His

      В разлитой тишине не слышно и звука, будто выкачали всю жизнь вместе со звучанием расслабляющей музыки. Будто откачали эмоции и возможность реагировать. Будто не было здесь никогда движения, будто всегда огромное помещение было наполнено статуями, что в застывшем интересе уставились на главное представление. И, казалось бы, глухие раскаты за окном и те самые тучи что-то должны изменить, показать, что время не замерло, что течёт и так же путь продолжает. Что это просто все от неожиданности замерли.       Только Феликс не может собраться, поверить не может, как и принять. У омеги все стадии отторжения, и ни одной — принятия. У Феликса синяки от сжавшихся на бедре пальцев завтра проступят. У Хана жёсткое разрушение всего, чего он достигал, к чему шёл. Феликс впитывает в себя силуэты, тащит за шкирку словно ближе, каждую чёрточку запоминает, сам не знает зачем.       Для Феликса мира не существует. Он замкнулся рядом, в полуметре, на чужих губах, на усмешке, которую не он сцеловывает. На крепких руках, обернутых вокруг талии в красном. На прикрытых глазах. На глазах, что рядом с ним никогда не закрывались, словно никогда не доверяли. Мир замкнулся на блеске тонкого золота на чужом пальце. На ладонях, что сжимают воротник дорогого пиджака Чонгука и ближе к себе тянут.       На блеске золота, которое так жаждал получить Феликс.       Будто в насмешку, Тэхен искоса на Феликса и Хосока смотрит, подмигивает игриво и ладони в черные волосы запускает, ерошит, разрушая причёску, тянет ближе. Тэхен альфу целует и властью над моментом упивается, себя демонстрирует, свои желания и стремления, своё бесстрашие. И пусть оно подкреплено двумя бокалами алкоголя, и пусть мир немного плывёт, Тэхен как никогда впервые радуется жизни. Радуется даже сковывающей тяжести, что углями тлеет внизу живота. Тэхен купается во внимании, себя прошлого возвращает, сам же в крепкой хватке плавится, альфу обнимает. Сам стелется, показывает, чей он, кому принадлежит.       Хосок трезвеет ошеломительно быстро, стискивает омегу до слабого шипения того, но сдвинуться не может. Чону кажется, что он сейчас хребет Феликсу сломает, стоит парню дернуться в сторону. Хосоку как никогда именно сейчас нужна поддержка, нужен барьер, чтобы не спалить тут все к чёрту. Барьер, чтобы не сорваться, не прижать к себе Тэхена, впечатать тело в тело и во вкусные — Хосок знает — губы вгрызться. Поэтому Феликса сжимает, но шаг в сторону делает, тут же под прицел множества глаз попадает, на себе же один единственный чувствует. Золотой.       Хосоку кожу и внутренности заливает плавленым, на стенках горла оседает, мелкие раны раздирает, паразитирует. По венам красное с золотом несётся, все преграды сшибает, мозги отключает. Перед глазами плывёт, и шипение омеги от боли никакой отмашки не даёт. Хосок сам отпускает, ладони в кулаки сжимает, держится, мысли прояснить пытается.       Тэхен отрывается от Чонгука, смотрит с секунду в тьму, мысли прочитать не может, не хочет даже, и к толпе поворачивается. Улыбается.       Хосока кроет беспощадно от знакомой улыбки, что он в зеркале наблюдает будто. Крошит от осознания, что не ему, но всем и каждому. Что в растянутых уголках не доброжелательность и дружелюбие, а чётко поставленное презрение.       Омега им окатывает всех, иронично кивает:       — Доброго вечера.       Толпа начинает отмирать, шепчется, переглядываются, кивают на Тэхена и пальцем у кромки бокала на Хосока указывают. Шепотки бегут по толпе, и Феликс слышит разношёрстное «Чоны», «муж Хосока», «неуважение к Закону», «слабак»…       Феликс посмотреть на Хосока боится, спиной его настроение чувствует, огненную бурю, что несётся прямо сквозь него. Зубы сжимает, на пару перед собой взгляд переводит, ненавистью одаряет.       Тэхен же лениво водит взглядом по залу, отвечает на вопросы альфы о самочувствии, и официанта с шампанским ловит.       — Не много ли?       Тэхен принюхивается к бокалу, на Чонгука искоса поглядывает:       — Я не собираюсь пить.       Демонстративно бокал обхватывает левой ладонью, чуть выше поднимает, здороваясь с проходящими мимо знакомыми. Кольцо будто невзначай сияет ярче, каждый видит.       Чонгук тоже.       Сзади подходит, кромки платиновых волос касается губами, волну дрожи вызывает:       — Понравилось?       Тэхен голову на плечо альфы откидывает, чувствует поддержку сзади, и почти расслабляется, руку с кольцом ближе подносит, резьбу рассматривает.       — Ещё одна безделушка, — жмёт плечами и выдох за спиной куда-то в шею чувствует.       — И всё же ты её надел, — в голосе Чонгука отчётливо слышно улыбку и самую каплю самодовольства.       Альфе хочется прямо здесь омегу схватить, на плечо закинуть и увезти назад в квартиру, снять эту алую рубашку и черные джинсы, будто Тэхен в насмешку их надел, оставить омегу только в золоте, ещё больше подарить, чтобы нежную кожу его дорогой металл украшал. Чтобы в тени спальни золото на Тэхене на равных с его глазами горело. Чонгук видение прогоняет, даже дыхание задерживает, не может не признать, что Тэхен в обществе раскрывается, ярче становится, что в стенах увядает, каким бы живым не казался.       Общая энергия омегу подпитывает, искры в кровь пускает. Тэхена от всеобщего внимания уносит крепче, чем с алкоголя. Тэхен бы в этот океан с головой нырнул. Но нет.       — Приятного вечера, — Тэхен отрывается от тёплого Чонгука, выпрямляется, хмурым взглядом омегу перед собой осматривает.       Парень кажется знакомым, но и не в этом дело. За спиной его стоит Хосок, глазами сверкает, жрёт взглядом, и у Тэ по позвоночнику холод, и нежеланные воспоминания накатывают.       — Если это ты считаешь приятным вечером, то мне искренне жаль твой вкус, — отвечает Тэхен и снова на парня смотрит.       Мысли Тэхена спотыкаются, когда он в чертах мальчишки знакомое находит, когда по своему-чужому лицу скользит, в золотистую радужку смотрит. Тэхену только вдохнуть осталось, чтобы в следующую секунду от смеха содрогнуться.       Омега едва бокал не роняет, на все страхи плюёт и ближе к Феликсу, что под его маской спрятался, подходит, игнорирует мужа за спиной парня, склоняется, отмечая, что немного выше. Выдыхает на самое ушко:       — Решил поиграть в короля, маленькая дрянь? Не сложновата роль? Корона не жмёт?       