chapter 4.
Все начинается именно так. С момента нашей первой встречи прошло уже много времени, а я все еще задаю себе один и тот же вопрос: действительно ли наши души были созданы из одной и той же звезды? Всегда ли линии нашей жизни должны были пересекаться и связываться? Может Бог, Вселенная или что-то ещё, что может быть ключом нашей судьбы, действительно ли написали нашу жизнь? А если нет? Если мир — это просто один большой шар беспорядка, сталкивающий нас друг с другом? Независимо от того, была ли наша встреча предопределена, этот день, когда мы встретились, был чем-то или кем-то задуманным. Он казался мне несомненным и невозможным одновременно. Я знала, что эта встреча не обычна и что с этого момента всё изменится. Эта встреча — наша с тобой точка не возврата. Моя жизнь не сценарий фильма или пьесы, и люди в ней — не актёры, а горящее пламя, но порой я теряюсь в их свете и не вижу своей дороги. Я знаю кто я и зачем, но каждый раз, когда вдруг забываю, мне без твоей руки — словно слепому без поводыря. Когда я в страхе провала робко начинаю что-то новое, мне без твоей поддержки — словно ребёнку без одобрения матери. Когда всё хорошо, но за моим — Нева, а за твоим — Москва-река, единственное, чего желает сердце — это с разбегу к мечте, до единственной и конечной. Я не чувствую того, что было раньше. Я, наверное, ничего больше не чувствую к тому, что утеряно безвозвратно. Однажды ты обернёшься назад и с ужасом для себя самого поймёшь, что тебе ничего не жаль. Я до сих пор удивляюсь, как быстро можно потерять смысл во всём, что ещё недавно было необходимо. Ты говоришь человеку «до встречи» и даже не знаешь, что именно в этот момент ставишь точку. Такую видимую и округлую, с ровными осями. Фотографии, по-прежнему находившиеся у меня под подушкой, стали для меня не больше, чем память. Письма, написанные чьей-то старательной рукой, так и останутся всего лишь письмами, отголоском прошлого, словами, брошенными вслед. Всё то, что казалось таким важным, уходит в пустоту, теряет всякое значение. Я просто вдруг осознала правду. Увидела то, что всегда было перед носом, но то, что не замечала раньше или просто не хотела замечать. Наши ложные мечты и надежды навсегда рассеялись. Наши близкие люди уже вовсе не близкие. И в душе всё горит огнем, хочется плакать навзрыд, кричать, истерить. Но ты сдерживаешься. Сдерживаешься и просто продолжаешь жить, покорно повинуясь судьбе. И когда-нибудь всё снова изменится. Повторится это же самое чувство. И не в последний раз, я знаю. Но происходит это как-то резко и больно. Будто сердце выжигают огнём. А ведь каждый получает то, к чему стремится.***
— Wie ist sie? (нем. — Как она?) — Ihrer Leben mehr nichts nicht androht (нем. — Ее жизни больше ничего не угрожает.) — Dank du, Emilia. Ich nicht kennt, was ich ohne du erledigte (нем. — Спасибо тебе, Эмилия. Я не знаю, чтобы я без тебя делал) — Ich Frage Sie nur eins — Sie braucht Ruhe. Sollte nicht das Schicksal herausfordern (нем. — Я вас прошу только об одном — ей нужен покой. Не стоит испытывать судьбу) — Kann ich etwas Zeit mit Ihr? (нем. — Я могу немного побыть с ней?) — Nur nicht lange. Wenn Ihr plötzlich schlechter — nennen Sie mich. Ich werde in meinem Büro. (нем. — Только не долго. Если ей станет вдруг хуже — зовите меня. Я буду у себя в кабинете) — Dank (нем. — Спасибо) В воздухе повисает затишье, мимо неохотно проплывают секунды, минуты, часы и вечность. Он делает несколько неуверенных шагов вперед, а затем остановился, зажег керосиновую лампу, и, стараясь не шуметь сильно, присел на стульчик рядом с кроватью. Он не может подобрать нужных слов, мысли в голове не устают формироваться в тугой комок. Я гляжу на него широко распахнутыми глазами, как-то опечалено и, может, совсем слегка застенчиво. Из его груди рвется протяжный