***
Подступающую тьму Чонгук встречает с улыбкой и тлеющей сигаретой. Тянет приятную горечь, смакует ее на языке, мешая с недавней карамельной сладостью, вспоминает податливость мягких губ, острые резцы, впивающиеся в плечо, цепкие пальцы на собственном члене. Чонгук с дымом смакует удовольствие, прогоняет по кругу в сотый раз, делая крепче, раздражая себя больше. Мало. Чертовски, пиздецки мало этой кожи, этих пальцев, этого голоса. И глаз. Чонгук хочет видеть его всего, от кончиков пальцев на ногах, до выжженной макушки. Вдыхать его, растворять в себе, втирать под кожу. До боли, до истомы, до багровой пелены перед глазами. Чонгук хочет его. Снова. Больше и глубже, ближе, чтобы в одно и смертельно. Одержимо. Раздраженно сминает сигарету, вытравливает образ омеги и поворачивается к оставшимся отбросам. Убогие остатки первого красочным пятном расползлись по бетону, тонкими струйками устремились к обрыву, окрашивая океан алым, порождая розовую пену. Красиво даже. Чонгук хмыкает, переводит взгляд на второго вора, улыбается. Мужчина перед ним трясется от ужаса и подступающей тошноты. Остатки напарника текут точно между его ног. Поднимает заплывшие от ударов глаза и молит, дергаясь в сторону крепких ног. — Пожалуйста! Пощадите! Я всё расскажу! Не убивайте меня! Падает точно на брюки Чона, безнадежно пачкая слюнями и кровью. Однако Чонгук не отходит, склоняется только, поднимает человека за паклю на голове, всматривается в остатки лица и цокает. Очень огорченно цокает. — Посуди сам: зачем мне твои рассказы? — Чонгук говорит тихо, на ухо мужчине, видит, как бьётся жилка на его шее, как стекает вязкая кровяная слюна. — Тем более, зачем мне щадить тебя? Ты готов ради своей жалкой жизни предать семью?.. Приговоренный не даёт Чонгуку договорить, сипит грубо: — Нет! Я никогда! Я… я не предам! Поверьте! — Да? Не предашь? — Чонгук смотрит на отчаянно кивающего урода и приказывает. — Перемотайте. Пленник замирает. Казнь снимается на камеру. Всегда. Гулко сглатывает и слышит. «Я всё расскажу! Не убивайте меня!» — Упс, — жмёт плечами Чонгук, давая отмашку, чтобы снова снимали. — Не прокатило. — Вновь берёт в руки биту, смотрит в абсолютно тупые от ужаса глаза, вспоминает точно такие же когда-то давно в Китае у правой руки главы, стоило Чонгуку отстричь ему первый палец, и ухмыляется. — Благодари меня за лёгкую смерть. Охрана Чона кивает, будто подтверждая слова хозяина, и продолжает равнодушно наблюдать за казнью. Спросите у Чонгука, нравится ли ему убивать, то он ответит: мне все равно. Ему правда все равно. Все равно кого, как, чем и где. Чонгук давно перерос точку невозврата, давно отучил себя сочувствовать ублюдкам, встающим на пути. Если вы преградили дорогу Чонгуку — будьте готовы лечь под его ботинками. Без сопротивления. Иначе… Иначе будет так, как сейчас. Лакированная поверхность биты мягко встречается с черепом, погружается в плоть легко, будто по маслу скользит по крови. Отрывается с премерзким хлюпаньем и заносится снова. Чонгук держит руку легко, играется словно, пока точным ударом не сносит голову с тела, отправляя в океан. Останки падают под действием удара назад, переворачиваются и летят следом, вниз, к бушующим волнам. Чонгук заглядывает за край, опираясь на биту, смотрит несколько секунд на тело, снова цокает. — А ведь он испачкал мне брюки, — тянет предельно грустно, игнорируя то, что кровью покрыт полностью и брюки далеко не самая грязная часть. Однако Чонгуку плевать. Он подходит к следующему, снова закуривает, осматривает парня. Молодого совсем, с ясным, но подернутым страхом взглядом. Смазливый, омега что-ли? — Омега? Люди Намджуна отрицательно качают головами, и Чонгук возвращает взгляд к парню. — А жаль, мог бы жить, — тянется за пистолетом, ибо портить такую красоту битой ну очень жалко. Дырка в черепе ему больше пойдет. Заносит пистолет перед мальчишкой почти, прикуривает, морщась на дымку. Почти стреляет. — Типа джентльмен? — плюёт ему под ноги парень. — Типа пощадил бы? Что ты за тряпка такая? Пощадил бы он меня! Ха-ха-ха! Чонгук опускает пистолет, склоняет голову, перехватывает сигарету и думает, осматривая мальчишку лучше. Охрана отступает на шаг назад, когда тот начинает снова говорить. — Правильного из себя делаешь? Омег не бьём и все такое?! Дерьмо! Эти твари хуже нас! Бляди и шлюхи, та ещё грязь! Снова плюнуть он не успевает, взвизгивая как омега от прошивающей плечо боли. Чонгук наводит дуло на второе плечо, целится чуть ниже, чтобы прошло насквозь, и снова стреляет. Оглушительный вопль закладывает уши. Чонгук пистолетом поднимает дрожащий от рыданий подбородок. — В качестве просвещения — именно омега дал тебе жизнь, — говорит Чонгук монотонно, будто тему в школе объясняет. — Омега наградил тебя этой очаровательной внешностью, хотя ты альфа. — Замечает отвращение сквозь гримасу боли и догадывается. — Или ты именно из-за этого их ненавидишь? Слишком смазливый для альфы. Прекрасная замена омеги, — ухмыляется жестко, запускает пальцы в рыжие вихрастые волосы, дёргает к своей ширинке и видит, как расширяются от ужаса глаза парня. Как тот дышит загнанно и замер, несмотря на боль в простреленных плечах. Отталкивает от себя так, что парень падает на спину. — Угадал, — кивает Чонгук сам себе. Склоняется над ним, наступая на пах, давит. — Использовали как сучку? Что же, значит заслужил. Раз ты молчал и терпел, значит нравилось. Да? Рыжий под ним воет и плачет, вертится, плюётся ругательствами и пытается отползти. Чонгуку противно. Он убирает ногу и снова взводит пистолет. Наводит на лоб и ждёт хоть какой-то реакции. Парня же выворачивает на бетон, рвота мешается с кровью, пачкает приговоренного, заставляя сморщиться от ужасного запаха. Чонгук недолго наблюдает за муками пленника. Выстрел. Мозги смешались с кровью и остатками завтрака, потекли к обрыву, тело рухнуло в эту зловонную лужу и затихло. — Что же, господа, — Чонгук поворачивается к камере, снимающей весь процесс, кланяется иронично. — Представление закончено. Спасибо за просмотр. Альфа стаскивает пиджак, оставаясь в белой рубашке, воротник которой, точно под вырез пиджака, имеет кровавый цвет. Откидывает его на капот машины, облокачивается на него же и снова курит. Проскакивает мысль, что пора бы бросить, время отнимает, но все равно присасывается к никотиновой палочке, глушит красные всполохи под веками, вспоминает. Тяжесть памяти горчит, першит в горле, отвлекая от сигаретного дыма, пробивает тонкую щель в забетонированном проходе и всё-таки просачивается в настоящее. Чонгук словно со стороны наблюдает за вязким стелющимся туманом, за вихрами воздуха, как тот расползается перед ним, просачивается внутрь. Чонгук позволяет себе вспомнить.***