Тэхен поправляет воротник омеги, хмыкает задумчиво, свой лёгкий поцелуй на виске в насмешку оставляет.       Феликс от него шарахается, в Хосока, залипнувшего на ожившее зеркало, врезается.       — И давно ты перешёл на детей? — впервые заговаривает Тэхен, обращаясь к Хосоку, в полный голос. — Или ты так скучал, что себе похожую куклу купил?       — Как ты смеешь меня оскорблять? — Феликс шипит, вперёд подаётся, взгляд Чонгука, презрительный, предостерегающий игнорирует, к Тэхену цепляется, от взгляда на Хосока отвлекает.       — М? — Тэхен демонстративно осматривается, хмыкает. — Это твоя кукла мне что-то ляпнула? Ты разве не учил его манерам? Что говорить без разрешения хозяина нельзя. Не учил? Как меня. Или не успел?       Тэхен неосознанно почему-то по своей же боли бьёт, проходится по запекшимся ранам, корку сдирает, в гное утопить врага желает. Он над омегой возвышается, игнорирует нарочно, Хосока провоцирует, снова к ним все взгляды приковывает.       — Значит решил изображать шлюху моего врага?       Хосок сплевывает слова под ноги мужу, из-за Феликса выходит, коротким «заткнись» его замолкнуть заставляет. Пара шагов вперёд, и Тэхену лёгкие дым забивает, снова в кошмары погружает, топит в красном. Тэхен шаг назад не делает, на месте стоит, взглядом сверлит, поддержку сзади чувствует. Чонгук не вмешивается, наблюдает пока что, на Феликса лишь изредка поглядывает, предупреждает.       — Значит решил купить подобие меня?       Чонгуку смешно вроде, но внутри скребёт и требует омегу собой закрыть, за него отпор дать, от пламенной бури спасти. Чонгук молчит, лишь иронично улыбается на все разговоры вокруг, шампанское попивает, требует виски принести. Он знает, что не выдержит, если Хосок приблизится хотя бы на шаг, крепче цепь наматывает, приказывает рядом зверю сидеть, морды не казать. Сам себя уговаривает дать Тэхену шанс самостоятельно с прошлым поквитаться, самому содрать эту корку. И пусть Чонгук привёл его специально для себя, специально, чтобы очистить от всей грязи, внутри альфы вскипает от одного только взгляда Хосока на мужа.       — Я не удивлён, — Хосок стоит на месте, на зрителей не смотрит, хотя кожей пламя взглядов чувствует, — как был, так и остался шлюхой. Позоришь мою семью, моё имя, свой дом.       Слова альфы ядом и болью пропитаны, Тэхен только первое ощущает, только яд пробует на вкус, на языке перекатывает, смакует.       — Я тоже не удивлён, — Тэхен же толпой наслаждается, взглядом её окидывает, на знакомых лицах с секунду задерживается, давит желание прямо сейчас сорваться к ним. — Ты выбрал шлюху сам, а удержать не смог…       Чонгук не успевает среагировать, как Тэхен отшатывается, голову сильно отворачивает, почти глазами с ним встречается. В наступившей тишине гулом удар кожи о кожу расходится, в каждом бокале отражается, высоко к потолку уходит, внутри Хосока оседает тёплым пламенем. Пальцы горят словно от соприкосновения, ладонь плавится, внутри же кипит от нахлынувшего желания и дикой радости. Все переворачивается и ломается от одного грубого касания, в котором Хосок смог его кожу почувствовать, смог ощутить, что живой, что рядом и не иллюзия вовсе. Что настоящий. Не подделка.       Тэхен отшатывается, глаза за спавшими на лицо волосами прячет, под мерный нарастающий гул толпы подол рубашки сжимает, с духом собирается.       Чонгук видит дрогнувший подбородок, видит сжатые в кулаки пальцы, видит расползающуюся по швам улыбку омеги в доли секунды после удара. Чонгук не думает даже, ему плевать давно и на всех, он своё голыми руками защищать будет, зубами вены вскроет и навсегда с дном океана познакомит.       Альфа наставляет на Хосока пистолет раньше, чем того закрывает своей грудью Феликс. Новая волна тишины, и явно слышно, как ругается грязно Намджун, пытаясь протолкнуться к эпицентру. Главы подобно сброду представление облепили, смотрят жадно, впитывают, секунды до веселого момента отсчитывают. Убийства на ужинах не редкость, и даже не запрещены. Если вам есть, за что умирать, вы умрёте.       — С дороги, — Чонгук интонации не меняет, с тем же раскалывающим лёд спокойствием говорит, прямо в глаза Феликсу смотрит, не думает, как мог терпеть его рядом. Все его мысли на омеге за его спиной сосредоточены, туда, к нему стремятся, укрывают собой, от всех закрыть хотят.       — Стреляй, — Феликс сказать не успевает, как его Хосок ближе толкает, едва ли на дуло не насаживает, скалится Чонгуку. — Одним больше, одним меньше. Мне плевать.       Будто в подтверждение сам ствол достаёт, на Тэхена наводит, точно в живот целится.       Тэхен же голову поднимает, из-под сбившихся волос на мужа смотрит, в его собственной крови утопить желает, своими когтями глотку разорвать и алое по полу пустить, его крови напиться. Тэхен обжигающее касание чувствует всей кожей, от него волнами ожоги по телу, раны вспениваются, хлыстами полосуют. Омега от этого только все мгновенно вспоминает, в ярчайших красках просматривает, полностью погружается во мраке прошлого, растворяет себя в нём, растворяется.       Застывших вновь альф обходит, ровно между ними встаёт, мальчишку выдергивает из капкана пистолета и рук, за грудки берёт, цепко в ненавидящие глаза всматривается, ищет сам не знает что.       — Ты заигрываешься, малыш. Быть мной не получится. Быть моей тенью не сможешь. Моё отражение сожрёт тебя. Уже сжирает. Нравится? — За руку дёргает, на метку смотрит, морщится брезгливо. Свою рядом подставляет. — Смотри, даже это. Я восхищен, — Тэхен смеётся, глазами топит в собственной тьме, Феликса глубже тащит, всю свою ущербность осознать заставляет. — Любишь деньги? Любишь же. — У Тэхена улыбка безумная и шёпот горячий. — И жить ведь любишь.       От себя омегу отталкивает, в другую сторону от Хосока, больше на него не смотрит, к мужу поворачивается, в два шага расстояние сокращает, едва на пистолет Чонгука не опирается.       — Доволен? — Тэхен волосы с лица отбрасывает, яркий след от пощёчины демонстрирует. Позволяет альфе по своему лицу бегать, взглядом об алый след спотыкаться.       — Более чем, — хрипит Хосок, облизывает губы, — шлюха должна знать своё место.       — Раз так, — Тэхен жмёт плечами, рассеченную губу в улыбке растягивает, назад шагает, позволяет пальцам Чонгука за талию сжать, — то я на своем месте. Как и положено шлюхе. Ведь от мужа ты отрёкся, если не смог меня удержать или вернуть. Слабак.       Тэхен свечку на победном ярусе устанавливает, задувает мгновенно, противнику хребет надвое ломает, зрелищем наслаждается. Как краски лицо Хосока покидают, как тот на толпу оглядывается и на осевшего на пол Феликса, как осознает, что всем теперь известно. Что все знают. Хосок переломан и под грузом в несколько тонн прогибается, шаг назад делает, затравленно озирается, выход будто ищет. В толпе мешается, растворяется. Феликса одного оставляет.       Омега потерянно озирается, альфу ищет, слеп будто и не понимает пока ещё происходящее вокруг него безумие. Феликс себе всё не так рисовал, все инструкции забыл, все планы растерял. Почти голый перед толпой в одиночестве. Как всегда.       Толпа мешается, расходится, разочарованная, что никто никого не убил. Переговаривается о скандале, на Тэхена чаще поглядывают, к Чонгуку присматриваются, как к потенциальному союзнику.       Чонгуку все шепотки до лампочки, он омегу к себе разворачивает, лицо приподнимает, самыми кончиками пальцев по удару гладит. Тэхен под ласку подобно коту подставляется, едва не мурлычет, ближе тянется. Тэхен внутри изломан, не кажет разве только, но опору жизненно необходимо почувствовать, живым себя ощутить, чистым. Тэхен лицо на груди устраивает, тонкие пальцы за спиной альфы сцепляет, стоит молча.       — Молодец, — шепчет Чонгук, поглаживая по спине, дурея от столь близкого концентрированного запаха, — ты справился.       Чонгук говорит ещё что-то, но Тэхен не слушает, не его. К битам сердца прислушивается, отсчитывает, под них своё настраивает, чтобы то хоть как-то функционировало. Под закрытыми глазами отпечатки, их множество, каждый особенный, каждый с новым оттенком боли. У каждого вкус и время своё. Неизменно одно: хозяин. Хозяин, что сейчас новый оставил, снова чугунные печати сорвал, двери в ад отворил, заново спуститься туда заставил. Тэхен в пламени сгорел, пеплом около Чонгука осыпался. Ему время нужно, чтобы себя по крупинкам собрать, чтобы вновь восстать, чтобы рядом с Чоном в качестве кого угодно, но обязательно сильного стоять.       Тэхен не согласен больше на молчаливую роль шлюхи. С ним будут считаться. И если это означает, что необходимо прогибаться только под одного, Тэхен прогнётся, под Чонгука.       Намджун добирается до Чонгука поздно, толпа уже разошлась, и Хосока след простыл. Конечно, Ким приставил к нему своих людей следить, но многое в этом вечере слишком подозрительно. И то, что рядом с Чонгуком, в его объятиях, стоит Тэхен, является странностью номер один.       Намджун даже вида дружелюбия не создаёт, со всем присущим ему безразличием смотрит на омегу.       — И пяти минут без проблем никак? Чего он хотел?       Чонгук на показушность босса ухмыляется, Тэ за собой прячет, его слабость никому увидеть не позволяет.       — Поздороваться подходил. Привет передавал.       Намджун хмурится, на Чонгука искоса смотрит, дальше не интересуется, к датчику прислушивается.       — Хосок вышел из здания, — говорит тихо и только Чону, тоже самое брату передает по другой волне. — Созвонился с кем-то и уехал. Это все странно. Они что-то задумали.       — Сам вижу, — Чонгук щурится за спину Намджуна, Чимина там видит, как тот упрямо в их сторону идёт, и предупреждающе глазами Киму показывает. — Это моя проблема, я сам разберусь.       — Пока его клан угрожает моей семье, это общая проблема, Чонгук. Не лезь один.       Намджун отходит, не слышит надменного смешка Тэхена:       — Ложь, он лжёт. Дело не в семье, а в том, какой ты выгодный союзник. Вот и вся семья.       — Судишь по себе?       Тэхен отстраняется, внимательно в лицо Чонгука смотрит, болью своей делится, на мужчину выплёскивает, не жалеет. Тэхен едва держится, себя рассыпанного еле собирает, от Чонгука такой насмешки не ожидает, дрожит слабо. По спине горячие ладони скользят, ближе прижимают. Тэхену бы вырваться, уйти отсюда, не дать себя и дальше разбивать. Но подступающий жар не даёт возможности отодвинуться. Кажется, что дернись только, и разлетишься вдребезги от всех взглядов и разговоров. Тэхен толпы не боится, но это не значит, что она его не растащит. И самое безопасное место рядом с Чонгуком. С тем, кто одним своим видом причиняет разрушения в десять баллов.       В Тэхене в тысячный раз что-то надламывается, он весь уже сплошное испещренное трещинами зеркало, отражает криво, но правду. И правда вся в том, что Чонгук прав. Как бы не хотелось это признавать, но прав.       Тэхен помнит, что отцу был важен союз, было важно положение, не желание ребёнка. Многое было положено ради сотрудничества. Столь же многое потеряно. У Тэхена нет другого опыта, кроме предательства. Нет того малого светлого пятна в жизни, где бы он чувствовал себя дома. Тэхену не с чем сравнивать, гнаться тоже не за чем. Находясь в оковах Чонгука, он готов платить за это тепло, за эфемерную иллюзию нужности. И пусть разум подсказывает, что альфа такой из-за подступающей течки, что как зверь вокруг мяса ходит, Тэхену хочется быть в тепле. Даже такой ценой.       Тэхен всё это в голове проигрывает, Чонгуку в душу смотрит, заставить себя хоть слово выдавить не может. Стоит ему тонкую броню опустить, как зверь его растерзает, целиком проглотит. Даже то, что Чонгук его из пепла поднял, ничего не меняет. Тэхену страшно. Всё ещё и, кажется, навсегда.       — Мне не с чем сравнивать, — еле двигает губами, пока невидимые швы на рубашке Чонгука разглаживает. — Меня продали из-за власти. Мне не с чем…       Тэхен договорить не успевает, как его со спины крепко обнимают, в спину утыкаются, дышат часто, с хрипом. Тэхен замирает в неверии, ему кажется, что все обман, что он не тот запах чувствует, и не те объятия. Но Чонгук, едва за спину омеги глянув, отпускает, напоследок шепчет, что рядом, и отходит.       Жаркое тепло Тэхена покидает, и он почти воет от этого, но к хлюпающим звукам прислушивается, к парню оборачивается.       — Чимин, — шепчет едва слышно, объятия разорвать не смеет.       