожу. — Если захочешь уйти, — тихо добавляет Чонгук, но омега слышит, смеётся гиенисто и скалится. — Не волнуйся, сразу исчезну. Чонгук лжёт, он его никуда не отпустит, к себе прицепит, прижжет, срастит вместе, кожу с кожей спаяет, но не даст его оставить. Ким Тэхен его омега, он не только другим его коснуться не даст, он самому парню крылья переломает, опустит на землю и утянет с собой в самую Бездну. — Договорились. — Окей, — Тэхен скупо кивает и разворачивается на выход. — Твои уроды не давали мне спать, поэтому я тебя покидаю, Чонгук… Договорить не успевает, как снова вжат в альфу, всем телом жар ощутил, мгновенно согрелся. Горячие губы сначала просто мажут, раскрывают чужой рот, плавят. Чтобы потом зубами впиться, ворваться языком, развязать настоящую войну во рту Тэхена, насиловать морально, насиловать губы, рычать в чужое дыхание, упиваться ароматом и давиться сладостью. Чонгука кроет от поцелуя только, он представляет с трудом, как всем омегой овладеет, как испьет этот сладкий яд и задохнётся от недостатка. Тэхен что-то мычит, вырывается и кусается, пачкает свои губы алым, смешивает с чонгуковской и все же освобождается. Для Тэхена наступила маленькая смерть, полное затмение и катарсис. Его разорвало и размазало по столовой, потому что Чонгук напором ломает блоки, сметает слабую броню и на месте выжженного поля оставляет семена. Какие только — не понятно. Тэхен опасается, что именно из них взойдет, а пока утирает губы, презрительно морщится и сам себе признается: он от поцелуев Чонгука зависим будет. Он от его тепла уже зависим. Хочется назад в огонь, согреться и расправить золотистые перья, вдохнуть жар дракона, не опасаясь сгореть. Тэхену кажется, что именно так и будет, он не сгорит. Лишь согреется. Но проверять это сейчас опасно, утянет, засосет в трясину, из которой выхода нет. Тэхен будет это наказание дозировать, маленькими порциями употреблять и отдавать. Чтобы не привыкнуть. И пусть сознание говорит, что это невозможно, но Тэхен попытается. Его слишком сильно обожгло в начале, чтобы воскрешать надежду снова, давать ей право жить и надеяться. Просто сделка, просто выгодная обоим. И пусть мотивы Чонгука ещё не ясны, но Тэхен себя сломать больше не позволит. Хватит. — Теперь договор скреплен кровью, — усмехается Чонгук. — В следующий раз я откушу тебе язык, — шипит Тэхен. — А ты попробуй, — отвечает Чонгук, снова оказываясь близко. Тэхен вырывается и уходит, оставив последнее слово за альфой. У него горит внутри. Если он сейчас же что-то не сломает, то точно набросится на альфу и откусит все, что обещал и даже больше.***
Пекин. Китай. Офис в JeonGroup. Створки лифта расходятся, являя взгляду секретаря заместителя очаровательную улыбку и презрительный взгляд. Медовый голос разливается по офису, обращая внимание всех присутствующих к его носителю: — Привет, мальчики. «Мальчики» переглядываются и расходятся дальше по своим делам, игнорируя визитёра. Секретарь осматривает знакомого и кивает в сторону лифта. — Хозяин не вернулся. Вали отсюда. — Как грубо, — парень щёлкает пузырь из жвачки и устраивается на гостевых диванчиках. — И где моего благоверного носит? — Хан, не зарывайся. Ты только фаворит, не больше. С чего это ты взял, что босс даст тебе свою фамилию? — Глупый ты какой-то, — блондин заливается смехом, но карие глаза холодны. — Потому что я фаворит вот уже два года, и Чогу меня ни на кого не променяет. — Наивный ты, Хан. Хозяину нужна не твоя вертлявая задница, а власть. Иначе бы он не уехал в Корею. — В Корею? — Глаза парня зажглись интересом. — И без меня? Непорядок. Моему Чогу, наверное, ужасно тоскливо, — подрывается с места и почти бегом несётся к лифту, на ходу открывая расписание рейсов. — Спасибочки. Как стану Чоном, получишь от меня презент. Секретарь следит за парнем, пока тот не скрывается из виду и набирает сообщение Чонгуку: «Хан летит в Корею. Всерьёз настроен тебя окольцевать» Отправляет и продолжает разбираться с бумагами. Этим же вечером Хан уже сидел в бизнес-классе и капризно осматривал ногти. Поправлял на запястье подарок Чогу — браслет в форме змеи из розового золота и предвкушал встречу с любовником, с которым был уже целых два года официально. Которого выслеживал до этого ещё два. Хан настроен решительно. В этой маленькой Корее Чону не будет думать ни о ком, кроме него. Уж он постарается.