Большой город, ужасающе огромный, давящий, страшный. Чужой. Жестокость. Одно слово охарактеризовало нрав этого города. Пекин. Китай. Чужой. Чужой для всех. Для себя. Для них. Для города. Чужой. Чонгук не думал, что будет легко, не строил мечты о прекрасном будущем, не надеялся на новых друзей и знакомых, на субботние вечеринки и посиделки, не размышлял, как будет проводить досуг. Чонгук не думал о своём будущем. Все его мысли были далеко от него, сидящего в самолёте до Пекина. Они крутились вокруг болезненно любимой фигуры, вокруг устало сгорбившейся спины, вокруг мозолистых рук и почти потухших глаз, вокруг родного запаха полевых цветов и выпечки. Чонгук не мог их сдержать, постоянно возвращался в ту клетку, где лишился самого ценного. Прокручивал тысячи раз в голове слова, разбирал их на звуки, чернилами на подкорке выводил, выучивал. Чтобы впредь не ошибаться. Чонгук не думал, что Китай его примет. Как же, кореец, без родителей, мрачный и молчаливый, с постоянно таскающейся по пятам охраной. Кто полезет? Сначала и не лезли. Это сначала. Чонгук не думал, что примут за своего. Смешно даже, но в первой драке позволил себя ударить по лицу, долго потом языком трогал незаживающую ранку, морщился. На все попытки заступиться за себя сбегал, ночевал на улицах, снова дрался. Прятки от самого себя, подворотни, оживлённые проспекты, накуренные клубы, постоянно гудящий телефон. В итоге выброшен или потерян. Чонгук не помнит. Но точно избавился. Прибитый к стене кучей отморозков он точно не чувствовал тяжести мобильника. Зато тяжесть руки и ног потом месяц давала о себе знать. Мобильного не было, и он уже выдохнул с облегчением, что трезвонить перестали. С трудом дошёл до входной двери, даже не запертой, потому что очнулся несколько часов назад неизвестно где и только до квартиры добрался, рухнул в спальне на пол и попытался уснуть. Не дали. Настойчивый звонок рвал барабанные перепонки и требовал впустить гостя. Чонгук проклял всё: дверь была открыта. Сквозь щелки глаз, опухших от синяков, увидел смутно знакомое лицо, нахмурился и тут же зашипел от боли в висках, вцепился в косяк, падая. Чонгук помнит ругательства и холодные руки, придерживающие голову, тяжёлый голос главного сверху. Посмеялся ещё: откуда тут взяться Юнги и Намджуну? Чонгук и посмеялся. В больнице. В подушку. Смеялся, пока кости срастались, пока сходили синяки и гематомы, смеялся беззвучно, выдирая капельницы и отказываясь от лекарств. Чонгук смеялся, Юнги — серел с каждым днём всё больше, выслушивая врачей, кивая заторможенно, косясь на мрачно курящего в кресле Намджуна. Тот не сводил взгляда с Чонгука, приходил каждый день с омегой, терпеливо ждал. Чонгуку все равно на посторонних, он кивает врачу, слушает наставления и указания, даже улыбается. Намджун не верит. Делает вид, но нет. Дожидается выписки и отвозит парня в квартиру, высылает Юнги за какой-то мелочью, дожидается, когда омега покинет квартиру. И за грудки прикладывает Чонгука об стенку, встряхивает жёстко, приподнимает над полом. — Ты что творишь, уродец? В психушку захотел? Почему я должен бросить все дела и примчаться сюда, подтирать твою задницу? Тебе жизни не хватит, чтобы оплатить мое время. Чонгук в ответ улыбается как-то пусто и просит поставить на пол: ему холодно. И всё. Намджуна внезапно отпускает, стоит увидеть глаза мальчишки. Мужчина отшатывается, отряхивает руки, но смотрит так же тяжело, требует ответа. Чонгук считает полоски паркета под своими ногами, шевелит пальцами, отстукивает ритм, понятный лишь ему, поднимает голову и смотрит. — Зачем вы приехали? Вы же выслали меня, чтобы не мешался, обузу выкинули. Зачем приехали? Соскучились? Или только потому, что Юнги-хён за своего щенка беспокоится? Слова мальчишки острые, болезненно правдивые, Намджуну бы ответить, да не знает как, чтобы не разрушить окончательно. Он не собирался с ним церемониться, считая, что все выходки от желания привлечь внимание, вернуться назад. Сейчас не думает, что был прав. У Чонгука в глазах могильный холод, и отрешение, нежелание бороться. Осознанный поиск проблем и крови, как способ чувствовать. Чонгук ломается, резко остался один, потерял в одночасье все. Намджун понимает, что ребёнок ещё, пятнадцать лет, не справится. Он смог, но их было двое. Чонгук один. Совершенно. Не слушает, что несёт подросток, подходит внезапно ближе, хватает за затылок и в себя впечатывает, заставляет прижаться к груди, держит, поглаживая по спине. Чонгук замирает куклой в чужих руках, напряжен, остро заточен, готов вскрыться сам и запачкать окружающих. Внезапно расслабляется, упирается лбом в рубашку Намджуна, дышит носом глубоко, тяжело моргает, словно камни с ресниц стряхивает. В итоге застывает подобием себя. Вернувшийся Юнги застаёт альф все так же стоящими рядом, Намджун кивком указывает на кухню, сам тащит парня на диван, укладывает не особо бережно, но как может. Говорит тихо и долго, Юнги с кухни слушает, мелко дрожит от подступающего комка к горлу. Слова простые, но тяжелые, оседают в воздухе, отпечатываются в памяти, вбиваются на подкорку. Юнги едва сдерживает порыв разрыдаться, следит за уснувшим Чонгуком ночью, опасаясь, что тот сбежит. Однако, нет. Намджун с утра забирает парня с собой, и их нет весь день. Под вечер же Юнги получает двух пьяных альф, которых в квартиру привезла охрана. Юнги смотрит на Чонгука и ужасается, расталкивает Намджуна, требует объяснений. Тот смотрит на растекшиеся по рукам парня чернильные крылья и лишь машет рукой, что-то говоря про свои методы терапии. Юнги не верит и угрожает уйти к чёрту, если с мальчишкой что-то случится. С Чонгуком не случается с тех пор ничего. Ничего, кроме того, чему он позволяет случиться. С той ночи прошли годы, наполненные самыми разными событиями, людьми и решениями. С того утра, когда Чонгук проснулся и обнаружил на своих руках крылья, все изменилось. Изменилось не сразу, по кусочкам, больно и тягостно. Чонгук каждый день отказывался от части себя прежнего, вырывал с корнем, щедро поливая свежую рану жестокостью. Чонгук не бежал больше, но упрямо шёл к цели, искал причину выживать, причину становиться сильнее. Тогда, в тёмные дни для подростка, он вспоминает впервые за два года ненавистное лицо и запах. С рыком просыпается ночью, со сжатыми кулаками, с испариной на лбу, с отчётливым желанием сломать, подчинить. Чонгук в жизни не признается, что выжил ради него, ради возможности самому сломать, до основания разрушить. С того дня ощущал удушающий запах, забивающий обоняние. Запах, который перебивала только кровь. Чонгук осознанно ищет проблемы, осознанно ввязывается в драки и потасовки, отслеживает отморозков, проникает на склады и следит за сделками между кланами. У Чонгука цель чётко обозначена, он к ней дорогу собственной кровью прокладывает, с каждым шагом все шире крылья расправляет, угнетает своей аурой, давит харизмой. За три года поднимается из тени, отрывается от крыла Намджуна, сам распоряжается своей жизнью. Чонгуку двадцать, и он левая рука главы Китая, преданный пёс Чао Лу, чистильщик. Пса боятся и продолжают презирать. Чонгук молчит и смотрит свысока, улыбается уголками губ, кивает сам себе. Каждый, бросивший косой взгляд, оскорбление, презрительно фыркнувший в его сторону не доживает до рассвета. Чонгука боятся. В конце концов начинает бояться и Чао. Правая рука — секретарь в свете и палач в тени — Минхо первый замечает неладное. Следит за парнем, но не успевает доложить Чао о готовящемся перевороте. Чонгук помнит, как