***
Дождь к утру не заканчивается, и Тэхен открывает глаза под разреженный перестук капель, прислушивается несколько долгих минут к мерному шуму. Думать не хочется, как и шевелиться. По коже проходится сквозняк из открытого на зимнее проветривание окна, и омега ежится, тут же чувствует чужое горячее на пояснице. Осознание медленно, но верно и неотвратимо накатывает. С губ срывается тихое «пиздец» в подушку. Жмурится сильнее, прислушивается к мерному дыханию за спиной, даже выдыхаемый воздух ощущает. Внутри тянет неприятно, и молоточки стучат крайне настойчиво, требуя принять уже и двигаться дальше. В то же время Тэхен понимает, что, в общем-то, сделал всё правильно. И, если опустить некоторые (многие) подробности, то он ни о чём не жалеет. Ну, разве что не согласился раньше. В этот момент ему как никогда хочется с силой себя ударить. Об стену. Раз десять. Шевеление за спиной вышибает мысли, поселяя в животе тягучий страх. По какой-то детской привычке Тэхен притворяется спящим и не реагирует, когда, лишившись опоры сзади, опрокидывается на спину. Расползается по постели эдакой звездой, чем вызывает хриплую усмешку. Тут же хочется заехать в наглую, трахнувшую его рожу, но конспирация обязывает, поэтому продолжает изображать из себя размазанную кашу. Довольно симпатичную кашу, если судить по мягкому поцелую… эээ… ноги? Тэхен чувствует теплую дорожку пальцев по бедру и ниже, и как Чонгук губами спускается к лодыжкам. Становится щекотно и вообще непонятно. А ещё приятно как-то, что Тэхену вот крайне не нравится. Совсем. — Извращенец, — бурчит не менее хриплым со сна голосом, приподнимаясь на локтях и наблюдая за сползшим к ногам альфой. Тот улыбается хищно, без намёка на остатки сна, и Тэхен догадывается, что тот нихера не спал и вся его конспирация летит в тартарары с той же скоростью, с какой Чонгук резко подтягивается наверх, зажимая между подушек. — Для изображающего спящего ты слишком активный, — дышит в шею, и Тэхену хочется его ударить. Чтобы не провоцировал. Пахнет одуряюще и непонятно вообще, с какого хрена ему этот запах нравится. — Выспался после активной деятельности? Упирается пальчиками в исцарапанные плечи, копирует зеркально ухмылку: — Конечно, выспался, — Чонгук вздергивает бровь. — С таким скорострелом не устанешь даже особо. Тэхен улыбается сладко, кончиками пальцев ведёт по предплечью, очерчивает чешуйки татуировки и в глаза ему смотрит. Чонгук в долгу не остаётся: — Знаешь, шлюха из тебя так себе, на троечку из десяти. Роль бревна подходит больше. Осклабился довольно и в активно сопротивляющегося Тэхена продолжает дышать. Тэхен сужает опасно золотые глаза, взглядом обещая девять кругов по Данте, не меньше, и спрашивает слишком холодно, чтобы казаться безразличным: — Ну и как бревно? Дятла устроило? Чонгуку почему-то смеяться хочется с надутой губы, несмотря на серьёзность произошедшего. Умело между ног вклинивается, пальцами по утреннему возбуждению проходится, и в приоткрывшиеся губы отвечает. — Дырочка зачётная, — ловит злой взгляд, пока кусает губы и ловко вводит два пальца, мгновенно находит нужную точку, выдыхая в конце поцелуя в сорвавшийся стон. — Да и бревно отличное. Размеренно трахает пальцами, слушая низкие стоны, смешанные с матом и взглядами из-под ресниц. Тэхен не сопротивляется, но горит ненавистью, и Чонгук в этом пламени греется, целует закинутую на плечо лодыжку невесомо, прикусывая косточку. В сером холодном свете подступающей зимы омега прекрасен, написан будто под это время года, и Чонгук любуется им, красивым, хоть и излишне худым телом, тонкими пальцами, аккуратными ступнями, кожей с россыпью родинок и меток от поцелуев. Тэхен красив, и Чонгук это не отрицает. Никогда не отрицал. Ощущение полного обладания этим омегой подкармливает голодного зверя. Тот попробовал крупицу и жаждет ещё. Чонгук ещё не ощущает, что опасное подсунул под морду монстру, даёт ему снова, не опасаясь зависимости. А стоило бы. Потому то, как Тэхен щурится на него, как прикусывает пальцы и стонет, как позволяет себя растягивать чисто из удовольствия альфы — бесценно. Чонгук готов это каждый день наблюдать. Можно несколько раз. Можно постоянно. Нужно. Телефон начинает вибрировать спустя десять секунд, как Тэхен дёргается и кончает на живот с