Чимин слёз не сдерживает, Тэхена в себя вжимает, от всего мира укрыть хочет, от своей семьи новой в первую очередь. Он пальцами в волосы друга зарывается, к себе прижимает, теплом и спокойствием делится, прошивающую дрожь ощущает. Тэхена трясёт, и тот на подступах к истерике. Чимин насквозь видит изломанного сильного омегу, стеклянного, всего в трещинах, склеенных кое-как. За собой в туалет тянет, молча группы людей обходит, на все взгляды прямо на таран идёт. За Чимином Джин и вся семья Ким, его никто не посмеет тронуть.       Едва дверь закрывается, как Тэхен по стене на пол сползает, себя сильнее обнимает за плечи, с недоверием на Чимина смотрит.       Друг изменился, и Тэхену бы радоваться за него, но скребёт противно осознание собственной ничтожности, поэтому только смотрит, коснуться, замарать его боится.       — Хэй, Тэтэ. — Чимин присаживается рядом, пальцы омеги в своих ладонях греет, воспоминаниями делится. — Я рядом, Тэтэ. Поговори со мной. Тэтэ?       Тэхен от поглощающей заботы вскрыться хочет, тайком Чимина разглядывает, сам в прорези воспоминаний падает. Всё чаще взгляд в пол опускает, когда рассказывает обо всём. В конце смолкает, слышит, как Пак шумно выдыхает, как в сумке роется и в ладони Тэхена блистер с таблетками кладёт.       Тэхен на них смотрит с надеждой и отвращением, в голове голос Чонгука насмешливо угрозу диктует, и омега пальцы разжимает.       — Не могу, — шепчет сухими губами. — Я не могу, Чимин.       — Ты не должен его бояться, Тэхен! — Голос друга срывается, у Чимина истеричные нотки проскакивают. Он Тэхена не узнает, пытается в этом человеке того вспыльчивого омегу рассмотреть, да не выходит. Тэхен потерян будто, а карта и ключ только у одного человека находятся. — Почему он? Почему именно тот, кого ты гнобил всю жизнь? Почему именно Чонгук?! Он же…       Чимин осекается, себя за язык кусает, отстраняется. Тэхен заминку замечает, взгляд от блистера на омегу поднимает, глаза сужает.       Ему жалость не нужна, ложь — и подавно. Он к Чимину приближается, на колени лицом к лицу заползает, в стену по бокам от головы упирается, нависает:       — Он же что? Договаривай, Чимин.       Тон на несколько градусов падает, кровь морозит, Тэхен себя не узнает, да и не хочет. Чимин же отрицательно головой мотает, он друга не боится. Не боялся.       Всё до случая, Тэхен же на грани балансирует, в пропасть почти падает, по лезвию танцует. С ним играть опасно, хрупкое стекло острейшими осколками разлететься может, себя и других поранить насмерть. У Тэхена пальцы на плечах Чимина сжимаются, дальше зайти он себе не позволяет, едва держится.       — Что ты имел ввиду?       Дверь почти с петель слетает от силы удара, и Чимин голову вжимает в плечи, но слабо пищит: — Юнги, — с явным облегчением.       Тэхен как от удара дёргается, на вошедшего омегу не смотрит, но его приказ в спину иглами впивается:       — Отошёл от него, мразь.       Юнги не долго церемонится, ногой омегу пинает, от брата подальше держит, руку Чимину подаёт и с презрением на таблетки на полу смотрит.       — Думаешь, это тебе поможет? Спрячет твою шлюху?       — Юнги… — Чимин за рукав рубашки брата дёргает, привлечь внимание пытается, но тот только на Тэхена смотрит, как тот щёку отирает, с колен поднимается. Встаёт напротив, омеге за спиной Юнги улыбается вновь содранной губой.       У него губы красные, он кровь по ним размазывает, хищников дразнит. Вперёд на шаг выдвигается, с новой стрелой слов замирает:       — Ещё шаг к Чимину, и я от тебя мокрого места не оставлю, — Юнги совершенно серьёзен, даже пискнувший что-то Чимин преградой не является.       — Надо же. — Тэхен пальцами хрустит, губу отирает, на кровь смотрит. — Защитник невинных и убогих вернулся, — к раковине идёт, пальцы омывает, в зеркало за омегами наблюдает. — Где же это тебя носило столько лет, защитник?       Тэхен знает, что нарывается, видит эту вскипающую ненависть в глазах Юнги, воздух накалившийся чувствует, как яд собирается, почти прорывается. Тэхен готов к следующему выпаду, на Чимина не смотрит.       — С твоей любезной подачи, Тэхен, — выплёвывает Юнги, на резкий взгляд Чимина внимание не обращает. — Некоторые трудности внезапно появились в моей жизни. Сначала ты, потом та шайка отморозков, потом твой отец. Твоя семья основательно подпортила мне жизнь, Ким. Так что не надейся даже и близко подойти к нему, — в конце голос Юнги понижается до шёпота, переходит почти в угрожающий рык.       — А то что? Натравишь на меня такую же шайку? Вытрахаешь из меня всю дурь? — Тэхен смеётся, на душе же рвётся всё от осознанного взгляда Чимина. Чимина, что отшатывается, не верит. Но брат говорит слишком честно, чтобы не верить. Тэхен же реагирует слишком правильно, чтобы сомневаться.       — Опускаться до твоего уровня? Пачкаться о такую шваль, как ты? Увольте. — Юнги брезгливо руки отряхивает. — Мне достаточно пары фраз, чтобы всё, что ты поднял из пепла, снова рухнуло. Чтобы ты вновь пал. Чтобы окончательно сломался. Ты же любишь жить, Тэхен. Не так ли ты сказал тому парню? Любишь ведь?       Юнги встаёт вплотную, приторный аромат карамели ощущает, нос кривит.       — Хочешь и дальше подниматься — оставь его в покое. Довольствуйся тем, под кого прогибаешься. Иначе я уничтожу тебя.       Юнги шипит змеёй, от омеги отходит, Чимина за собой уводит, вопросы брата игнорирует. У Юнги кипит злость и досада, что эта тварь жива, что Хосок настолько слабак, что пристрелить не смог. Жалость маленькими дозами выплёскивается, Юнги её распознать не может, к кому она течёт. Но она есть, и этого достаточно, чтобы не чувствовать себя камнем.       Юнги Чимина на руки Джину сдаёт, сам Монстра ищет, его поддержки требует. Он за эти пару часов устал сильнее, чем от целых суток. Ему бы окончания официальной части дождаться. И после уехать можно будет, зарыться с носом в одеяло и своё чудовище к себе прижать. Юнги из дома ближайшую неделю не выйдет, там отогреваться будет.       Тэхен так и остаётся стоять посреди уборной, вслед другу смотрит, пусть тот и ушёл уже. Тэхена трясёт, он внимания на входящих не обращает, из туалета выходит, к ближайшему балкону идёт, в голове мысль проскакивает, как всё это завершить, как избавиться поскорее.       