chapter 5.
«Deutschland, Deutschland über alles, über alles in der Welt» Каждое утро одно и то же: бесконечные слова, въедающиеся в мозг, вгрызающееся в душу и встраивающиеся в саму суть личности. В этом невозможном хаосе, абсолютном бардаке, тотальной боли и бесконечных попытках остаться светом, нет уже совсем ничего святого. Война выбрала нас. Окутала облаком ненависти, которая ударила в наши души, и что-то навсегда изменила в нас. Знаком ли вам этот удушающий аромат? Он вошел в общую симфонию из страха, боли, грохота и дыма, сперва не слышно звуча где-то позади, а затем — встав впереди всего оркестра. Мы вошли в туман. Мы должны были погибнуть. Но этого не случилось. «Um Freiheit und Leben!» Мне неведомо, когда это произошло. Может быть — неделю, а может быть — сотню лет тому назад. Острым ножом война работала над нашими лицами — но, кажется, под него легли и наши души. Нет больше страха. Сомнения, жалость, колебания — все эти слова для нас стали каким-то избитым чувством, не имеющим ничего общего с реальной жизнью. Может быть, колесо войны всегда вращалось перед нашими глазами — и чтобы избежать окончательного безумия, мы выдумали иную, далекую от ужасов жизнь. Придумали дом, семью и родных, которые на самом деле — лишь плод нашей фантазии. Наши сапоги истоптали землю уже, кажется, сотни тысяч миль — и кругом мы встречаем лишь выжженные руины и тела, ни следа жизни — только эти ужасные дары войны, уродующие лик земли. «Für Führer und Vaterland!» Власть — это ярость, патриотизм, повиновение, выращенные в почве невежества. Власть — это черный прибой гневных голосов. Свобода — смятая и отброшенная прочь. Я одна на поле и я — не воин, но сама по себе война.***
Август, 1941 — Emilia, ich habe dir jemanden mitgebracht. Erinnerst du dich an die bitte von Herrn obersturmbannführer? (нем. — Эмилия, я тебе привел кое-кого. Ты же помнишь о просьбе господина оберштурмбанфюрера?) — Ja, ich erinnere mich. Geht (нем. — Да, я помню. Проходите) — Geht (нем. — проходи) — выдает он. — Komm, kühner (нем. — Ну же, смелее) Я переступаю с ноги на ногу, вздрагиваю, точно от холода и давлю очередной судорожный вздох. Сдерживаю себя, не хочу казаться требовательной и слабой, но и храбриться как-то совсем не выходит. В воздухе висит благостная тишина, что ненавязчиво заползает в уши, мягко нашептывает различные малозначимые мысли, завлекает в свои объятия и перемешивается с запахом медикаментов. Герберт подавляет усмешку и с достоинством распрямляет плечи. Кажется, ему вообще нет дела до того, чего там себе бормочет женщина. Она вздыхает, стараясь сохранять невозмутимость. Мужчина тактично откашливается, а после глядит на Эмилию, которая всем своим видом предупреждала, чтобы её оставили в покое. Серые глаза рассеянно, но безотрывно следят за практически моим неподвижным лицом — болезненно бледным, нездоровым. Я смотрю на него и понимаю: от него несет болью, она такая явная, осязаемая, что только протяни руку — и ты убит. Она скрытая за вечно кривой ухмылкой, за строгостью и непосредственностью. Я прикрываю глаза, чувствуя, как боль, похороненная в углах сознания и беспокойство взрываются под кожей, прорезают легкие пополам, и почти без труда возвращаю себе самообладание. — Herbert, noch was? (нем. — Герберт, что-то ещё?) — спрашивает Эмилия, сосредоточено листая тетрадь. — Ich wage es nicht mehr, Sie aufzuhalten. (нем. — Не смею Вас больше задерживать) Он невольно ухмыляется этому бессвязному потоку слов, что обрушивается на него в течение минуты. Прикрывает глаза в немом раздражении, сохраняя напряженную позу. Приподнимает уголки губ в подобии ухмылки, хотя со стороны это больше походит на хищную улыбку, но на плечах Герберта по-прежнему ощущается призрачная тяжесть. — Ich gehe schon. Wenn etwas nötig ist, bin ich bei mir (нем. — Я уже ухожу. Если что-то будет нужно — я у себя) В следующий миг он уже исчезает в неизвестном направлении, просто испаряется в серой, мерцающей дымке, унося с собой чувство боли и страха. Эмилия сдвигает очки на лоб, оглядывается нервно и хмурится, слыша тихие шаги Герберта, который останавливается буквально через каждые несколько осторожных шагов, чтобы перевести дух. Она поджимает губы, медлит, еще секунду мерит его отрешенным взглядом, затем просто отворачивается, теряя весь интерес к нему. — Как зовут? — спрашивает она, осматривая меня. — Негоже неизвестной оставаться. — Юлия, — хрипло выдаю я. — Как же ты, милочка, сюда попала? — продолжает женщина, доставая портсигар. Воцаряется напряженное молчание, прерываемое лишь шелестом старых страниц. Я вздыхаю, стараясь сохранять спокойствие, но безуспешно. Эмилия хотела бы непременно возмутиться, да так и не произносит ни слова. Только смотрит, долго и пытливо. — Молчание — это тоже ответ, — шепчет она, делая