тот гордо молчал, пока его тащили и привязывали к стулу; как сплюнул под ноги и назвал его щенком. Помнит, как тот орал, когда Чон лично отстриг ему палец. Презент отправился к Чао в конверте, как привет с того света, как угроза и напоминание. Чонгук не долго оставался в тени. Подмяв под себя почти весь клан, устранив мешающих и ненужных, Чон начал действовать. Чао не отличался завидным умом, но славился продажностью, растратив былое влияние своего отца и унаследованное состояние. Чонгуку работать на это ничтожество было противно. Убивать его — тем более. Он и пальцем к Чао не притронулся, лишь молча наблюдал, как его люди тащат эту тварь на скотобойню. Спокойно приказал спустить привезенных собак. Устроился на капоте авто и курил, наблюдая, как свора голодных псов заживо раздирает бывшего уже главу Китая. Клан Лу ушёл в прошлое. Сильнейший клан Китая, поднятый с колен за шесть тяжёлых лет, возглавляемый Чон Чонгуком — клан «Черного Дракона». Тотем выбит на спине главы, чешуя переходит в чернильные крылья, хвост ящера обвивает бока альфы и спускается к паху. Все, кто видел тату полностью признаются, что зверь на коже и внутри явно отображается в темных глазах главы, что его тяжёлая давящая аура следствие тьмы внутри. Многие подчинённые Чонгука боятся, опасаются смотреть в глаза, до смерти опасаются разбить доверие. Чонгук жесток к предателям, такими казнями руководит сам, курирует каждого осуждённого. Последнее, что видят предавшие — его глаза. Глаза зверя, жаждущего крови. Статус сильнейшего клана дал доступ за границу. Налаживание отношений прошло на высшем уровне, Чонгуку доверяют, его силу признают, с его мнением считаются. Неугодные перестают существовать. Бизнес JeonGroup сосредоточен на охранных системах и вооружении, Чонгук поставляет своё оружие и защиту от него спецслужбам, полиции и охранным организациям, имеет разрешения на вывоз и ввоз необходимой продукции, транспортировку грузов по морю и воздуху. Постепенно сфера влияния расползается на большую часть Китая, проникает в верха, где у Чона свои люди, справляющие большинство сделок законным путем. Чонгук во тьме, в его руках тени, за спиной свет и закон. Дракон прочно стоит на троне и свой взгляд устремляет на Корею. Чонгук не бросал связи прошлого. Каждый год приезжающий Юнги видел, как альфа рос, какие строил планы, успевал на несколько часов перехватывать его между работой, чтобы просто обнять. Чтобы дать тьме отступить, поделиться теплом. Юнги нуждался в этом мальчишке, нуждался в уверенности, что у того всё хорошо, что раны зажили, затянулись. Чонгук доказывал, что да, затянулись. Улыбался омеге и просил не волноваться. Юнги верил. И в итоге прекратил навещать. В Корее назревал конфликт между Фениксом и другими кланами, поддержка Юнги была необходима Намджуну. Чонгук о готовящемся разделе власти знал отлично и сам предложил свою помощь Намджуну. Тот, заинтересованный в связях с Китаем, согласился. Альфы заключили договор, по которому Чонгук является преемником Кима на время своего пребывания в Сеуле. Ни о каком обосновании Дракона в Корее и речи не шло. Чонгук и не стремится. Он возвращается лишь затем, чтобы стереть с лица земли Феникса. Клан, мешающий Чонгуку даже в Китае, подстраивающий неприятности, грабящий, выбешивающий. Чонгук вернулся жестоко отомстить. И забрать в качестве трофея наследника. Чонгук не ожидал, что наследника выдадут замуж за Тигра. Чон Хосок, встреченный в первый день, оказался ебанутым психом. Ким Тэхен — причина ненависти и жизни — оказался истинным. Чонгук на раскладку Судьбы усмехается. Он готов играть по её правилам. Пока что.***
Последняя сигарета догорает своё время и летит в океан, Чонгук хлопает по карманам в поисках телефона, морщится на подсохшую кровь на коже и лениво поднимает ладонь вверх, призывая подчинённых. Рядом тут же появляется один из охранников. — Костюм поприличнее, итальянский ресторан и цветы. — Цветы? Альфа позволяет себе переспросить, получает утвердительный кивок и садится за руль, дожидаясь хозяина и одновременно отдавая приказы своим уже подчинённым. Чонгук приводит себя в порядок в ближайшем отеле, забирает цветы и снова усаживается в машину. — Ресторан? — Нет, — качает головой, оглаживая тяжёлые бутоны нежно-розовых лилий. — Кладбище. Водитель смолкает, придавленный нагнетающей атмосферой в салоне, и заводит мотор. Чонгук откладывает букет на соседнее сидение, открывает переписку, в которой от силы четыре сообщения, набирает сообщение. И стирает. Открывает последнее фото, присланное омегой, думает несколько секунд и откладывает мобильник снова. Решает сделать сюрприз Тэхену, засидевшемуся в четырёх стенах. Чонгуку надоело прятать омегу, пусть и не прячет, но тот сам скрывается, тянет время, отсрочивая неизбежное. Тэхен боится выходить, боится вновь встретиться лицом к лицу со своим кошмаром, боится, что зверь Хосока его учует. Впрочем, Чонгук думает, что не без основания: он бы тоже учуял. Даже сейчас ощущает на себе его запах, лёгкую карамельную сладость. Чон не любит сладкое, но с Тэхеном не так, омегу вдыхать хочется, втирать в кожу, пускать по венам, растворять его и растворяться в нём. Влекомый жаждой мести и расправы, желанием разрушить и подчинить своей воле, Чонгук постепенно замечает, как зверь его с каждым мгновением все крепче оплетается тонкими нитями связи, как он сам стремится к тому, кто все несчастья принёс. Зверь стремится к тому, кто его пробудил. Чонгуку смешно: доигрался дракон, на лапы пал перед омегой, стелется, взглядом испепелить обещает каждого, кто сунется. Смешно. Однако, каким бы противоречивыми не были мысли и желания, но Чонгуку приходится признать: Тэхена он не отпустит. Не потому, что истинный, потому, что зависимость, острая необходимость и нехватка, самая настоящая ломка, подобная чуме и смерти от голода. Чонгук его уничтожит, но рядом с собой держать будет. Утопит в крови, в бесконечной ненависти, в страхе. Не отпустит. Никогда. Он уже попробовал, ему дали малую часть от огромного пирога. И пусть Чонгук сладкое не выдерживает, но Тэхена поглотит. В самую бездну за ним спустится, изуродует демонов, но своё отберёт. Тэхен его. Только его. Кенигсегг плавно останавливается у главных ворот центрального кладбища, Чон недолго наблюдает за проходящими мимо людьми. Уже поздно, и посетители покидают скорбное место, спешат домой, дальше от горя, ближе к теплу и уюту. Проходят мимо, косятся на чёрный спортивный автомобиль, отводят взгляды, не желая встречаться с тем, что внутри. Чонгук их отчасти понимает: нормальные люди с кортежем охраны не ездят. Чонгук и не обычный человек — альфа, глава, угроза. Выходит из машины, взмахом руки приказывая охране оставаться за воротами, бредёт по мощеным дорожкам мимо памятников и могил, скупо одаряет некоторые взглядом, оценивая убранство территории. С каждым шагом медлит, подходя к нужному месту. Замирает изваянием, сжимая цветы крепче, только так выдавая эмоции. Смотрит бездумно на белоснежный мрамор, на золотые витиеватые буквы и дату. Что-то в груди щёлкает, скрипит, скрежещет, Чонгук опускается на