Чонгук сделал заманчивое предложение прийти сюда в качестве наследника Феникса. Тэхен повёлся на провокацию, пришёл, перед течкой пришёл, сам себя животным на блюде подал, зеленью сверху посыпал, приятного аппетита пожелал. Тэхен с Хосоком столкнулся, готовился к встрече. Но те два жалких бокала ничто в сравнении с уничтожающей аурой мужа. Да, Тэхен нашёл в себе силы выстоять, смог при всех отречься, Хосока на самое дно скинуть. Но кто сказал, что он рядом не лёг, что следом не осыпался. Что только за лапы дракона держится. Тэхену страшно, и мысль распахнуть окна и навстречу грозе отправиться уже не кажется такой странной.       Омега на тучи смотрит, снежинки подступающей бури считает, крыши домов вокруг оглядывает. Замечает шевеление, но ему значение не придаёт. Тэхен полностью в себе, пласты мыслей переворачивает, роется в закутках памяти. В события пару часовой давности возвращает…       Омега зябко ежится, в пальто кутается, но из автомобиля всё равно выходит, вдыхает глубже, своим же опаляющим теплом греется. В нём два бокала красного, и они должны придать уверенности, должны подтолкнуть к встрече с неизбежным. Тэхен должен был сюда вернуться. Навестить. Последнюю дань отдать.       Он воздух втягивает, нос тут же морозит, выпускает через рот медленно, через пар смотрит. Горячие выдохи растворяются, Тэхен зажмуриться хочет.       Но нет.       Шагает медленно, через обломки железа переступает, в повисшие изломанными линиями ворота входит, оглядывается. Машина Чонгука его ждёт, фарами присутствие выдаёт. Тэхену необходимо, чтобы кто-то рядом был. Иначе он здесь останется, рядом ляжет.       Идёт медленно, под ноги не смотрит, на чёрно-белые остовы смотрит, на скелет своего дома, пережитки своего прошлого. Огромный некогда особняк в руины превратился, снегом покрылся. Тот и сейчас падает, оставшуюся чернь покрывает, выделяет. Будто стесняется этого уродства, скрыть его желает. Тэхен его почти понимает.       Только это его дом, то место, где папа погиб. Где он свободы самостоятельно лишился. Где умер последний близкий, бывший самым далёким.       Тэхен знает, что труп отца забрали, что похоронили на центральном кладбище, но сил туда прийти нет. И никогда не будет. Лишь в осколки прошлого заглянуть, вспомнить. Тэхен боится реальности не пережить. Боится, что не выдержит двух надгробий со знакомыми именами. Тэхен от реальности бежит, в прошлое возвращается. Здесь же все разрушено его настоящим. Прямое напоминание о кошмаре, о долгих днях насилия.       Тэхену пусто, совершенно никак.       Он вглубь руин проходит, ботинки в саже под снегом пачкает, безразлично вокруг оглядывается, обстановку вспоминает. В иллюзорную гостиную проходит, кивает столь же вымышленным портретам папы и отца, делает то, чего и при жизни не делал. Дань уважения отдаёт. Воображение лестницу рисует, диванчик под ней, где он иногда в одиночестве сидел. Вот полка, упавшая на Бена когда-то. Тэхен ведь тогда приказал прислугу выпороть за это.       Мысленно наверх поднимается. Комната своя, все такая же, не изменилась. Тэхен улыбается привычно, губы прямоугольно растягивает, как давно не улыбался. Как улыбался лишь папе. И впервые улыбка не трескается, ровно лежит, по швам не расходится.       Вглубь проходит, осматривается, понимает, что дико выглядит среди руин, но остановиться не может. Коридор, спальни гостевые, отцовская, кабинет. Холл и множество прислуги перед праздником. Тэхен даже сейчас чувствует аромат украшавших дом цветов. Лилии и розы, герберы, все пропитано светом и подступающим призраком счастья. Лишь в углах где-то притаилась тьма, серая, с налётом горечи. Она в отцовских глазах была разлита, в улыбке Хосока сквозила, в записке отпечаталась.       «За всё нужно платить»       Тэхен всё глубже погружается, толщу пепла под ногами разгребает, спотыкается обо что-то.       Чёрное и белое мешаются, на пальцах оседают, пачкают кожу. У омеги в руках тонкое, грязное, но при слабом свете блестит металлически, притягивает. Он знакомый узор кончиками пальцев обводит. Вытаскивает из объятий грязного плена бережно, картинки перед глазами прокручивает, каждую помнит до мелочи.       В ладони приятной тяжестью стилет лежит, отблесками своими с прошлым связывает. Тэхен его сжимает, почти режется, в сумку прячет. У омеги новая буря, и сердце, полное решимости. С ним отец поздоровался, руку тяжёлую на плечо положил, сил придал новых. Тэхен с корточек поднимается, остовы осматривает, с руинами прощается. Больше никогда сюда не возвращаться обещает.       Тэхен уходит, оставляет после себя глубокие следы в саже и снегу, швы свои расправляет, себя целым считает. С собой часть прошлого себя уносит, часть своей жизни, часть своей брони.       Тэхен к встрече с кошмаром готов.       Порыв ветра рубашку раздувает, и холодно вообще-то, но омега не спешит укрыться в тепле, дышит бурей, края её, на город накатывающие видит, ждёт её, как и своего приговора.       Он не выпил подавители, и сейчас в полной мере ощущает, как изменяется его организм, как к финальной стадии готовится. Тэхена немного мутит, и перед глазами плывёт вовсе не от холода. Жар из глубин поднимается, кожу в розовый окрашивает. Омега уверен, что сейчас весь красный, что горячий невозможно, что его не возьмёт ни одна болезнь, пока он течку переживает. И пусть та ещё не началась, но Тэхен отсюда чувствует всех альф, каждого по запаху отличает, прекрасно код аромата расшифровывает. Среди многих тяжёлых, тусклых, ярких и резких он жасмин Чимина отличает, по нему тоскует. Рядом агрессия в чистом виде — яблоки и шоколад — Юнги. Тэхен к нему ничего, кроме презрения не испытывает, но вновь пытаться лишить его жизни не хочет.       Тэхену бы с собой разобраться, не с чужими жизнями играть. Он от ниточек устал, его собственные нитки обвисли и разбухли, неповоротливы. Вот бы и кукловод умер уже, Тэхен не знает даже, кто его нитки держит.       Тяжесть свинцом оседает в груди, поднялась со дна, собой всё топит. Тэхен выдыхает пар, на стекле зигзаги рисует, не оборачивается на демонстративный кашель.       — Ты бросил меня волкам, — выговаривает, сам же на плечо альфы голову откидывает, себя обнять позволяет. — Ты ведь знал…       — Что знал?       