высоким стоном и протяжным: — Блять… Чонгук растирает сперму по животу, мажет по губам омеги и резко переворачивает его на живот, дергая за бёдра на себя. Под слабый протест и вибрирующий телефон входит на всю длину и начинает резко вколачиваться, размазывая Тэхена по постели. Протесты сходят на нет, когда размашистые шлепки отдаются внутри назревающим оргазмом из клубка горячих змей. Неожиданные пальцы у губ Тэхен принимает добровольно, сосёт с упоением и сам в ладонь цепляется, когда почти складывается, дергаясь назад, до хруста заламывая поясницу и принимая горячее тугое семя. По закрытым глазам ударяет вспышкой наслаждения. Обессиленно падает лицом вниз и поскуливает тихо, чувствуя, как по всё ещё приподнятым бёдрам стекает на постель. Чонгук оставляет на сладких половинках громкий чмок и сползает с кровати, оценивает картину затраханного Тэхена на все десять с плюсом и скрывается в ванной. Оттуда уже комментирует: — Так и быть. Бревно на семерочку. Тэхен тихо кипит, сдвигая ноги и садясь на смятых простынях. С опозданием понимает, что испачкает белье, и тут же ядовито улыбается, проезжается несколько раз на попе и сам скатывается. Чувство того, что его хорошо поимели не отпускает. Хотя кого он обманывает? Смотрит на себя в зеркало и морщится: корни волос отросли уже, да и карамельный оттенок бесит. Опускает взгляд ниже и хочется снова удариться о стену. Тэхен любит секс, но ненавидит хоть какие-то отметки на себе. И теперь поводов ненавидеть альфу ещё больше. Потому что ебаные засосы везде, потому что это отвратительно и до дрожи хочется мыться. Потому что Чонгук вот уже пять минут стоит в дверях и нагло его осматривает. Тэхен решает играть суку до конца, когда поворачивается к нему лицом и улыбается: — Нравлюсь? Чонгук на выпад отвечает задумчивым взглядом свысока, будто щенка выбирает, трёт подбородок и отвечает не менее задумчиво: — Ну такое себе. Потасканное. И Тэхена кроет окончательно. В Чонгука летит подушка, а следом часы, от которых, впрочем, альфа уворачивается. Что-то ещё кинуть Тэхену не дают, прижимая за запястья к стенке. — Хей, Тэ, — омега морщится на сокращение, но смотрит зло и молча, — не громи мою квартиру. Иначе будешь жить на улице. На цепи. Тэхен не особо верит, Чонгук это видит. Сжимает ладонь сильнее, и парень выгибает бровь от боли в запястье. — Не думай, что тебе все позволено. Нарушь мои правила. Дай мне повод тебя наказать. — Шёпот в конце до дрожи доводит. Как и взгляд тёмных, все ещё голодных глаз. Тэхен сглатывает, и Чонгук за дернувшимся кадыком следит, перебарывает себя. — Я вернусь вечером, киса. Не шали. Отпускает также резко и выходит. Тэхен по стенке сползает, приводит в порядок сердце и дышит часто. — Это пиздец, — шепчет тихо. Потому что слова мимо пролетели, и Тэхен только губы запомнил, да запах. Одуряющий, горячий, с нотой миндаля и железа, коим отдает кровь. И реакция организма ему не нравится. Отстранённо слышит, как здороваются и прощаются слуги, слышит хлопок двери и сигнал сообщения. Поднимается с пола медленно. По звуку находит аппарат. Телефон без пароля с единственным номером. И сообщением. Открывает с интересом и затаенным желанием выкинуть к черту. «Надеюсь, те чулки ты не выкинул». Тэхен от злости трясется и телефон на кровать швыряет, вспоминает про грязь и снова в руки берёт. Отвечать не собирается. Вовсе нет. Совсем не собирается. Чонгук на полпути к офису Намджуна получает сообщение. Открывает в пути и тут же клянётся себе, что перестанет это делать на дороге. Иначе умрёт от прилившего возбуждения. Вот будет смешно. В сообщении с коротким «Выкинул» фотография. На ней выделяется чокер кожаный на тонкой шее и прицепленная к кольцу цепь. А также высунутый мягкий язык. Чонгук умрёт до вечера и воскреснет, но вернётся, чтобы намотать эту цепочку на кулак и показать его кисе, кто здесь хозяин.***