колено, укладывает лилии у основания надгробия, склоняется к плите, оставляя на холодном камне лёгкий поцелуй. Прикрывает глаза, прислоняясь уже лбом. Дышит глубоко, просит прощения мысленно, рассказывает сквозь хрипы о том, как живёт, чего добился, просит не грустить и пожить счастливо хотя бы там. Отрывается тяжело, поднимается, молчит пару минут и уходит. Впервые Чонгуку легко отпустить, легко проститься и дать свободу себе и ему. Он не жалеет, что приехал. Что навестил. Эмоциональный голод, преследующий его все эти годы, как умер Лим, притупился лишь с появлением Феликса, с нагловатым красивым омегой, буквально повесившимся Чонгуку на шею. Альфа не был против развлечения на одну, максимум несколько ночей, однако позволил Хану остаться рядом гораздо дольше, чем многим до него. Было ли это простой прихотью? Чонгук не думает. Он явственно ощущал, как омега в большинстве случаев удовлетворял его потребности, не особо капризничал и не требовал верности. Феликс подбирался к Чонгуку осторожно, альфа прекрасно осведомлен обо всех его ходах, о желаниях и мечтах. Хан хотел роскошной жизни, хотел Чонгука, хотел его фамилию. Было ли это любовью? Чонгук не скрывал от парня, что тот лишь любовник, фаворит, почти постоянный партнёр. Не более. Чонгуку нравилось баловать парня, заигрывать, изводить. Словно подпитываясь его эмоциями, Чонгук стал замечать угасание. С Феликсом становилось привычно, равномерно. Никак. Связано ли это с тем, что Чон вернулся в Корею либо с банальным привыканием — не известно. Одно Чонгук осознает точно: Феликс ему не нужен. Какой смысл в отживших своё игрушках? Он отправит его назад, оставит карточку, как небольшое «спасибо» за время рядом, и удалит из своей жизни. Чонгуку не нужен балласт, лишние проблемы и чужая ревность. Чонгук не мальчик, коллекционирующий игрушки. Ненужное в мусор. Но он умеет быть благодарным. Ещё пара минут длится в тишине, Чонгук прощается с могилой, идёт к машине, сжимая в пальцах сигарету. Выпуская её из рук.***
Какой смысл в одежде, если ты постоянно сидишь в четырёх стенах? Не то, чтобы Тэхен привык ходить голым по квартире, не привык, чего уж, но ввиду того, что все равно никуда не выходит, омега решает не утруждать себя нормами морали. Изрядно потрёпанная психика и расшатанные нервы дают сбои, сознание расплывается, и Тэхен вот уже два часа лежит поперек кровати на животе, оттягивает ремень на шее и чешет затылок, раздумывая над ходом. Думает он пару минут, качает ногами и задумчиво мычит, перебирая карты. Поднимает взгляд на второго игрока и дует губы. — Мог и поддаться, жлоб. Бурчит крайне комично для того, кто вот уже третий раз проигрывает в карты собственному охраннику. Марко лишь хмурится, откидывает со лба мешающий галстук и снова требует: — Оденьтесь уже, это неприлично. — Неприлично трахаться клубнично. Что тебя смущает? Неужели вид моей затраханной задницы? Марко морщится, мысленно желая помыть этому парню рот с мылом. Вообще всё началось странно. Едва Чон уехал, оставив омегу на Марко и ещё пару людей, как они услышали глухой стук. Ворвавшиеся в комнату альфы увидели расхаживающего по кровати Тэхена, ногами сбивающего постельное бельё. Причина шума лежала на полу у окна: омега всё-таки кинул часы в окно, намереваясь разбить. Увы, Чонгук оказался дальновидящим ублюдком — стекла довольно толстые. Скинув ногами всё на пол, омега уселся на постели по-турецки, подпёр рукой щёку и тяжело вздохнул. — И чего вы на меня пялитесь? Глаза лишние? Охрана мгновенно устремила взгляды в пол, намереваясь уже уйти, когда Тэхен вновь их остановил. — Хочу есть. Ты, крайний, сможешь привезти огромное ведёрко мороженого? Хммм… — Тэхен задумался, покусывая палец и решая, хочет он издеваться над другими за сегодняшнюю ночь, или, всё же, есть он хочет больше. Принюхался к пальцам и на автомате выдал. — Миндального? Посмотрев на не двинувшегося даже альфу, возвел глаза к потолку и тихо выдавил из себя: — Пожалуйста? К удивлению Тэхена, альфа кивнул и вышел, оставляя омегу в состоянии недоверия. — Серьезно? Вежливость? Тэхен кривится, ежится от холода, но одеваться упорно не хочет. Странное желание скорее убрать следы Чонгука со своей кожи и дать окружающим их видеть переплетается внутри, разрастается томной негой, смешивается с тянущим чувством после утреннего беспощадного траха и выходит наружу пошло горящими глазами. Тэхен выглядит так, будто его трахали. Его трахали. И он не собирается это скрывать. Чувство собственного падения разъедает, разливается чистейшей кислотой внутри, плавит и сжигает внутренности. Ему понравилось. Тэхен себя ударить хочет, но ему понравилось. Понравилось прогибаться и стонать, выворачиваться в руках альфы, кусать его за плечи, напряжённо вбирать в себя и отдаваться, улетать от накрывшего оргазма. Тэхену нравится, нравится настолько, что он никогда не скажет об этом. Будет скалиться, показывать зубы и не даваться. Но плавиться под каждым касанием, утопая все глубже в смеси удовольствия и ненависти. Только глупый будет отрицать факт очевидного удовольствия. Тэхен не глупый и не считает себя глупым. Тогда, признавая свои связи, он не считал это недостатком, не считал чем-то постыдным удовольствие, если оно лишь для него, если заставляет забыться в чужих руках хоть ненадолго, согреться. Тепло, основополагающая жизни, Тэхен ценит его, любит тепло, постоянно ищет. Лишь в его поисках едва не сгорел, разбился хрупким остовом, выгорел дочерна. Воскрес. Чонгук воспламенил, позволил вспыхнуть во мраке, дал необходимую искру. Запирая дверь, раскрывая себя, подавая зверю в неприкрытом виде. Тэхен понимал прекрасно, что так как раньше не будет. Он утратил свою власть, едва вложил пальцы в ладонь Хосока, потерял себя в этих сжигающих днях близости, развеялся в воздухе квартиры Чонгука. И лишь рядом с ним воскрес. Тэхен не пытается забыть ночь, понимает, что не сможет, что не хочет, и последнее немного пугает. Ощущать на себе взгляд черных глаз, чувствовать близко к коже желание, впитывать страсть и похоть, опираться о чужое твердое тело, горячее, невыносимо горячее, и сгорать на нем. Тэхен не забудет. Метки, оставленные губами, синяки и царапины от сильных пальцев. Больно, сладко, приятно. Чонгук умеет брать и давать сполна, возмещать нанесенный ущерб. Омега над каждым синяком россыпь поцелуев обнаруживает, взглядом следит за тропинками удовольствия по своему телу, ведёт кончиками пальцев, вспоминает, когда и как именно его брали, в какое мгновение расцвел каждый засос. Целенаправленно отдавшись, Тэхен встретился с сокрушающей лавиной страсти, потонул в ее носителе. Согрелся. Ведет плечами, отгоняя призраки ночи, и вновь на охрану смотрит. — И когда он вернется? Альфы жмут плечами, сохраняя равнодушие на лице. Что, в общем-то, сложно. Омега обнажен и развратен, светит всеми мечеными местами и смотрит прямо, не стесняется своей обнаженности. Ему нечего стесняться, он знает, что красив, знает цену себе и своей внешности. Потому лишь ведет плечом снова, фыркает и кидает одному из мужчин телефон. — Снимать умеешь? Недоверчивый взгляд и кивок со стороны альфы, и Тэхен