Чонгук карты раскрывать не торопится, Тэхену высказаться позволяет, сам же огонь по венам чувствует, последние блоки между зверем и омегой выстраивает. Никакие уговоры не помогают. Он своего омегу чувствует, к сцепке готов, к соединению, жертву свою на этот раз не отпустит. Чонгук едва ли не стонет, стоит Тэхену об него неосознанно потереться. У альфы от одного вида и запаха сносит все предохранители. Омегу впечатать в стекло и здесь же отодрать хочется. В себя вжать, пустить по венам, затянуться и умереть, сжимая гибкое тело в объятиях. Умереть и воскреснуть вновь, своим пламенем ему жизнь дать.       Чонгук эти губы под своими представляет, голос бархатный в голове разливается в стонах. Пальцы от напряжения скручивает, и мозги отказываются работать.       Не сдерживается, в оголенную кожу под волосами впивается поцелуем, Тэхен словами давится, на выдохе едва выстанывает:       — Что меня не воспримут. Омегам не место в управлении…       — Кто это тебе сказал? — Спускается к ключице, оголяет, пользуется, пока омега так реагирует.       Чонгуку похуй, что все ощущают, что здесь происходит. Все и слышат наверняка. Тэхена сложно не услышать, омега громкий и этого не стесняется совершенно, до безумия своей отдачей доводит, до дрожи и всепоглощающего желания. Чонгуку и так тяжело с ним мозги сохранять, думать рядом с ним, под своими пальцами его кожу ощущать. От прикосновения ожоги остаются, которые только повторное касание залечит. Чонгук от него весь в шрамах, их не видит, но чувствует в каждом соприкосновении с Тэхеном.       Омега всё-таки лицом поворачивается, голову вверх поднимает, на тьму свою смотрит.       — Зачем я здесь? Почему ты не убил его?       Тэхен пытается мысли занять тем, на что плевать на самом деле. Лишь бы от приятных касаний отвлечься, отсрочить неизбежное, хоть как-то часть себя сохранить. Тэхен помнит первую течку, помнит сжирающую агонию и постоянное животное желание, неутолимую жажду. Тэхен ненавидит эти периоды жизни, когда он до отвращения слаб, когда мыслить почти не получается. Когда всё, что ему нужно — это такой же зверь, как и он.       — Ты боишься, — Чонгук на слова внимания не обращает, Тэхена по щеке гладит, поверх удара Хосока. Сам себя спрашивает, как и почему он сдержался. Почему вместо избавления от проблемы, тому лишь больнее делает, тигра огнём травит. Чонгук ответ знает, от омеги скрывает. — Чего ты боишься, Тэхен?       Собственное имя рокотом внутри отдаётся, волну дрожи поднимает. Тэхен воздух рядом с Чонгуком втягивает, на спектры разбирает, до самой тонкой ноты. Терпкую связь крови и миндаля и крошки кофе. Горько-вязкую смесь в себя втягивает, понимает, что окончательно падает.       — Себя, — падает в Чонгука.       Юнги нервно затягивается сигаретой, но даже первую струю выпустить не успевает, как большие ладони его собственные накрывают, с жалостью на летящую в урну сигарету смотрит, жмурится в ожидании выговора. Но Намджун молчит, только дышит в затылок, одну ладонь на животе омеги пристраивает, подбородком в плечо вжимается.       — Все-таки ты влез в это, — констатирует Монстр, и Юнги хмыкает.       — Я не отдам ему Чимина снова. Только через мой труп…       Намджун от неожиданной злости парня за бок щипает, к себе разворачивает, в губы своими тычется:       — Даже думать о своей смерти не смей, малыш. — Альфа почти рычит, пока поцелуй забирает, и у Юнги мозги плавятся от внезапного желания к мужу.       Намджун с омегой к Джину идут, переговариваются тихо о Тэхене, такие же разговоры вокруг слышат.       — Он его притащил, — Джин белый от ярости, руку Чимина, что все ещё молчит, сжимает, от себя не отпускает. Омега его лишь по руке гладит, успокаивает. — Щенок мешает все карты. Куда этот псих делся? Оставил свою куклу и сбежал? Как истинный трус.       Джин едва ядом не плюётся, на гостей щерится, отпугивает. Ему все это до жути не нравится, как и появление Паков ранее. Он не хочет устранять всех подобным способом, без фантазии.       — Не притащил, — в противовес вступает Намджун. — Он сам приехал от лица Феникса. Как глава.       — Чушь, — Джин отмахивается от бокала с вином, — омега не может быть лидером.       Осекается при взгляде на Юнги, но тому до лампочки, он что-то разглядывает на дальнем балконе, молчит на выговор Джина. Альфа выдыхает от облегчения, что пронесло, и сам Кима ищет. Но светлой макушки не видно. В отличие от Феликса.       — А вот и кукла, — тянет мужчина. — Похоже скопировали, почти не отличить.       — Бред, — фыркает Чимин, из-за спины мужа выходит, носом в сторону Феликса ведёт, прищуривается на него, различить что-то иное пытается. — Ему Тэ никогда не стать. Ни копией, ни им самим. Чего этот ублюдок добивается, ломая мальчишку? Подкладывая его под Хосока?       — Он как пульт, — подаёт голос Намджун, и все к нему оборачиваются. — Что? Это логично. Хосок неуправляем, а Дживон слишком трясётся за свою задницу, чтобы потерять такое оружие. Не знаю, что в этом психопате сломал Тэхен, но его знатно ломает, когда Тэ с Чонгуком. И так как мы все знаем ситуацию с Чонами, я бы не стал отрицать, что Тэхен чем-то связан с Хосоком. Как связан и с Гуком.       — Бред, — дублирует Чимина Юнги, сам дёргается от представления этой картины. — Это бред, Джун, чистой воды идиотизм. Хосок бы почувствовал, как это было у Чонгука. И зная Хосока, тот бы его в четырех стенах закрыл, от себя ни на метр бы не отпустил. Он мясник, который свою псину при себе держит. Так что это бред, Джун.       Джин все это время на Феликса смотрит, на его поведение и повадки. Наигранное страдание сразу видит, как и деланное оскорбление чувств. Парень обходит по периметру помещение, все выходы осматривает, все чаще сам себе кивает, шепчет что-то губами. Джин в повисшей тишине своим людям приказ следить за Феликсом отдаёт.       — Тогда почему этот? Он же был фаворитом Гука?       Юнги этот вопрос покоя не даёт, как и загадка в копировании Тэхена.       — Здесь я уверен точно, — отвечает ему Джин. — Бывший обиженный фаворит пришёл мстить любой ценой. Вот и щеголяет теперь в образе коварного золотого короля. Или пытается. Слишком слабый, даже отпор Тэхену не дал. Слишком слабый…       Феликс из вида скрывается, пары к разговору о нарушении Закона говорят, отошедшие доли от Тигра обсуждают, позор Дживона и позор Хосока. Альфа, не удержавший своего омегу, теряет доверие. Появление Хосока немного возвысило его только за счёт смелости явиться. В остальном же Тигр из игры выбывает на время.       