Слабо трепетавшие опасения Гука подтвердились: Дживон на самом деле стравил северные и западные банды, развязывая конфликты на каждом районе. Ночные беспорядки, драки и массовые погромы беспокоили город и власти. Те, в свою очередь, Намджуна. Глава «Кобры» последние дни был, мягко говоря, не в духе, периодически срывался на подчинённых и дома не бывал, заваленный договорами и бумагами. Его попеременно дёргали к себе то глава полиции, явно испытывая свою удачу, то мэр города, возмущённый убийством своего заместителя. Намджуну видеть противно их лощеные лица, сократить верхушку власти хочется как минимум в половину, как максимум, встать во главе самому. На этот геморрой добавляет Чонгук и его конфликт с Хосоком. Чон Хосок внезапно перенес весь свой интерес с Джина на Чонгука, и это не может не напрягать. Джун, несколько лет наблюдавший и оберегавший брата от красноволосого психа, немало удивлен. То, что от многолетней травли мальчишку отвлек омега верится слабо. Джун, не подавая виду заинтересованности, все же разузнает о деталях обстановки жизни Гука за последние несколько лет. Малыш вырос в довольно крупную рыбу и не боится рисковать, не гнушается любых способов борьбы за то, что желает. Все так же молчалив и мрачен. Впрочем, его слушаются. Как лидер, он силён и жесток, из-за чего многие связываются с главой Китая, только если припечет, или при достаточной уверенности в своих силах и преданности. Джуну интересно, что бывает с предателями в обители Чонгука. Поэтому, загруженный работой и не особо желающий кидать в пекло Джина, Намджун отправляет на показательную казнь предателей Чонгука и пару своих людей. Джин всерьёз напряжен в отношении парня, и Намджуну необходимо убедиться в том, что он знает, кому доверяет. Опасениям брата он привык верить, поэтому решается на проверку. Да, Чонгук преемник, однако никто не помешает Намджуну лично его убрать, если вскроется, что Гук настроен против клана. В этом он с братом солидарен. Мерзкий желтоватый свет падает на бумаги, Намджун морщится, достает сигареты, прикуривает и щёлкает выключателем. Кабинет погружается во тьму. В пределах видимости тлеет кончик сигареты. Альфа крепко затягивается, выпускает завесу дыма и стряхивает пепел на подставку для бумаг, игнорируя лежащую претензию от мэра. Хлопья пепла оседают на тонких страницах дорогой бумаги, опаляют буквы и въедаются в белизну уродливыми кляксами. Намджун наблюдает, проваливается почти в воспоминания, когда точно также пепел падал на белоснежные скатерти, очерняя праздник. Когда сверху приложилось красное и на щеки попало тоже. Взгляд брата, спокойный, хватка пальцев уверенная. Бесконечный путь под столами под аккомпанемент глухих выстрелов и хрупко падающих тел. Руки и ноги, как препятствия, и следует молчать, ладонь закусить, когда на неосторожно высунувшиеся пальцы наступают крепким сапогом. На всю жизнь запомнить рифленую подошву и хруст фаланг. Намджун выдыхает, прикрывает глаза и снова затягивается. То застарелое проходит, оседает назад, во тьму опускается. Он этому не может дать подняться, не позволит жестокой глупости завладеть разумом. Он давно, давно уже не мальчик. Не тот запуганный мальчишка под столом в их гостиной; не тот, кто сутки просидел возле трупов родителей и там же уснул, обнимая каждого; он не тот, кого обнимал и успокаивал непревзойденно спокойный младший. Давно не тот, кому нужна поддержка. У Намджуна семья и клан, цели и принципы, он лидер и отступать не собирается. У него, в конце концов, есть та малая часть его прежнего. Эта часть наверняка сейчас дома спит, крепко обнимает его подушку и строит планы мести альфе за то, что дома не ночует. У него волосы мятные, сам же — яблоки зелёные, характер прескверный, но выученные уже давно привычки всё окупают. Намджун сам себе признается, что на колени перед его малышом встанет, лишь тот намекнет. И если раньше пугало, вызывало кривые усмешки у подчинённых, то сейчас только уважение и зависть. Не каждый омега за него под пули бросался, не каждый переживал избиения и насилие ради цели, не каждый уверенно вставал между врагами и кланом. Намджун не знал, что умеет любить. Юнги его научил. Сигарета дотлевает вместе со всполохами мыслей, обжигающим краем напоминает о реальности и заставляет себя уже потушить. Вместе с щелчком лампы открывается дверь, впуская Джина. Ким младший непривычно встрепан и нервно крутит в пальцах папки с формулами и договорами. Проходит к столу брата и молча вытаскивает из пачки ещё одну, прикуривает, прикрыв глаза, и опускается на диван. Папка летит в сторону, узел на галстуке расслаблен, волосы взъерошены. Глава с интересом осматривает брата и хмыкает понимающе: — Бессонные ночи с молодым мужем? Мне тебе позавидовать? Джин демонстративно один глаз приоткрывает, посылает брата взглядом куда подальше и снова закрывает. — Если бы. Я сам Чимина последний раз видел дня два назад. — Какова вероятность, что мы будем спать в гостиной? — Джун ножом для бумаг чистит ногти и искоса на Джина посматривает. — Хах, в процентах? Старший кивает и на пальцы брата смотрит, пока тот отвечает. — Думаю, ближе к девяносто семи на то, что ты ночуешь отдельно. У Джина левая ладонь другая, отличается немного, но Джун каждую линию знает. Помнит, что не только его кости трещали, но и младшего, что свою руку поверх положил, собираясь убрать обратно, да не успел. Пальцы срослись под другим углом, и теперь Ким их везде узнает, навсегда в памяти отпечатает, что Джин, будучи левшой, стреляет только правой и пишет тоже ей. Свою слабость и эту жертву своей глупости он не простит никогда. С трудом взгляд отводит. — Только я? Вы не останетесь с Чимином? — Нет. Наш милый Юнги начнёт высасывать тебе мозг. Мне мой ещё нужен, поэтому мы поедем домой. Намджун не помнит, чтобы Джин называл свою холодную многоэтажку домом до того, как встретил Чимина. И в чём-то он этому омеге благодарен. За то, что дал младшему дом. Дал пристанище тому, кто им являлся сам. — Думаешь, Чимин тебе мозг не вынесет? Джин впервые за весь разговор садится нормально и даже сигарету выбрасывает в урну, массирует виски, отвечая медленно, лениво даже: — У Чимина чутьё будто на моё настроение. Не лезет, когда я не в духе. Или лезет, но правильно, осознает, что я могу сделать. И не сопротивляется. Размеренный приглушённый шорох песочных часов разбавляет тишину, задавая тон дню. Джун знает, как именно Джин срывается, как любит расслабляться, чем скидывает напряжение. И Чимин предстаёт, если не героем, то мазохистом со стажем. Впрочем, он недалёк от истины. — Тебе повезло… — М? Хочешь пожаловаться на Юнги? По губам Джина скользит улыбка, какая бывает у психиатра с больным. Обычный тон разговора, когда братья наедине. Оба скучают по таким моментам и ценят их наравне с семьёй. — Как далеко вы заходите в сексе? Что он тебе позволяет? Джин давится воздухом и смеётся глухо. Джун слушает эту музыку битого стекла, пока ждёт ответа. — Позволяет? Это я тут пока что поражаюсь его навыкам. Даже интересно, где научился? — Места не столь незнакомые, — тихо ржет старший. — Могу адрес дать. — Спасибо, где живёт Гук я и так знаю, не надо. Намджун не выдерживает и смеётся, кашляет, растирая глаза. Смотрит на часы и тянется, вставая. — Меня отрубает. Поеду домой. Посплю хоть немного. — В гостиной, — добавляет Джин и снова хмыкает. — У нас есть прекрасный мягчайший диван. Так что завидуй молча. — Было бы чему, — парирует младший и выходит вслед за братом. — Ты уверен, что правильно было посылать Гука на казнь? Сейчас действует Закон, он сможет его не нарушить? Нам сейчас крайне невыгодно наживать проблем. — Я в пацане уверен, тем более, что казнь в лицензионном месте. Не думаю, что власти прикопаются. — Знаешь, меня до сих пор веселит тот факт, что они с нами борются, ведут против нас дела, но в тоже время закупаются моей наркотой и сами устанавливают лицензию на казнь. — Чиновники, — пожимает плечами Намджун. — Но в целом я согласен. Отправь с Гуком наших. Во избежание, так сказать. Всё, — альфа почти падает на сиденье автомобиля, — устал, отстаньте все от меня, хочу быть бабочкой. — Кем? — Второй раз давится альфа. — Какой, нахер, бабочкой? — Красивой, с крылышками. В пупырышки. Он мне так и сказал по телефону вчера ночью. — Все бы звонили беременным в три ночи, — говорит Джин уже в пустоту. Ким уехал, засыпая на ходу. — Наверняка, Юнги его так послал. Уверенный в своих словах, Джин возвращается в своё авто, сообщает Гуку о пополнении в его команде и откидывается на сидении. Ему необходимо поспать. Хоть несколько часов. Горы документации не прошли бесследно. Они прошли прямо по Джину, потоптались на куче пепла. И свалили. В итоге, Джин все знает теперь о детстве Гука, проследил послужной список его отца и переключился на Лима. Вначале, Ким удивился даже, что омеге удалось скрыться от Дживона и ничем не привлекать внимание. Потом всплыли документы по программе защиты семей военных. Просматривая