недолго роется в ящике, выуживает оттуда ошейник и тонкую цепь, застегивает перед зеркалом, расправляет так, чтобы засосы было видно, изучает недолго самого себя и вновь садится на кровать. Тэхену необходимо держать Чонгука рядом, увлечь собой, натравить на Хосока, отомстить. Ради этого он пожертвует телом, пожертвует всем. Пусть растворится в чужих прикосновениях, пусть сгорит без возможности вернуться. Тэхен садится так, чтобы получившееся фото заставило альфу желать вернуться, и просит снимать. Слегка недоумевающие охранники исполняют просьбу, отдают телефон назад и переглядываются. Поведение омеги странное и довольно неадекватное, залюбленное за ночь тело уже не привлекает. Парня хочется отправить на проверку к доктору. Лучше всего — к психиатру. Отправивший сообщение Тэхен разваливается на постели и долго смотрит в потолок, улыбается чему-то своему и дергает за цепочку, косится на все еще стоящих у дверей мужчин и выдает: — Может, хоть в карты сыграем? У вас тут пиздец скучно. Марко хмуро кивает, логично рассуждая, что иначе омега снова будет громить комнату, его придется усмирять, что повлечет недовольство хозяина. Касаться омеги Чонгук запретил, обещая каждому нарушившему приказ отсечь руки по плечи. Поэтому получает в ответ лишь довольную улыбку Тэхена и косой взгляд напарника. Тот вскидывает ладони, оставляя неадекватного парня на Марко. Тэхен не умеет играть, фальшивит жутко и каждый раз, когда Марко ловит его на фальши, дуется, прикладывается к ведерку с миндальным мороженым и корчит из себя обиженного. Вот и сейчас, проиграв в третий раз и снова думая, как не попасться, Тэхен считает минуты. Прошло всего лишь несколько часов, в желудке болтается лишь мороженое, хочется пить и зябко достаточно, чтобы заползти под новое одеяло и скукожиться, тем самым завершая игру. Альфа отвлекается от карт, смотрит недолго на притихшего парня, забирает ведёрко из-под мороженого и выходит, оставляя его одного. Тэхену своё состояние не нравится. Меняющее полярность, как качели, настроение скачет к разным полюсам за считанные секунды. Ещё несколько часов назад Тэхен был уверен, что дождется, нагло встретит и заставит думать только о себе. Сейчас же ему не нужно ничего. Нужно тепло, руки, крепко держащие, шея с привлекательным запахом, длинные умелые пальцы, выедающие душу глаза. Тэхену необходимо больше, слишком мало было, слишком холодно он себя чувствует, слишком далеко нужное тепло. Тэхен головой мотает, натягивает одеяло выше, заматывается полностью и лежит ещё час, пока желудок не начинает сводить от голода. Сползает с постели и так и идёт в одеяле на кухню. Долго сидит за стойкой, клюя носом и зевая, пока прислуга готовит обед. Те уже не косятся, весь персонал сменился, и Тэхену в общем-то плевать на причины, но новые лица порядком удивляют. Как и некоторые странности. Омега перегибается через стойку и хватает молодого повара за локоть, чем вызывает испуганный взгляд и непонятный жест рукой. Парень отшатывается и продолжает руками что-то объяснять. Тэхен щурится, двигается ближе и прикладывает палец к губам, заставляя замолчать. Смотрит на посудомойщика, стоящего спиной к ним. Толкает большое блюдо со стола, позволяя разлететься на тысячи осколков, повар сбоку дёргается, посудомойщик — ничего. И Тэхен понимает. — Читаешь по губам? Шепотом спрашивает, хотя, может, даже и звука не издавать: повар понимает все с первых слов. Кивает и снова пытается что-то сказать жестами, однако Тэхен прерывает его кивком на второго: — Этот тоже? Утвердительный кивок, и Тэхен вовсе сдувается. Ясно. Чонгук решил лишить его всякого общения, почему — Тэхену не ясно, но раздражает это невероятно. Пусть он на правах шлюхи здесь, пусть его держат только из-за тела и прихоти альфы, пусть он не имеет слова против Чонгука. Но запрещать ему общаться он не смеет. Тэхен и так слишком долго был во тьме, выцарапал себя из неё, едва-едва смог подняться. Ему срочно нужен кто-то живой, кто-то мыслящий и говорящий, пусть это будет Чонгук или кто-то из его людей, пусть даже Хосок, но Тэхену необходимо общение. Он обедает, раздумывая над решением Чонгука сменить персонал, и вспоминает тех двоих, кто пришёл к нему в спальню, когда он должен был быть один, но оказался с Чоном. Тех двоих он больше не видел, он вообще больше никого не видел, неизменными остались лишь охранники. Постепенно мысли сходятся к тому, что у Чонгука могут быть враги, враги, которые решили действовать через омегу. Но опять же глупо. Кто будет давить через шлюху?.. Тэхен осекается. Он помнит, кем был его папа, пусть давно, пусть слишком плохо, но помнит. Любовник: не шлюха, но и не муж. Тэхен слишком хорошо помнит, как сменялись кадры репортажа на огромной плазме в пансионате, помнит, как тихо плакал за кадкой с фикусом, стоило узнать в кровавом месиве родное лицо. Тэхену сжимает сердце и давит изнутри, стоит этим эмоциям захватить с головой, вертит головой, вытряхивает воспоминания, заменяя их другими, не позволяет боли вновь наполнить себя. Но кадры сменяются, жуткое кино продолжается. Кровь на стенах и полу перетекает в кровавые волосы, расползается улыбкой и дымом по лёгким. Дышать трудно, трудно соображать, трудно моргнуть и отвести наваждение. По запястьям холодной болью, в кровь ядом, до зуда и скрипа обивки впиться пальцами, словить самый настоящий приход, выдрать боль из себя, чтобы ловить в каждом жесте напоминание. Тэхен не забыл. Пытался. Не смог. Из кошмара выводит тёплая рука на плече, омега моргает заторможенно, смотрит на парня повара, щекой внезапно о пальцы трётся. И плачет. Слезы мелкие и будто смешные расходятся быстро, превращаются в поток алмазных капель и быстро иссыряют край одеяла. Повар ждёт молча, поглаживает по плечам, позволяет выйти всему, что томило и тяготило, а после наливает крепкого чая, смотрит задумчиво несколько секунд на хлюпающего носом омегу, и добавляет в чай коньяк. За что получает неодобрительный взгляд от Марко. Тот на кухне с Тэхеном второй тенью, внимательно наблюдает и Чонгуку отчитывается, о последнем тоже сообщает, но в ответ тишина, и альфа лишь вздыхает, желая именно сейчас оказаться рядом с Чонгуком на казни, а не здесь, присматривая за жующим сопли омегой. Тэхен же после оригинального чая расслабляется, растекается по стойке и пальцами ловит блики в отражении поверхности, шепчет под нос какие-то глупости и улыбается. Повар довольно улыбается в ответ, на заднем плане все также мрачно возвышается Марко. Этаким живописным трио они завершают обед. Тэхену надоедает кухня, и он решает перебраться в гостиную, долго бурчит на отсутствие пульта, висит на плече Марко, заставляя того синеть от раздражения, и в итоге валится на диван прямо в одеяле. Смотрит парочку глупых передач, искренне наслаждается пустой головой, и засыпает под очередную порцию шуток от ведущих. Когда омега просыпается, за окнами глубокий вечер, окна распахнуты, телевизор выключен и одеяло откинуто. И только во тьме слабо светит огонёк. — Соскучился? Если всегда считать себя королём, всегда смотреть лишь вверх и не замечать того, что внизу, то совсем