чистый май

chapter 2.

Я просыпаюсь в тишине. Во всяком случае, так кажется на первый взгляд. Странное ощущение. Нечто схожее с умиротворением. Спокойное. Желанное. Хочется снова закрыть глаза и провалиться обратно в темноту, забыться еще на какое-то время, просто забыться. Пересилив себя, я чуть приподнимаю голову, бегло оглядываю комнату. Темная, с наглухо зашторенными окнами, пол устлан старым паркетом. Стол, стоящий посередине комнаты, занимал почти все помещение, оставляя лишь немного места шкафам с документами. Горело сразу несколько керосиновых ламп, создавая, конечно, не самый яркий свет. Я едва понимаю, что задыхаюсь воздухом, чувствую, как ноги подгибаются, в глазах — темные пятна. Горло жжет, подступает тошнота, а реальность рябит и идет черными пятнами, искажается на миг. И снова. Усталость, неожиданная слабость медленно разливается по телу, и что-то холодное ворочается в внутри прямо сейчас. Я выдыхаю, усилием воли заставляю себя успокоиться, опираюсь рукой о ближайшую стену, когда ноги вдруг делаются ватными и подкашиваются. С каждой новой секундой разжигает где-то внутри неоднозначные ощущения. Это сводит с ума. Убивает просто. Безжалостно и яростно. Дверь распахнулась, впуская прохладный ветерок в комнату. Полоса света мелькнула, прошлась по стене и исчезла. В помещении раздались чьи-то тихие шаги, но я слышала их превосходно. — Nur nicht lange, Herr Obersturmbannführer. Ihr Körper ist noch sehr schwach (нем. — только не долго, господин оберштурмбанфюрер. Ее организм еще недостаточно окреп) —  Keine Sorge, Emelie. Ich werde Ihr ein paar Fragen und werde unterhalten (нем. — не волнуйтесь, Эмилия. Я задам ей несколько вопросов и оставлю отдыхать) Шаги становились громче. Я открываю глаза и бегло осматриваю комнату. Незнакомец проходит в глубь комнаты, зажигает еще одну керосиновую лампу, а затем, стараясь не шуметь сильно, присел на стульчик рядом с кроватью. Надолго умолкает и как будто над чем-то сосредоточенно думает. Карие глаза обжигают холодом, глухим безразличием. Я смотрю на него в ответ, чтобы встретиться с ним взглядом. Каким-то изголодавшимся, жестким взглядом. Невменяемым. Страшным. В следующий миг он ухмыляется, тень непонимания скользит по его лицу, он многозначительно оглядывает меня. Однако в следующий миг его ухмылка медленно сходит на нет, глаза цепляются взглядом, как будто прожигают во мне дыру. Как будто испытывают, проверяют на прочность. Он молчит, несколько мгновений просто глядит без какого-либо выражения, но через одно мгновение его взгляд становится теплее. — Меня зовут Кристоф Вольф, — произносит он, смотря прямо в глаза, от чего толпа мурашек пробегает по телу. — А как твое имя, фройляйн? — Я уже говорила Вашему товарищу, что не собираюсь ничего рассказывать, — едва слышно произношу я, разглядывая его лицо. — Я не меняю свои принципы и все так же не меняю своей позиции. Не теряйте время зря. — Почему же ты отталкиваешь меня и мое предложение, которое ты даже не слушала? — уверенно выдает он, немного склонив голову на бок. — Я, может быть, помочь тебе хочу. Он останавливается совсем рядом, практически вплотную, дышит в лицо и внимательно глядит в широко распахнутые глаза напротив. Тишина все еще висит в воздухе, дышать становится куда труднее. Как будто кто-то давит, душит со всей силой. И лишь одно тихое дыхание — на двоих — изредка норовит довести до чистого животного страха. Мягкий голос вливается в уши, ласкает слух, оседает внутри чем-то тяжелым и неприятным, в нос заползает запах сигарет и мужского одеколона. — Ну и чем же Вы мне можете помочь? — хрипло выдаю я. — Действительно, чем? Меня уже ничего