сводки и отчёты, Джин все больше погружался в теневую систему армии, открывая для себя что-то новое. По другим бумагам было ясно, что Дживон продолжал следить за Лимом, отчасти контролировал его жизнь, пока тот не попал под программу защиты. Все данные омеги и семьи были скрыты, Дживон остался ни с чем. Однако, больше, чем отношения Чонов Джина интересовало: знает ли Чонгук о брате? И в зависимости от ответа Джин строит разные теории. Итоги некоторых ему не нравятся, но откидывать их он не спешит. Если Гук знает о брате и так искусно играет неприязнь, то вполне можно предположить, что все это игра, причем довольно грязная, чтобы захватить власть в теневой Корее. «Разделяй и властвуй» — Джин понимает, что эта раскладка довольно удачная, и в подобной ситуации он бы сам воспользовался ей. Разбить враждебный клан на части и поглотить, прикрываясь доверием главы. Джину не хочется об этом думать, но приходится, иначе это ставит под угрозу разрушения его многолетней работы. Джин не готов так легко все потерять. Пусть с предрассудками и недоверием, пусть так жестоко, но он свою семью защитит. С другой стороны, Ким не уверен, что это игра. Множество совпадений могут быть просто совпадениями, ничем не подкрепленными. Да, верится слабо, но эту версию откидывать не стоит. Джин привык долго обдумывать проблему и находить удовлетворяющее решение, которое нанесёт как можно меньше урона его стороне. И пусть всё выглядит так, будто Чонгук и Хосок в сговоре и собираются до основания разрушить империю Кима. Пусть кажется не случайным, что именно отец Чонгука убил папу Тэхена. Пусть кажется полным бредом, но братьев тянет к одному омеге. Спираль интриги закрутилась до раздражающего треска, скрипит и ломается, будто ждёт, какая из сторон первая нарушит равновесие. Ждёт малой толики вибрации, чтобы разорваться и рассечь игроков, наказать за жестокие игры друг с другом. Сокджин готов к новой войне, она уже идёт, ее смрадное дыхание чувствуется, удушающие объятия близко к коже. Джин к ней готов как никогда, ему всегда было, что терять, он всегда всего себя отдавал во благо семьи, был готов не вернуться. Но не в этот раз. Как и много лет назад Намджун, Ким приобрёл то, за что стоит бороться. Да, семья всегда стояла на первом месте. Но появилось то, к чему Джин хочет возвращаться снова и снова. Появилось место, впервые не рядом с братом, которое он может назвать домом. У него странный характер, поведение неоднозначное, светлые глаза и чувственность, бьющая через край. Чимин весь сплошной резонанс, бьющий по шаткому миру Джина. Прошлая жизнь хрупким стеклом оседает у ног блондина, и Джин всего себя положить готов, лишь бы ему не было больно. Джин убьёт за него. Незаметно, осторожно, крайне аккуратно этот омега вошёл в его жизнь, вцепился коготками в крепкую, множество раз опаленную шкуру и выпускать не собирается. Он чувствуется в каждой мелочи, что окружают альфу, в каждом незначительном жесте привязанность и доверие. Джин его потерять боится, разрушить своими приказами и угрозами. От того, как омега доверчиво жмется, как смотрит и позволяет с собой делать что угодно, как дышит рядом, засыпая в постели с общим запахом, Ким действительно готов убивать. И без разницы, кого. Решение Намджуна доверить казнь Чонгуку Ким не одобряет, но согласиться вынужден. Джин опасается нарушения Закона и усиления Чонгука здесь, в Корее. Да, у них грандиозные планы на сотрудничество с Китаем. И становление Чонгука главой было делом времени. Джин понимает, что сам разложил нужные карты и сам направил тогда ещё парня в чужую страну. Джин признает, что весь пережитый в Китае ад на его совести, и в тоже время восхищён и напуган тем, каким вырос прикормыш Юнги. Чонгук претендует на соперничество. И пусть он в открытую об этом не заявляет, пусть сидит тихо и слушается приказов. Но Джин испытывает смутные опасения: жизнь научила его во всём видеть подвох. За этими мыслями альфа не заметил, как оказался на парковке своей квартиры, и что водитель уже давно заглушил мотор и ждёт, когда Ким отдаст следующий приказ. — Можешь быть свободен, — мужчина покидает авто, растирает шею и лицо. Наверху ждёт вернувшийся ещё днём Чимин, о чём тот сообщил СМС-кой, и Джин торопится скорее туда. Наверх. Домой. Квартира