недолго остаётся ждать твоим врагам, когда ты споткнешься. Тэхен считал себя королём, правил своей маленькой страной, мечтал править огромным государством и держать в своих руках поводок от мощного зверя, Тэхен видел себя рядом с Хосоком на равне, видел власть, чувствовал силу и мощь. В итоге же слишком высоко смотрел, слишком широко шагал, не рассчитал и прошёл мимо безопасной ступеньки, прямиком в пропасть. Тэхен научился бояться звуков, дыхания, шороха. Он научился смотреть вниз и послушно скулить, если того требует верхний, если того требует муж. Всегда считавший долю молчаливого супруга последней планкой и ниже своего достоинства, Тэхен опустился на неё, униженно подчинялся, боясь большей боли. Тэхен научился бояться. Огонь лижет тьму, танцует с ней, и омега зачарованно будто следит за его игрой, внутренне сжимается и почти хнычет, стоит зажигалке захлопнуться и поглотить живое тепло назад. Комната погружается во мрак, Тэхену даже забавно осознавать, что все взаимодействие с альфой у него получается во тьме. Тот, будто в своей стихии, скрывается во мраке, смотрит оттуда, изучает, решает, откуда лучше напасть и где первее откусить. Тэхену неуютно и прохладно довольно, ежится на сквозняке, покачивается и шипит от слабой головной боли. — Все бы мешали коньяк с обезболивающими, — выходит крайне ядовито и зло, омега чувствует буквально чужую ярость и злость, она холодными языками лижет, скользкой слизью окатывает. Тэхен на голос поднимает глаза от пола и плавно до Чонгука ведёт, замирает на выделяющемся белом воротнике, выше не поднимается. Иррациональный страх и недоверие, непринятие, Тэхен не узнает того, кто ещё вчера исследовал его тело. Кто губами выцеловывал каждую родинку, кто пальцами изучал кожу и нежно гладил, успокаивая. Тэхену жутко от пробирающего изучающего взгляда, он может только догадываться, что происходило днём за стенами квартиры, что могло разозлить ещё утром адекватного мужчину. Сейчас же тот лишь хлопает по коленке, сухо проговаривая: — Иди сюда. Один раз, но Тэхен не двигается с места, сидит, вжавшись в спинку дивана и пытаясь натянуть одеяло на голое тело, проклинает утреннее фото и провокацию. Он запах Чонгука чувствует всё отчётливее, у того ярость с кровью мешается, терпкого миндаля совсем немного, Тэхен почти не ощущает, но и этого достаточно, чтобы замереть от страха. Чонгук ждёт ровно десять секунд и снова повторяет, более раздраженно: — Иди сюда, — не получает никакой реакции, вздыхает тихо и поднимается, делает несколько шагов к омеге. Тэхена накрывает чужой аурой, давит на сознание, давит на желание подчиниться, прогнуться и позволить пасть на колени. Сопротивляется яростно, продолжает смотреть на альфу, стремится выдержать тяжёлый взгляд, приколачивающий к месту. Встречаются взглядами, скрещиваются, пытают друг друга раздражением и непослушанием. Чонгук по обе стороны от головы омеги опирается, склоняется ближе, смотрит жёстче, пытает взглядом, обещая смертельные муки. Тэхен на дне тьмы распятого себя видит, видит свою кровь, стекающую монстру в пасть, упирается ладонями в чужую грудь, пытаясь подвинуть, но сдаёт позиции крайне быстро. Чонгук одной ладонью убирает препятствие, прижимает руки омеги к его же груди, второй за волосы на себя тянет, впечатывает в себя, зубами щёлкает рядом с ухом, наслаждается судорожным выдохом. — Я не повторяю дважды, киса. Ты либо слушаешься, либо будешь наказан. Хочешь наказание? Впивается в губы, смакует долгожданный вкус и запах, испивает до хриплых выдохов омеги, позволяет лишь немного глотнуть воздуха, и за цепь тянет, натягивает. Тэхен из-за рывка сваливается на пол, шипит обиженно, опирается о колено Чонгука и пытается встать. — Нельзя, — урчит с холодной яростью Чонгук. — Раз уж ты не слушаешься с первого раза, то буду учить тебя как породистую суку. Ты же породистый, да, Тэтэ? — Пошёл ты! Тэхен натурально рычит, оскорбленный сравнением, бьёт альфу по ноге, и вновь пытается встать. На что тут же получает удар по коленям и как подломленный падает на пол, скулит жалобно. — Хотел тебя развлечь и вывести в свет как человека, — омега на этих словах вскидывается, но прижатый к полу и не особо получается. — Видимо, придётся сначала учить манерам: не пить всякую гадость без моего разрешения и не позволять себя трогать. Поэтому сегодня тебя трогать можно всем. И питаешься только алкоголем. Чонгук тянет за цепь за собой, на упирания обещает прострелить колено и заковать всего в гипс. Тэхен упирается с большей силой, ругается, в результате чего получает по губам лёгким шлепком и задыхается от возмущения. Чонгук тянет мимо всех комнат, на выход, и омегу накрывает ужас. — Ты выведешь меня так?! Чонгук хмыкает, тут же к стене прижимает, хватает за подбородок. — Ходить так перед всеми ты не стеснялся. Теперь походишь передо мной. Тэхен ищет намёк на шутку в черных глазах, но находит только насмешку и искры приглушенного желания. Альфа хочет его, злится и причиняет боль, делится своим желанием обладать, душит почти. Сглатывает и отводит взгляд, прикусывает губу, решая, что ответить. Перспектива светить своим телом перед другими не прельщает, оказаться на улице в чём природа родила — тоже. Пусть и самовлюблённо, пусть цинично и с долей эгоизма, но Тэхен готов быть нагим лишь перед Чонгуком, чтобы достичь цели, чтобы риск был оправдан. То, что сейчас сказал альфа, рушит хрупкие стены защиты, рушит тонкую оболочку, рушит и так слабую корку. С Тэхена кожу будто заживо сдирают, он за лоскуты цепляется, пытается от раздевающего, хотя куда уж больше, взгляда прикрыться. Вот только Чонгук прижимает внезапно сжавшееся тело к себе, крепко держит за спину, шепчет так же холодно, но уже менее раздраженно: — Ты явно не понимаешь, на каких условиях здесь находишься, Тэхен. Если думаешь, что раз под меня лёг, и можешь мной крутить, то хочу разочаровать: не получится. Ты привык к своей роли короля, Тэхен. Маленький златоглазый король, — почти мурлычет, целуя в шею, губами чувствуя венку, ощущая растекающийся страх по гибкому телу. — Теперь ты мой маленький король, Тэтэ, моя красивая, но очень самоуверенная кукла. Будешь и дальше нарушать правила — отправишься к своему горячо любимому мужу… Едва последние слова с губ срываются, едва пальцы замирают на жилке под ошейником, едва губы соприкасаются, как Тэхен будто проваливается, падает в этот мрак. Слова альфы разнятся с действиями, его холодность с тёплыми руками не сочетается, лёд слов и мягкость поцелуя идут вразрез друг другу. Тэхен хватается буквально за это ощущение чужой кожи, остаётся на плаву, не позволяет утянуть себя дальше вниз. Слова жгут и под зажмуренными веками печет, жарит ужасно. Чонгук следит за реакцией, следит за эмоционально нестабильным омегой, видит, как его кидает от края к краю, и лишь крепче прижимает, даёт так нужную сейчас поддержку, намертво приковывая к себе. Тэхен, в полном одиночестве, лишенный всего и даже большего, самого себя, ищет выход в клетке, сам себя в неё загоняет, просит запереть. И лишь на утробный рык оборачивается, встречается лицом к лицу с огромной мордой, падает