не спасет. Молчит. Он не торопится отвечать. Откидывает голову назад, бездумно глядя в укрытый темнотой потолок, моргает пару раз. Рассматривает. Теперь мне удалось разглядеть хорошо. Светлые волосы, карие глаза, взгляд — полный уверенности и смелости. Он встает, подходит к окну и достает из кармана маленькую зажигалку. Умело уходит от ответа. Будто и вовсе не слышал моего вопроса. — Ты очень рано сдалась, — произносит мужчина, делая очередную затяжку. — Мне в последнее время многое кажется. Например, то, что прошлое не имеет значения, оно эфемерно, да и совершенно чужое. Истина оказалась в том, что всё проходит. Даже самое лучшее. Остаются лишь наши воспоминания, чуть больше, чем на мгновение. Если перемешать горькую тоску с бесконечно светлой любовью ко всему миру — получится бессмертное искусство. Это представление будущего. Будущего, в котором все вещи и события, которые беспокоят тебя прямо сейчас, будут несущественными. Только нужно бороться за это будущее, понимаешь? Мое сердце пропускает несколько ударов и тут же принимается колотиться в бешеном темпе. Горькая улыбка искривляет губы. Его по-видимому, всерьез забавляет эта ситуация, все эти бессмысленные манипуляции. Я несмело смотрю в ответ, пытаясь хорошенько обдумать все слова, сказанные мне. Он затягивается в последний раз, не глядя кидает сигарету в пепельницу. Я и не думала — представить не могла — что будет настолько нелегко. Впрочем, это уже не так неважно. Я чувствую одно: ощущение, что в считанные секунды начинает жечь меня изнутри. Кажется, он всегда разговаривает с этими томительными паузами. Будто ему и вовсе не хочется что-либо говорить в принципе. Может, думает, что по его выражению лица все и так должно быть понятно? Несомненно. — Расскажи мне всю правду, — продолжает он, смотря на меня. — Я обещаю, что помогу тебе. Даю слово. Почему? Почему он всегда так смотрит? Как будто сквозь, как будто и не видя меня вовсе. Он сидит там, всего в каких-то паре метров, но как будто за тысячу миль, не дотянуться. Мне всего-то и остается смотреть на него. Светлые волосы чуть встрепаны и слабо шевелятся в плавных ветровых потоках, которые доносились с открытого окна. — Вы не внушаете особого доверия, господин офицер, — отвечаю я, пытаясь не выдать свой страх. — Где гарантии того, что я не окажусь убитой пулей в затылок после того, как скажу вам правду? Он прекращает ухмыляться, плотно сжимает зубы; капля пота медленно стекает по виску; губы невыносимо сохнут. Сейчас его глаза буквально горят, смотрят испытующе. Он достает спрятанную за мундиром кобуру с револьвером и показывает его мне. Я неуверенно осматриваюсь, кидаю неодобрительный взгляд на немца, а затем в глазах застыл страх. Дикий, реальный. Офицер продолжает сверлить меня взглядом, держа в руках оружие. Сердце бьется со страшной скоростью. В душе то и дело вспыхивает желание вскочить и бежать отсюда, прочь из этого отвратного места. Если бы я могла, то уже давно сделала это. Но будто все было настолько просто. Поэтому я не двигаюсь с места, все так же смотрю на него, чуть ли не сгорая желанием заплакать от бессилия. — Видишь этот револьвер? — спрашивает он, приближаясь немного ближе. — Я мог запросто всадить тебе пулю еще в начале нашего разговора, но как видишь я не стал этого делать. Я лишь пытаюсь спасти тебя. Я морщусь и судорожно вздыхаю. Трясущиеся пальцы впиваются в колени. Лицо горит то ли от духоты, то ли от его слов. В горле встает тугой ком, и я мысленно приказываю себе успокоиться. В конце-концов не выдерживаю — поддаюсь, смиряюсь — закрываю глаза. Он берет кобуру, достает из него ружье, направляет его на меня. В