встречает теплом и запахом чего-то явно вкусного, Джин принюхивается, пока стаскивает пиджак, и бросает в кабинет, идёт мимо многих комнат на этот чарующий аромат, выходя в ту комнату, где тогда встретились Юнги и Чимин. Обоняние отозвалось крайне одобрительно и потребовало открыть уже глаза и увидеть, что, собственно, происходит. Джин приподнимает веки, чтобы оттянуть момент истины. Приоткрывает и слабо, глухо стонет. Его истинный, его омега сидит спиной к двери в наушниках, покачивая в такт музыке головой, и осторожно расставляет приборы на небольшом столике. Рядом с ним в корзинке из пекарни лежит пирог с ежевикой и мясной рулет в соседнем контейнере. Чимин аккуратно перекладывает еду на блюда, откидывается назад, чтобы посмотреть на дело своих рук и затылком стукается о колени альфы. Не поворачивается, только спину выпрямляет, трётся о ткань, сжимая края тонкого свитера. Джин не особо верит, что его заметили только сейчас, но трущийся о его ноги, подобно коту, Чимин уносит воображение в какие-то дальние дали. Гораздо дальше, чем выдержка Кима может себе позволить. Нет, возможно, он бы хотел по другому, более мягко и нежно. Более софтово и ванильно, как во всяких там романах и кино. Возможно, даже получилось бы. Вот только они друг друга не касались два дня, не виделись столько же, и тактильный голод заживо сжирает, вместе с перенапряжением и усталостью, вместе с глухим раздражением и повышенной вспыльчивостью. Этому монстру плевать, что и как. Этот монстр сидит внутри Джина, он недавно пробужден, постоянно под жёстким контролем. И в такие моменты срывается. И Ким не держит, не может. Можно удержать чудовище от жертвы. Но что делать, если жертва сама в лапы к зверю идёт, сама отдаётся. Только поддаться. И Джин поддаётся. Плавным движением Чимина к полу прижимает, обнюхивает шею и волосы, улавливая аппетитные ноты выпечки, целует за ухом и тянет нежно почти за мочку. Чимин — сама нежность и сахарная вата, очарование и соблазн в одном омеге, невероятно мягкий и тактильный до жути, ласковый. Ровно до момента, когда изголодавшиеся губы встречаются. Джину приходится вспомнить, что милый и нежный омега под ним — соблазнительно пошлый извращённый Чимин с блядскими пухлыми губами, которые от напора краснеют. Которые притягивают своим влажным блеском, потому что Чимин их облизывает постоянно, юрким языком завлекая назад. Джин сдаётся слишком быстро, падает в него на огромной скорости и не замечает, как покрывает поцелуями-укусами тонкую шею, как забирается под тонкий свитер пальцами и мягкий живот гладит, судорожные вздохи вырывает. Чимин под ним смотрит, прикусывает кончики пальцев и ногами обхватывает, постанывает, начиная тереться о твердый пах. От высоких стонов у Джина спина мурашками покрывается, губы очерчивают ключицы, а пальцы свитер к чёрту стаскивают. Чимин жмурится и ждёт смиренно реакцию замершего на мгновение альфы. Джин на секунду застывает, осматривает блестящие переплетения кожи и сглатывает тяжело очень. Чимин под темнеющим взглядом своего альфы прижимается ближе и толкается сильнее, срывая со своих губ стон и снова прикусывая пальцы. Содрогается мелко и скулит, когда пальцы Джина жёстко ложатся на вскинутые бёдра и сквозь домашние шорты сжимают готовый излиться член. Скулит просяще, пальчиками в руку впивается, гладит и просит взглядом, снова облизывает свои опухшие губы. А Джина здесь нет. Он потерялся примерно на первом переплетении этой блядской портупеи на желанном теле. Вскрылся об эти металлические вставки и повесился на петлях. У Джина дороги под ногами чёрной кожей бандажа разошлись, мысли решили свалить из этой порнографии подальше, оставив альфу наедине с его личным концом. С его личной слабостью. Жадно и осторожно поднимается руками к груди, тянет за тонкую кожу портупеи на себя и сильнее вдавливает в бёдра. Чимин, поняв, что с нарядом не промахнулся, тут же сдается, тянется вперёд, но получает по пальцам. — Ауч! Омега вскидывает брови и смотрит удивлённо. — Я не разрешал трогать себя, — рычит гортанно альфа, пробуждая в Чимине острое желание подчиниться. Он послушно убирает руки и заводит их за голову, позволяя увидеть, как натягиваются кожаные ремни на его стройном теле. Чимин о том, как выглядит, знает достаточно, чтобы предсказать