на колени перед ним, просит защитить. У Чонгука всё внутри подбирается, сжимается в тугую струну, грозится рассечь при касании. Чудовище распутывает кольца, рвётся ближайшее к лакомому кусочку, хочет снова испробовать любимый напиток. Чонгук держит, сдерживается, сам себе напоминает о цели. Тэхен должен усвоить поставленные правила, должен понимать, кому подчиняться, и что бывает за непослушание. На личном опыте и чужом примере. — А чтобы впредь тебе не хотелось в обход меня что-то сделать, посмотри на результаты своего неподчинения и глупости. Разворачивает лицом к коридору и ожидаемо подхватывает содрогнувшееся тело. Тэхен зажимает рот руками, сдерживая крик. Перед ним на полу лежит, скрючившись, парень с кухни со сломанной, неестественно вывернутой рукой. Открытый перелом, и кровь заливает белую форму и ковёр, мешается со слезами с чужих щёк, растекается по полу. Тэхен отшатывается, опирается на Чонгука, сползает по нему вниз, хочет коснуться, как-то помочь тому, кто уделил ему каплю внимания ранее, и руку отдергивает. Встречается взглядом с болезненно злым, читает ненависть как раскрытую книгу, опускает пальцы, так и не коснувшись. Осознает. Не Чонгук сделал ему больно, и не его люди. Сам омега своевольничал, сам подставил ни в чем не повинного человека. Горечь режет горло и глаза, Тэхен всхлипывает, голову вверх поднимает, когда в волосы зарываются пальцы, гладят. Безмолвно плачет и просит хрипло: — Не убивай его, пожалуйста. Чонгук смотрит на чужое падение долгие минуты, тянет, затягивает удавку совести туже, всё-таки кивает. — Жду в машине. Оденься. Это, — дёргает за цепочку, — оставь. Оставляет за ухом обжигающий поцелуй и выходит, кивнув своим людям. Охрана подхватывает парня под руки и выводит из квартиры. Напоследок Тэхену достается наполненный горечи и боли взгляд. И это хуже всего. На ватных ногах поднимается, тяжело идёт в комнату, видит на постели пакет с одеждой, только заглядывает и тут же отдергивает пальцы. Истерично смеётся, треплет отросшие волосы, пытаясь смириться. Доигрался, раздразнил, растравил. Берёт скудные вещи и направляется в ванную, долго моется, готовится, прекрасно осознавая, чем закончится вечер, красится тем же, что было в пакете. Мелькает желание сделать из себя реальную шлюху, но быстро отпадает. Тэхен скользит взглядом по своим губам, по нежному румянцу, по подведенным легко глазам, и остаётся доволен. Злить Чонгука опасно, нужно удовлетворить, развлечь дорого, дать желаемое в лучшем виде. Тэхен умеет преподнести себя роскошно, вот и сейчас красится по минимуму, надевает тонкие струящиеся ткани. Долго осматривает в зеркале свои ноги, худые, облаченные в тонкую бежевую сетку, на черные плотные шорты с кожаными ремешками, на струящуюся прозрачную блузку. Под ней все видно, и выглядит лишь для вида, лишней преградой, дополнительным препятствием. Ошейник влажно блестит, и цепочка спускается до колен. Тэхен цепляет её за ремешок на шортах, и та теперь красиво огибает стройное тело. Фыркает на самого себя, прячет глубоко внутри пробирающий страх, гладит плоский живот и глаза прикрывает, вспоминает, все ли сделал. Внутри влажно и подготовлено, кожа мягкая и натерта маслом, лицо и тело ухожены. Омега выглядит дорого, гораздо дороже, чем раньше. Остаётся признаться, что у Чонгука есть вкус. Спускается с охраной к машине, послушно садится рядом и тянется ближе, стоит Чонгуку слегка дёрнуть за цепочку. — Красивая киса, — урчит куда-то в шею, пока целует, а Тэхен отчётливо теперь чувствует кровь на нём, жмурится, не отодвигается, позволяя изучать носом дальше. — Как подарки? Пальцы пробираются под блузку, оглаживают грудь, и Тэхен приоткрывает глаза, следит за кончиками чужих пальцев на себе, сглатывает, и после отвечает. — Выгляжу блядски. Чонгук усмехается, целуя в ключицу и откидывается назад, улыбаясь более тепло: — Почему же как? Тэхен не отвечает, лишь следит за дорогой, мысленно перебирает все варианты, кого он может встретить. И пусть он рядом со зверем, пусть тот за малейшее посягательство карает беспощадно, но страх остаётся. Он сидит внутри, подтачивает уверенность, мутит сознание. Тэхен не замечает, как двигается ближе, как прижимается к чужому плечу, вдыхает слабый миндаль и немного успокаивается. Что-то внутри орёт и мигает красным, требует отодвинуться. Но зачем? Под боком у опасности самое безопасное место, Тэхен понял. Лишь бы самому не сгореть. Ночной Сеул в предверии зимы впечатляет, одаряет радужку тысячами красок, проливает в душу тепло и свет. Первые снежинки падают на волосы, покрывают тонкой ломкой корочкой, Тэхен замирает у входа в ресторан, разглядывая кружево снежинок на плечах Чонгука. Альфа отдаёт распоряжения охране, кивает Тэхену и идёт к дверям. Придерживает тяжёлые двери, пропуская омегу вперёд. Обдает теплом сразу же, Тэхен ведёт плечами, осматривает помещение и расслабленно выдыхает: ресторан пуст, накрыт лишь один столик, свет приглушён, и рядом стоят официанты. Оборачивается на альфу, смотрит недоуменно, ожидая всякого, но не этого. — Что? — Замечает Чонгук взгляд, проходя к столику. — Хочешь в более людное место? Решил испробовать наказание на себе? Тэхен машет головой, сам подходит и присаживается напротив. — Нет, — Чонгук хлопает по коленке, растягивает губы в полуулыбке и кивает прислуге на бокал. — Со мной. Мне передали, что ты скучал. Иди ко мне. Голос бархатный, под мягкостью же сталь титановая, Тэхен убедился, поэтому сразу шагает к альфе, усаживается осторожно на колени, смотрит из-под ресниц на подбородок, опасаясь увидеть глаза. Чонгук горячий невозможно, сразу одной рукой обнимает, тянет ближе, заставляя пальцы на плечо положить. — Когда ты ел? Вопрос неожиданный, и потому Тэхен медлит с ответом, вспоминает под изучающим взглядом. — В обед. Наверное. — Кроме мороженого и чая? Тэхен неожиданно краснеет, понимая, что Чонгук в курсе всего, что происходит в его квартире. Отворачивается, смотрит куда угодно, только не на него, и отвечает приглушённо: — Не помню. Тяжёлый выдох, и вот у губ омеги паста, касается розовых губ, заставляет принять и съесть. Тэхен послушно забирает еду, жуёт и проглатывает, следом получает мягкий поцелуй, едва не давится и всё-таки смотрит на Чонгука. — И я скучал, — хитро улыбается тот, гладит спину и продолжает кормить омегу сам, будто тот зарежется вилкой. Тэхена кроет с полярностей Чонгука, с настолько разного поведения. Тогда в квартире альфа был в ярости из-за непослушания. Сейчас же умиротворённо держит на коленях, кормит и едва ли не урчит. Тэхен не сомневается, что стоит ему облажаться, как эти же пальцы, если не шею свернут, то больно сделают точно. Унизят. Куда больше? Чонгук смотрит на омегу, на человека, отравлявшего его детство, разрушившего столько жизней, смотрит на остатки того Тэхена со школы и довольно щурится. В его руках, рядом, принадлежит ему, его зверю. Омега пока что явно не понимает, почему тянется ближе, почему ищет тепла у него. Почему даже после расправы над поваром, придвинулся к Чонгуку. Мог ведь отрицать, мог отбиваться и отрицать. Чонгук понимает, что тот, возможно, что-то