абсолютной тишине дуло револьвера упирается мне в лоб. Я не могу. Сдаюсь. Просто-напросто начинаю захлебываться рыданиями, давится воздухом, меня почти трясет. Он расслабляет руку. Револьвер выскальзывает из ослабевших пальцев и с тихим стуком валится на пол. Он молча обхватывает меня руками, тянет на себя и прижимает вплотную, зарывается пальцами во встрепанные волосы, надавливает, принуждая лицом уткнуться ему в плечо, сам же аккуратно кладет подбородок на мою макушку. — Ты веришь мне? — спрашивает он с некой надеждой. — Верю, — прошептала я в ответ. Это было странное ощущение. Но ничего же такого не случилось? Мне стоит привыкать к подобному. Я же должна помнить, что это за место. Он неторопливо поднимает голову вверх, протяжно и как будто облегченно выдыхает, а затем резко возвращает внимание на меня. Я не откликаюсь сразу, не двигаюсь вообще — кажется, и не слышу вовсе. Однако спустя мгновение все же разворачиваюсь к нему и просто смотрю некоторое время. Моргаю пару раз, смотрю тем же неопределенным взглядом. Я молчу, потому что просто не знаю, что ему сказать. Секунда. Затем еще одна — дыхание сбивается, воздух рвет легкие на части — еще и еще. — Это случилось месяц назад, во время обороны Одессы, — прошептала я, пытаясь сдержать слезы. — Жители Одессы встали на защиту своего города. Поставили себе цель — оборонять любой ценой. Даже ценой жизни. Мой отец был и среди них. Они стояли до последнего, но противник был сильнее. Он погиб. Одесса оказалась в глубоком вражеском тылу, а все мы были обречены на смерть. Оборона продолжалась несколько недель. Продуктов в городе практически не было, а те, которые привозили солдаты хватало на несколько дней. Каждый выживал как мог. Мы же решили бежать. У нас был небольшой дом в маленькой деревне под Одессой, подаренный бабушкой на совершеннолетие сестры. Туда мы и решили перебраться на первое время, но так и не доехали. Попали в засаду. Мать и сестру расстреляли, а мне удалось спастись. Я бежала через лес, пытаясь сократить дорогу и быстрее добраться к ближайшему населенному пункту, а там уже наткнулась на Ваш лагерь. Вот так все и было. Кристоф молчит и почти не двигается. Губы плотно сжаты, глаза пустые, смотрят совершенно без эмоций — равнодушно, отчужденно. Я вздрагиваю и смотрю в укрытые мутной пеленой глаза напротив, пытаясь найти в них хоть что-то. Но там пустота. Холодная, леденящая пустота, которая затягивает, словно бездна. Тишина длится очень долго, он хмурится непонятно чему, так и не решается что-то произнести. Губы шевелятся в беззвучном шепоте, но слов не разобрать даже ему самому. Лицо бесстрастно, ни одна эмоция не мелькает в его глазах. — Тебе нужно отдохнуть, — спустя некоторое время выдает он, поднимаясь из своего места. — Я завтра навещу тебя. В этом на первый взгляд тягуче-спокойном голосе слышны нотки сожаления. Но не ошибочно ли это чувство? Нет, мне точно показалось. Тишина вновь воцаряется на некоторое время, нарушаемая лишь тихим дыханием. Я закрываю глаза и слышу как громко хлопает дверь. Слезы начинают течь по щекам, оставляя на щеках влажные следы. С каждым днем я тихонько схожу с ума. От переизбытка боли и воспоминаний. Я устала делать вид, что всё в порядке, устала глупо надеяться на что-то, преданно чего-то ждать, украдкой бросать взгляды и придавать значение вещам, которые ничего не значат. Это происходит медленно. Постепенно, мгновение — злость глушит опустошение. Оно царапается и рычит, медленно поедает изнутри. Воспоминания — отвратительные, причиняющие боль. Горькая улыбка искривляет губы. Лишь на одно мгновение наши жизни встретились, наши души соприкоснулись навсегда.