поведение Джина. Но чёрт, как же он любит удивляться! Джин не берёт его тут же на полу, жёстко и грубо, как планировалось, чтобы сжечь напряжение. Он поднимается плавно, за собой тянет за портупеи и целует влажно и глубоко, оставляя между ними ниточку слюны, толкает к окну и сверху нависает. — Малыш грязно играет, — шепчет в искусанные губы, пока сжимает ткань на шортах омеги. — Очень грязно, — вторит ему Чимин, толкаясь в жёсткую ладонь. Пальцы второй обхватывает губами и чуть картавя добавляет. — Сделай меня ещё более грязным. — И совсем тихо. — Хозяин. Момент, когда его с силой впечатали грудью в стекло Чимин упустил, занятый ощущением горячей ладони на своём члене. А когда под ногами разверзся вечерний город, мыслей не осталось, кроме одной: как же идеально его ладони лежат на моей заднице. И это была последняя более-менее приличная мысль, посетившая блондинистую голову. Потому что думать, когда тебя трахают, сжимая горло и кусая за плечи, довольно сложно. Сложно на ногах удержаться и не скулить так громко, когда кажется, что с каждым движением сзади из тебя душу выкачивают. Чимин не против умереть от оргазма. Он вполне мог бы стать суккубом и далеко продвинуться по карьерной лестнице. Только умрёт он явно не от оргазма. Потому что Джин подступающее удовольствие пережимает, с гортанным рыком изливается внутрь омеги и вжимает в стекло так сильно, что Чимину кажется: ещё немного, и он полетит вниз. Неудовлетворённый и нагло трахнутый. Ошибается, когда видит сквозь пелену обидных слёз, как окно отдаляется и приближается мягкий диванчик. Джин ловко натягивает спущенные шорты назад, игнорируя вытекающую сперму, целует Чимина в уголок надутых губ, усаживая на себя. Омега явно обижен, напряжение выразительно выпирает, и Ким усмехается, поворачивает голову парня к себе, целует уже теплее, нежно собирая дорожки обидных слёз. Пальцы по тёплому телу гуляют, очерчивают края ремней, стягивают сильнее. Чимин в поцелуй стонет, брови заламывает, руками шею альфы обхватывает, требуя большего. К себе прикасаться не смеет. Слишком явный ещё огонь в темных глазах, слишком крепко сжимаются портупеи, слишком опасно провоцировать. И Чимин провоцирует. С колен сползает и от Джина отходит. Виляя бёдрами подходит к плазме, подключает приготовленный телефон и выбирает мелодию, одну из тех, под которые Чимин всегда мечтал получить удовольствие, но опасался испортить ощущения. Сейчас же не страшно вовсе. Пальцы быстро по экрану бегают, завершая настройку. И под плавные звуки заставки Чимин поворачивается к Джину, смотрит призывно и губы облизывает нарочито медленно, провоцирует. Альфа растрепан и хочет его снова, подрывается зверем, пытаясь поймать. Но Чимин отстраняется, с усмешкой уходит в сторону, позволяя пальцам схватить лишь воздух. Обходит по кругу, ступая в ритм песни, плавно, тягуче описывая томную восьмёрку бёдрами возле бока Кима. Снова ускользает, едва Джин дёргается следом. Тот замирает на мгновение, обдумывает правила игры и выдаёт с тихим смешком: — Станцуешь для меня? Чимин улыбается сладко, тянет тихо возле уха, раздразнивая: — Станцую. С тобой. Под припев внезапно прижимается крепко, волной по телу струится, позволяет чувствовать каждое движение, играет своим телом с Кимом, провоцирует. Джин правила принимает, укладывает ладони на узкие бедра, ощущает так и не спадающее напряжение омеги и ведёт поворот на себя. Прижимает к себе спиной, в такт Чимину двигает бёдрами, вслед за ним описывая невероятные фигуры. От того, как соблазнительно трётся омега, как краснеют скулы от якобы смущения, как дрожат вцепившиеся пальцы, Джин понимает: в его руках самое совершенное и порочное создание вселенной. Он носом в метку на плече тычется, следит за расползшейся паутинкой связи, целует переплетённые края, и Чимин в его руках изгибается, вскрикивает и оседает у ног, дрожащими пальцами за портупеи держится, абсолютно не читаемо смотрит прямо перед собой и плачет снова. Его потряхивает ощутимо, и Джин сначала не понимает. Потом доходит. Острые края метки расходятся под кожей, оплетают ключицу на пару сантиметров, извиваясь причудливой формой. Джин об этом слышал. Видит впервые. Бережно Чимина поднимает и целует, запуская пальцы под ткань. Омега стонет что-то невнятное, толкается