очередную затяжку. — Если хочешь поговорить о важном — давай о важном. Эмилия вдруг усмехается — невесело, отстранено, — и смотрит на меня каким-то слишком долгим взглядом, на удивление вдумчиво. Словно напоминаю ей кого-то. Я вздыхаю, чувствуя, как затянувшееся молчание безжалостно терзает мое сознание. — Время не терпит слабых и ты это прекрасно знаешь, — продолжает Эмилия. — Мой тебе совет: не смей опускай руки раньше времени, потому что оно только начинается для нас. Просыпайся каждое утро и заставляй себя встать с постели, надевая маску холода и безразличия ко всему. Говори самой себе, что так будет лучше. Нагло ври, но продолжай это делать, потому что так будет лучше. Так будет проще выживать. Борись. Никогда не прекращай бороться за себя. Это твой долг по отношению к себе. Она замолкает. Раздумывает. В её глазах на секунду мелькает нечто неопределенное, странная, непонятная тень. Ещё некоторые время она молчит, потом рассеянно замечает, что пауза несколько затянулась и прокашливается, слова застревают где-то в горле. Вдруг усмехается и смотрит каким-то слишком долгим взглядом. — Не сдавайся, — произносит женщина, немного улыбаясь. — Начало всегда самое сложное, но теперь ты не одна.***
Целую неделю я работала в лазарете. Работа была не слишком разнообразная и интересная: я вытирала пыль с редких полок, убирала банки по местам, подметала пол, иногда заполняла некоторые медицинские карты. — Ну что, как тебе на новом месте? — спрашивает Эмилия, улыбаясь. Я выдыхаю и неожиданно чувствую тяжесть, будто на плечи опустили непосильную ношу. Прячу лицо в ладонях и стою неподвижно, обтекаемый тишиной и сквозняком. Я просто устала. Это все не совсем не то, в чем я так нуждалась. Мне хотелось услышать слова утешения, хотелось прильнуть ближе, чтобы укрыться в надежных руках и ощутить, как обнимут в ответ. В конце концов, я просто была как ребенок, который нуждался в ком-то взрослом и более разумном рядом с собой. — Отлично, — шепчу я, отводя глаза в сторону. — Врать ты совсем не умеешь, — отвечает Эмилия, ухмыляясь. — Садись, обедать будем. Мы сидели в маленькой каморке и пили чай когда в коридоре послышались чьи-то крики и ругань. Выбежав из помещения, я первым делом заметила спину Кристофа, который склонился над кем-то, сидящим на полу. Я сделала несколько шагов ближе и поняла, что он с довольной ухмылкой на лице чуть нагнулся к парню со связанными руками за спиной, сидящему на коленях. Прикрываю глаза, бессилие берет вверх, усталость разливается по венам и, кажется, даже сердце впервые за всю жизнь — замедляется. Выдавливаю слабую, вымученную улыбку, зная точно, что уже где-то на грани. Я была готова броситься на помощь несчастному, но Кристоф заметил меня гораздо раньше и успел рукой преградить мне путь. — Что здесь происходит? — спрашиваю я, пытаясь вырваться из мертвой хватки мужчины. — Отпусти, мне больно! — Немедленно возвращайся к себе! Тебе здесь делать нечего! — шипит Кристоф, смотря мне прямо в глаза. — Отпусти! — повторяю я, игнорируя его слова. — Не выводи меня, — произносит он, крепко хватая меня за руку. — Не лезь не в свои дела, фройляйн, тебе же будет только хуже от этого. Парень, стоящий на коленях, поднял голову и посмотрел на меня. В его глазах кипела злость. Он чуть пошевелил руками, желая размять слишком туго связанные кисти, но тут же получил удар в челюсть. — Не трогай его! — закричала я, пытаясь подбежать к нему, но Кристоф еще сильнее сжал мое запястье. — Raus! Sofort! (нем. — Выйдите! Немедленно!) За грудиной скребется нечто неопределенное и рвет, рвет на части. Ярость, знакомая жалость к самому себе. Воздух едва ли не выбивает из легких, я чувствую, что сил становится все меньше и меньше. На мгновение мир для меня останавливает свое движение. Я смотрю в глаза своему собеседнику, чувствую его твердые, поддерживающие руки на своих плечах; чувствую решимость и уверенность, волнами исходящие от него. — Ты что себе позволяешь? — шипит он, прижимая меня к стене. — Ты забыла где ты находишься? Могу напомнить. — В этом нет необходимости, — выдаю я, смотря ему прямо в глаза. — Я прекрасно помню где я нахожусь и какое одолжение Вы для меня сделали, но я не дам искалечить его. — Глупая девчонка. Кристоф морщится, пальцами впиваясь в мои худые плечи, черты лица ужесточаются, взгляд топит темнота. Молчит, только не отрывает взгляд от моего бледного лица. Складывает руки на груди, плечи чересчур напряжены, однако, кажется, он почти расслаблен, на удивление спокоен. Он молча прикрыл глаза, выдохнул. — Когда-нибудь я тебя убью, — шепчет он. — Обещаю. Он опускает меня и уходит. Идет медленно, сердце стучит в такт каждому шагу, и это единственное, что я сейчас слышу. Когда я вырасту, я стану умна, цинична и жестока. Люби меня пока я молода, люби меня пока я глупа.