Намджун сделает так, чтобы навсегда.       Хосок возвращается перед самым финалом вечера. Он растрепан и абсолютно безумен, улыбки не прячет, глазами Тэхена ищет, впиться в него хочет. И если это значит, что он пулю словит, Хосоку плевать. Да хоть всю обойму. Хосок его хочет, вожделеет, как умирающий от жажды. Мгновенно появившийся рядом Феликс ничего, кроме отвращения не вызывает.       — Игрушка, — игриво шепчет ему на ушко. — Моя игрушка, любишь меня?       Феликс отодвигается от запаха дальше, но Хосок не позволяет, на диванчик его утягивает, к себе на колени. Носом в шею зарывается, искусственным запахом дышит, едва не тошнит от обмана.       — Смотри на меня, куколка. — Хосок больно в челюсть вцепляется, Феликс шипит от боли, дернуться не смеет. — Делай то, что я скажу. Иначе пополнишь мою коробку с игрушками. Ты же не хочешь лишиться руки? — Феликс рот закрывает, передумав возмущаться. — Или расстаться с глазиком? Они у тебя красивые. Но не как у него. — Хосок лицом в ключицы падает. — И ты сам — не он. Бесишь…       Последние слова тонут в первых битах музыки, и Феликс на коленях Хосока напрягается, соскальзывает, пока альфа как завороженный на пары смотрит. Феликс оборачивается и понимает, что тот Тэхена нашёл, только за ним следит.       Феликс был готов разрыдаться от беспомощности несколько часов назад. Сейчас же ледяное спокойствие изображает, только от обидных пьяных слов отречься не может. «Кукла» и «игрушка» — вот и всё, чего он достоин. Всё, что он о себе может услышать от других.       Феликсу глубоко плевать на это, он взглядом толпу обводит, и под плавный переход песни даёт в передатчик команду стрелять по готовности.       Для Тэхена остаток вечера как в тумане проходит. Ему собственный срыв на балконе покоя не даёт, мысли теребит, отодвинуться дальше от альфы требует. Тело же против. Оно к едва ли не мурлыкающему от удовольствия Чонгуку прижимается, демонстративно на ласки подаётся, всем своим видом показывает, с кем он здесь, и кому принадлежит. Тэхен на себе презрительные взгляды ловит, но не реагирует, на себе зациклен, секунды отсчитывает, как окончательно сорвётся.       Они остаток вечера на диванчике проводят, отрешённо фразами перекидываются, в то время как телам полную свободу дают. Руки Чонгука по телу омеги блуждают, ласкают разгоряченную кожу, успокаивают. Чонгук себе дальше шеи и острых ключиц заходить не позволяет, знает, что сорвётся, что здесь же Тэхена разложит, других не постесняется. Да и кого ему бояться, Чонгук каждому на них посмотревшему адские муки взглядом обещает. Их столик за метр обходят, даже подойти к омеге, что-то спросить, не решаются. За боковым от центра столиком витает опасная тягучая атмосфера, приправленная наливающимся запахом карамели. Чонгук на свою омегу права демонстрирует, на всех внимание не обращает. Они за ужином не следят, понемногу в друг друге тонут, утренние слова губами стирают. Когда главы о Законе говорят, Чонгук не дёргается даже, Тэхена по шее гладит, его ноги на своих другой рукой придерживает. Чонгуку такой Тэхен нравится, его послушность, отзывчивость, пусть она и продиктована страхом.       Совет глав выносит решение по делу Хосока, часть доходов Тигра замораживает, из игры на несколько месяцев выводит и назначает штраф. Вокруг многие ликуют, на пустующий столик Хосока поглядывают, где один Феликс сидит, лениво всех осматривает.       Чонгук сам на него поглядывает, на себе взгляд ощущает, смотрит в упор, и омега свои глаза отводит. Чонгук в нём злость чувствует и отчаянное желание отомстить, своим холодом отсекает любые попытки контакта. Чонгук от него избавился, и правильно сделал. Так легко предавший его жизни не заслуживает.       Но рядом свой омега, который из последних сил держится, и внутри всё скручено до предела. Чонгук на Феликса не смотрит, на его лживую маску не ведётся, ничего, кроме отрешения не испытывает. Чонгук привык на бриллианты смотреть, а не на подделки. Фальшью пусть Хосок довольствуется.       Официальная часть вечера закончена, и официанты разносят алкоголь, приглашают диджея и свет приглушают. Верхушка общества разбивается на группы, обсуждает своё, планы на год и решение совета.       Тэхен лениво гостей взглядом обводит, дышит поверхностно, пока длинные пальцы Чонгука живот массируют. Омеге хочется, чтобы прекратил сильнее узел стягивать, но язык не слушается, и Тэхен плавится, пошевелиться не может. Он себя в безопасности чувствует, пусть и вживую видит истекающие песчинки времени. Ждёт, когда альфа потянет его на выход, когда окончательно спустит зверя с цепи и даст то, чего он желает. Тэхену страшно самую малость, все мысли и чувства желание топит, навстречу тьме толкает. Прогнуться желает.       Тэхен ждёт, что к ним подойдут Кимы, что Чонгук на разговоры о делах перейдёт, пока братья Кобры будут взглядами жалить. Ожидает всего, но нет. Семья Ким только кивает Чонгуку, тот в ответ салютует бокалом золотистого вина, и кивает другим знакомым. Их не трогают, и Тэхен вообще сомневается, а в роли ли гостя здесь Чонгук. Но вопрос задать не успевает.       Альфа его на себя тянет, поднимает с диванчика, к себе привлекает.       — Что за…       — Потанцуй со мной, — Чонгук языком хрящик уха трогает, дрожь в Тэхена пускает, знает, как тот слаб сейчас, пользуется безнаказанно. — Я скучал.       И хочется ответить, что альфа его вообще-то весь вечер зажимал, но Тэхен осекается, понимает, о чём тот говорит, кивает. Спиной прожигающий взгляд чувствует. Слова ему и не ему одновременно адресованы, но с них уверенности прибавляется, силы откуда-то берутся на несколько шагов, а после Чонгук ведёт.       