вперёд, заставляя сесть назад и сам стаскивает шорты. Джин зависает снова. Голый омега в одних портупеях, его пошлый и раскрепощенный Чимин, с пухлыми губами и взглядом, просящим быстро и жёстко. Джин даёт полностью, сам сжимает и на себя тянет, усаживает жестко и до конца, до вскрика и всхлипа. Ломая инстинктивное сопротивление, двигается, доводя омегу до разрыва новой вселенной. Чимин падает на грудь альфы, в шею впивается, сдерживает слёзы и принимает в себя обжигающее возбуждение. Внизу раскалено до предела, натянуто и готово прорваться, опаляющей волной снести барьеры. Пара толчков и хриплый рык Джина, и барьеры сносит. Чимин кусается больно, пальцы в волосах сжимает и не может слёзы унять. Больно и до сумасшествия хорошо, невыносимо жарко и влажно. Он чувствует, как стекает по бёдрам, чувствует, что сам липнет к альфе, чувствует себя таким грязным. Таким… присвоенным. Отрывается от шеи, зацеловывает оставленный след. Джин по голове гладит, шепчет что-то тихо, Чимину не разобрать. Он вновь увлекается, поцелуями спускается к плечам, когда кое-что сбивает ему весь настрой. Джин чувствует, что Чимин замер и трясется почему-то. Думая на слёзы, от себя отстраняет, осматривает и поражается какой-то шальной улыбке. — Чимин? Выходит хрипло и с опаской, но омега лишь мотает головой, соскальзывает с альфы и бежит почти к двери. Джин поворачивается. — Надо вернуть законному владельцу, — выносит заключение альфа, хмуря брови. — Ладно трахаться при нём. Но чтобы какой-то комок шерсти был мне конкурентом… Джин подходит к щебечущему с котёнком Чимину и смотрит крайне мрачно сверху вниз. Чимин же будто не замечает этого, улыбается радужно и говорит: — Он голодный. Давай покормим, еда пока не остыла. Да и ты, — внезапно вспоминает, либо специально подначивает, — наверное, проголодался. — Да, — кивает Ким, — я проголодался. — Забирает из рук омеги чёрное нечто и под возмущенный вопль кидает на диванчик к столику с едой. Сам перехватывает Чимина за эти блядские портупеи и на плечо закидывает. — И свой десерт я отведаю в спальне. — Ащ! Поставь на место, мужлан! Сладкое на ночь вредно! Растолстеешь! — Ничего. Я и десерт попробую, и калории скину. — Это каким образом? Чимин дуется для вида, но в глазах бесенята скачут. — Тобой, конечно же. Провокация удалась, месть свершена. Наконец-то он заполучил альфу в свое личное пользование. Чимин скучал. Он покажет, как скучал.***
У Чонгука на душе океаны бушуют и вулканы взрываются, земля расходится под ногами и небеса раскалываются, эндорфин по венам, запах под кожу, остатки прикосновений на кромке сознания. Чонгук давно не был так доволен, примерно с того момента, когда вырезал верхушку предыдущего главы Китая и занял его место. Сытое чудовище мягко урчит, лениво лижет лапы и скалится на непогоду над ним. Обрывки цепи осколками валяются где-то позади, строгий ошейник сейчас не на мощной шее. Опасное украшение в руках Тэхена, пусть тот и не подозревает. Чонгук уже видит, как за кожаную полоску хватает, цепь на пальцы накручивает и к себе тянет, заставляет на колени сесть и скулить, выпрашивая разрешение. От ощущений предстоящей игры по коже разряды тока проходятся, всполохами по татуировкам, огнём по венам. Втягивает терпкий дым сигарет и кивает охране, стряхивает пепел на мокрый асфальт побережья. Натягивает перчатки. Солёный воздух обдувает отекшие окровавленные лица воров, посмевших под именем Намджуна обкрадывать подвластные территории. Рассеченая кожа запеклась уродливыми корками, запах страха, крови и мочи воротит даже с такого расстояния. Чонгук морщится, пока идёт к стоящим на коленях перед бетонным обрывом предателям. Кивает своим людям. В крепкие пальцы вкладывают полированную биту. Чонгук растирает шею. Присутствующие подчинённые Джина передёргиваются. Атмосфера сгущается, Чонгука мраком будто оплетает. Развевающиеся от порывов ветра волосы не прячут потемневших голодных глаз. Только голод этот не тот, что в спальне проявился. Голод этот острый, режущий, в пыль стирающий. От тонкой усмешки и хриплого голоса под кожу и глубже липкий страх просачивается. — Не хорошо обманывать… Короткий взмах и влажный хруст, подкрепленный затяжным воем. Чонгук утирает испачканную щёку, склоняет голову и замахивается снова.