продумал, решил сыграть на увлечённости Чонгука им. Вот только Чонгук настроен серьезно и не собирается отпускать его ни сейчас, ни потом. Тэхен слишком глубоко засел, слишком прочно зацепился за толстую шкуру чудовища, играет с ним, будто внимания на и так почти разорванные стальные канаты не обращает. Чонгук держит его, сломать опасается и в тоже время желает в себя вжать, слить в одно. Но лишь вдыхает запах, смакует карамель, на языке перекатывает, смотрит, как губы Тэхена размыкаются, как забирают с рук Чонгука еду. Альфа кормит своего маленького короля, смеётся про себя, ведь ни с кем такого не было. Тэхеном только наслаждаться, его ломать и править, раскрывать новые грани, впитывать каждую эмоцию и запирать в себе, сохранять, чтобы потом вспоминать обжигающее удовольствие, стоны и всхлипы. Чтобы всегда напоминанием и печатью. Он принадлежит зверю. Чонгук откладывает вилку, губами собирает соус с уголков губ, целует глубже и отстраняется, подносит бокал с вином. У Тэхена зрачки расширены, и грудь вздымается, по крови адреналин вперемешку с желанием гуляют. Инстинкты, как и сутками ранее, замолкают, отходят назад. После пары глотков терпкого красного губы Чонгука обретают манящий цвет и вкус, их хочется пробовать, испивать, коснуться. И Тэхен касается, обхватывает шею Чонгука, обнимает бёдрами, чувствует, как цепочка на руку наматывается, как его к себе тянут. Подаётся вперёд, целует мокро и глубоко. Плевать на всё, на всех. Тэхену снова тепло. Мелькнувшей усмешки он не замечает.***
Вечер пролетает мимо, Тэхен давно пьян своими эмоциями, пьян ощущением горячих рук и губ, пьян тьмой. Он еле держится на плаву сознания, сидит близко к Чонгуку и позволяет себя кормить с рук. Чонгук сыто облизывает губы, сверкает глазами и готов уже везти омегу в квартиру, чтобы там сполна насытиться, утолить весь день мучающий голод. Руки то и дело скользят по стройному телу, оглаживают бока, теребят соски и давят на пах, ощущая возбуждение. Тэхен перестал закрываться сразу же, полностью отдался в руки альфы, растекся на нём, позволяя себя ласкать. Терпкий запах альфы мешается с карамелью, затмевает всё, и Тэхен почти хватается за ускользающие мысли. Почему так хорошо? Почему пахнет все сильнее, и он реагирует чувственнее? Почему разум расслаблен, когда всю жизнь ненавистный человек слишком близко? Тэхен догадывается, но смеётся, отрывает с веточки вишню и на двоих делит, пьёт сок с чужих губ, соприкасается языком, сам поддаётся. Тихо стонет от ласки и поскуливает в рот Чонгуку. Альфа поднимается из-за столика, прижимает к себе Тэхена и к выходу идёт. Омега зябко ведёт плечами, не разрывая поцелуя упирается в бок автомобиля. Охрана молчаливо возвышается за Чонгуком, прикрывает спину, пока сам Чон увлеченно исследует рот Тэхена, пока встречает такую отдачу, пока ловит судорожные вздохи и дрожь. Но даже охрана не дёргается, когда сбоку раздаются размеренные, насмешливые хлопки. Тэхен не слышит, но чувствует. Ветер вместе со снежинками доносит, напоминает, погружает в кошмар. Чонгук медленно отрывается от сладких губ, вглядывается в золотистые глаза, точнее, в два замёрзших золотых озера, чувствует, как тело, ещё мгновение назад горячее и податливое, каменеет, как замирает сердце, как пальцы что есть силы сжимают его воротник. Тэхен будто перестает дышать, носом втягивает воздух, пытается лёгкие расправить. И почти получается. Почти. — Кого я вижу, — слишком сладко, слишком ядовито, слишком знакомо. Чонгук прикрывает глаза, прячет от омеги бушующую там метель, прячет тьму, прячет всё, кроме желания. Запечатлевает на замёрзших губах ещё один поцелуй и поворачивается к тому, на кого уже направлены стволы пистолетов. — Прекрасный вечер, не правда ли, Чонгук? Хосок скалится, подобием доброжелательности и не пахнет, лишь разливающаяся в воздухе горечь дыма, пропитанная свежей кровью. У Хосока рукава в крови, улыбка все та же безумная. Он от Чонгука отклоняется, на мужа смотрит, к нему обращается. — Нагулялся, сученыш? Не хочешь ко мне? Тэхена каждой фразой хлещет, вдоль позвоночника, по ребрам и ногам, по запястью огнём, напоминанием, мучением. Не отвести взгляд, впитывать до последнего кровавый образ, те же волосы и глаза вишнёвые, тот же голос, тот же взгляд. Тэхен не дышит почти, но запах в ноздри забивается, душит. Он за Чонгука прячется, не может ужас перебороть, цепляется, вызывая у Чонгука усмешку. Та адресована Хосоку и мгновенно улыбку стирает. Чон расслабленно опирается на свою машину, взглядом изучает несколько мгновений внешний вид Тэхена и языком цокает. — Умеешь ты игрушки одевать, даже подлечил, гляжу. Браво, не думал, что возьмёшься за эту шваль. Не договаривает, позволяет фразе повиснуть в воздухе обломленной. — Знаешь, Гук, — Чон кивает сам себе, — мне надоело ждать. Предлагаю тебе более выгодное предложение. Тэхен вскидывает голову, смотрит на плечи Чонгука, не понимая. Тот же обдумывает пару секунд что-то и кивает, удостаивая Хосока кривой усмешкой. — Это что же? Хосок весь подбирается будто, чувствует предстоящее развлечение, облизывает губы, взглядом облизывает Тэхена, мысленно уже снова держа его в своих руках. Подходит ближе, непозволительно близко, так, что сердце омеги и вовсе замирает, наклоняется к Чонгуку под звуки возведенных пистолетов и что-то шепчет. Отклоняется назад, довольно скалится и, пока ждёт ответа, на Тэхена смотрит, пальцем к себе манит, улыбается обманчиво сладко. У Тэхена тихая паника перерастает в медленно расходящуюся истерику, он не понимает, его кроет страхом и непониманием: почему Чонгук не прикончит его сейчас? Сейчас, когда он один, когда проще всего. Оглушенно взглядом упирается в спину Чонгука, ждёт чуда наверное. Вместо чуда Чонгук отвечает поразительно презрительно, с отшивающим холодом. Отвечает согласием. — Хорошо, это выгодно. Тогда сейчас. Хосок вновь в ладоши хлопает, подмигивает Тэхену и садится в авто, с места срывается, оставляя после себя лишь столб снежинок со вкусом дыма. Чонгук возвращается к Тэхену, смотрит пристально, оценивает продрогший вид и ужасающий страх в глазах, кивает себе и стаскивает пиджак, набрасывает на хрупкие плечи. Все молча, все чётко и задумчиво. — Что происходит? — У Тэхена голос надломленный, хрипит и почти не слышно, что омега говорит. Но Чонгук отвечает. — У меня и Хосока пари, и сейчас он предложил выгодное условие. Отказаться не в моих правилах. Поэтому я сейчас уеду. Ты будешь там же, но в другой машине. Не выходить. Вообще. Что бы ни произошло. У Чонгука вновь чернота в глазах разливается, поглощает, обещает что-то. Тэхену бы уловить нотки фальши, уловить сомнение и опасность. Но внутри пусто и также глухо, внутри страшно и холодно. Он кивает и следует за охраной в машину, касается губ, когда видит сорвавшегося вперёд Чонгука. Внутри холодно и снова что-то воет, Тэхен пытается приглушить, пытается понять, что это. Но не выходит. Ему остаётся только ждать, ждать зверя, ждать его здесь, чтобы не произошло. Ждать его, потому что только рядом можно дышать, только рядом он чувствует тепло и жизнь. Потому что он принадлежит зверю…