В тёплом воздухе зала мелодия разливается. Тэхен узнает Weightless, под неё растворяется, в крепкие надёжные руки отдаётся, в Чонгука с каждой нотой вплетается, их запахи мешает, когда губами под подбородком прижимается, сдержать себя не может. На грани сознания чужие ароматы мерещатся, Тэхен им места и шанса не оставляет, себя для одного открывает, вливается, миндаль и кровь пробует, себя предлагает. Чонгук горячее тело сжимает, держит на самой грани, на тонком лезвии разумности и пошлости, игривость Тэхена его заводит, ровно как и открытое горло, как зовущие его глаза. Тэхен последние мозги теряет, понимает, что всё, настигло. И Чонгук это понимает, к себе крепче прижимает, даёт сердце услышать, яркий след на шее оставляет, на человека напротив смотрит, пока Тэхен отдышаться пытается, улыбается.       Хосок испытывал многое в жизни. Такой ненависти и желания убивать — никогда. Он буквально бокал сжимает, тот в ладони трещинами идёт, на пол осыпается. Феликс рядом и бровью не ведёт, наблюдает за бывшим любовником, за ментальным сексом в танце, и ничего не испытывает, кроме отвращения. Феликс выжидает, за Хосока держится, план в уме держит, высчитывает время. Но даже его ведёт с пошлого огненного взгляда Тэхена, когда тот на мгновение к ним поворачивается. Даже его прошивает желанием и в ноздри карамель забивается. На Хосока смотреть страшно.       Феликс лишь пустоту мгновенно чувствует, как альфы уже рядом нет. Тот под многими взглядами к паре идёт, с цели глаз не сводит. У Феликса все планы летят к чертям, потому что Хосок в зоне обстрела, и приходится бежать за ним, отчаянно передавая отмену цели.       Хосок вальяжно к тяжело дышащему Тэхену подходит, но и коснуться не успевает, Чонгук каменной стеной перед ним вырастает.       — Уйди с дороги, щенок, — Хосок без тормозов, и это в глазах разлито вместе с алкоголем.       — Нарываешься снова, — Чонгук стоит перед Тэхеном, его жар спиной ощущает, свою зверюгу не держит, спускает, даёт каждому ярость прочувствовать. — Я в праве тебя прикончить, заришься на моё.       — Твоё? — Хосок щерится, смеётся, на подошедшего Феликса внимания не обращает. — Он мой. Всегда был моим.       Нотки угрозы не просто разлиты, они искрят и в кожу впиваются. Хосок готов напасть прямо сейчас, и это все видят. Намджун подзывает людей, готовиться приказывает. Но пока ждёт, как Чонгук это завершит, что в ответ сделает. С другой стороны Джин мрачно вино отпивает, прислушивается, развязку ждёт.       Каждый замирает и ожидает. Дожидается.       — Тэхен мой истинный, — слова слетают так легко, будто не весят ничего. Они пером оседают вокруг.       Они каменной глыбой хребет ломают. Хосок давится, кашляет, и вперёд подаётся, встречает ответ сразу же, на ногах не держится, падает. Чонгук костяшки потирает, склоняется.       — Он — мой омега. И меня ничего не держит убрать тебя сейчас же, тем более, что я имею право и желание это сделать. Но зачем облегчать тебе жизнь.       Чонгук отходит, на Феликса презрительно смотрит, обещает, что не забудет предательства. К Тэхену возвращается, который пораженно стоит, вдохнуть не может, не то, что переварить услышанное.       Каждая секунда вспыхивает в сознании, каждый глоток воздуха обжигает лёгкие. Тэхен явно бредит, если про истинного слышит, если видит, как подламывается его кошмар, как оседает от удара Чонгука. Тэхен на повернувшегося к нему альфу смотрит, отшатывается, в глаза бездны смотрит, распятого на дне себя видит. Назад идёт, пока в диванчик не упирается.       — Не подходи, — шепчет.       Шёпот в грохоте тонет, в ритме бьющихся стекол и завывающей сирены. В голове ошалело пусто, вокруг люди с криками носятся. В центре композиции Феликс улыбается Чонгуку и Хосоку выйти помогает.       Альфа среагировать не успевает, как автоматная очередь повторяется. Тэхена на пол роняет, собой прижимает, приказывает головы не поднимать, пистолет выхватывает, стрелка ищет.       Тэхен минуты ужаса как вечность пережидает, только когда всё стихает, голову поднимает. И по новой закрыть уши хочет.       Потому что больно и страшно.       Потому что Чонгук рядом с Сокджином сидит на корточках, пульс нащупывает. На что-то кричащего ему Чимина внимания не обращает, быстро руками в крови номер набирает. Чимина хлесткой пощёчиной затыкает.       У Тэхена нет сил подняться, но он отсюда видит, как бледен лидер Кобры, как бережно к себе своего омегу прижимает, как на брата смотрит. Юнги на его руках без сознания, и Тэхен струйку крови с плеча видит. Все понимает, когда расположение тел видит. Чимин затихает, Джина за пальцы держит, обещает глотку вспороть Хосоку и его кукле. Тэхен понимает.       Игра не на него велась.       И не он здесь жертва.       Феликс шёл за Юнги. «Кукла» сломала главную стену, защищавшую семью. Стрелок попал в Джина.       У Тэхена в голове звенит, и мир двоится, он в окружении осколков сидит, висков касается, красное видит. Вокруг сирены и врачи, людей множество. Джина на носилках быстро уносят, об операции говорят. Намджун с каменным лицом выслушивает, кортеж сопровождения высылает, сам Юнги на руки врачам передаёт, сипло угрозу выдыхает, что всех зацементирует, если с ним что-то случится. Из машины скорой помощи выходит, Чонгуку кивает и сигарету занимает.       — Ты решил?       Намджун на вопрос Чонгука кивает, пока в машину садится, прикуривает в процессе.       — Я покончу с этим дерьмом. Хосок твой, как ты и хотел, — взгляд на оглушенного почти Тэхена, что в пространство смотрит, на ступеньках сидит, себя руками обнимает. — Но Дживон поплатится.       Чонгук боссу кивает, ему в глаза смотреть не решается, адскую мерзлоту там видит, отпускает альфу новым кивком.       Джип с места стартует, за ним охрана еле успевает.       Чонгук в ночное небо дым выпускает, снежинки сжигает, к Тэхену возвращается. Недолго думая пиджак на плечи набрасывает, перед ним на корточки присаживается. Смотрит.       На искусанные губы, и царапины, на грязную одежду, на взгляд потерянный.       Тэхен моргает, руки к Чонгуку тянет, неосознанно на колени переползает, носом в шею утыкается.       — Забери меня, — хрип задушен, но Чонгуку слышать не надо, чтобы понять всё. Чтобы по дрожи ощутить страх и мольбу спасти. Чонгуку слова не нужны, он Тэхена чувствует. Именно так и правильно, как должно. Впервые отдачу ощущает. Крепче прижимает, поднимается с ним на руках.       — Ты сам это сказал.       В своих руках от мира прячет, от подступающей метели и бури, в своё логово уносит. Тэхен абсолютно его, весь и до конца.