вздох, какой-то тяжелый, ему словно физически больно пропускать воздух сквозь свои легкие — как будто он режет их. Со всей злостью и ненавистью острым ножом проходиться по ним вдоль и поперек. Безжалостно и беспощадно. — Ты как? — его тон спокоен и невозмутим, однако в глубине глаз, я уверенна, затаились горечь, невысказанное сожаление. — Я в порядке, — хрипло прошептала я, отводя взгляд в сторону. — Зачем ты это сделала? — выдает он, вглядываясь мне в глаза. — Думаешь, убив меня, ты бы смогла сбежать отсюда? — Это инстинкт самосохранения. — Я дал тебе слово, что не причиню тебе зла, так почему ты всё ещё сомневаешься во мне? — Смерть здесь — не иначе как избавление, сама роскошь, — выдаю я. — Так ведь, господин оберштурмбанфюрер? — Да послушай ты меня! Почему ты никак не можешь осознать, что я всей силой стараюсь помочь тебе? Ты же прекрасно знаешь, что тебя постигла бы та же участь, что и всех остальных. Я сделал всё необходимое, чтобы уберечь тебя от этого. Теперь я сомневаюсь, как никогда ещё не сомневался в правильности своих действий. Его слова перемешиваются со смехом, и он рад, что наконец сумел это сказать, что сбросил груз, переложил его на кого-то другого. Потому что тяжело, ему так тяжело нести его одному. Да и теперь, кажется, не нужно — больше не было необходимости. Он прикрывает глаза, бессилие берет вверх, усталость не спеша разливается по венам и, кажется, даже сердце его впервые за всю жизнь — замедляется. — Поверьте, в Вашем случае Вам будет легче завоевать целую страну, чем мое доверие, — хрипло произношу я, смотря ему в глаза. В воздухе простирается затяжное молчание, которое приносит с собой и странную неловкость. Взгляд его серых глаз направлен куда-то в пол, теряется где-то в пространстве, плечи чересчур напряжены, да и весь его вид умело наводит жуткую тоску и желание просто убежать от него подальше. Неожиданно, совершенно неожиданно накатывает вновь. Его плечи подрагивают, смех постепенно сходит на нет, затихает. Он выдыхает тяжело и устало, закрывает глаза, слушая тишину. — Почему? — спрашивает Кристоф. — Обманутый человек больше не верит в чудо, — отвечаю я. — В который раз я убеждаюсь, что доверие — это гиблое дело. Доверяя кому-то, мы даём слабину. Человек втирается к тебе в доверие, а потом внезапно вонзает тебе нож в спину. — Хоть в тысячный раз обжигайся, всё равно найдётся тот, кому ты снова поверишь, — резко произносит он. — Такова реальность. Голос его, стальной, звенящий от скрытого гнева и угрожающих ноток, словно наэлектризовывает воздух. Происходит почти целая минута недолгого молчания. На его губах неожиданно мелькает тень улыбки, однако пропадает она столь же быстро, как появилась. — Возможно, — произношу я. — Но не в этот раз. Он кажется каким-то подавленным. Заметная щетина покрывает щеки и подбородок, глаза красные, почти нездоровые. Я бы не удивилась если бы сейчас учуяла запах алкоголя — Кристоф на самом деле выглядел так себе. Но нет, в воздухе витал только легкий шлейф мужского одеколона, перемешанный с тяжелым ароматом кофе. — Пожалуй, стоить прекратить этот разговор, — громко выдает он. — Я пойду. Я закрываю глаза перед тем, как что-то произнести. Затем неожиданно вздрагивают, когда глаза привыкают к полумраку, что царит в воздухе, в легких. И выдыхаю. Потому что прямо сейчас, в эту секунду на меня обращено напряженное лицо Кристофа, его взгляд, кажется, терзает, режет на живую. Чувствую, как изнутри неустанно колет, скребется ненависть, будто в надежде процарапать себе путь наружу. Я продолжаю наблюдать за ним до тех пор, пока он не скрывается в дверях комнаты, а потом тоже отворачивается и с какой-то почти осязаемой в воздухе обреченностью бредет по длинным коридорам. Мне важна твоя рука во время моего отчаяния, мне важны твои глаза в бою за моими плечами.