chapter 6.
Мои родители всё время говорили мне, что я мечтательница, которая летает в облаках, думает о чем-то невозможном и порой даже нереальном. Говорили, что мои мечты, скорее всего, не исполнятся, потому что они — невозможные. Я всегда отвечала им, что мы сами ставим себе границы и они лишь в нашей голове, не более. Папа, закуривая очередную сигарету, выдавал: «Это всего лишь детская глупость, перерастет». Но мои мечты были невинные, пускай немного безумные. В них не было фальши, они не отягощены принципами и понятиями, которые так любят навязывать нам другие. Я всю жизнь хотела оказаться близко к морю, чувствовать на лице соленые брызги и вобрать в себя все тепло, чтобы хватило на долгую холодную зиму. Я мечтала встречать рассвет в горах, попробовать на вкус все океаны, почувствовать всю красоту природы и тонкие грани нашего мира. Мне хотелось наслаждаться простыми моментами, которые сейчас кажутся естественными, а потом будут немыслимой роскошью. Мы все были молодыми, с горящими глазами и огромной верой внутри. Тихие — громкие, жизнью горящие и смелые. Крепкие, стойкие и веселые. Полны светлых надежд, оптимизм перевешивал цинизм, мы были готовы отдавать себя снова и снова. Помнится, в августе я потеряла свою мечту. Пустые обещания, сломанные судьбы и разбитое сердце — все это постепенно возвращало меня с небес на землю. Мир не всегда был таким, каким я его себе представляла. Из-за этого я теряла какую-либо надежду и опускала руки. Моя мать всегда говорила мне: «Это нормально — плакать. Это нормально — кричать. Бить кулаками стены. Сходить с ума. Но, милая, пожалуйста, держись. Ты сильная, ты должна бороться. Лишь слабые сдаются». И только сейчас я поняла, что причина, по которой сильные люди отличаются от слабых, заключается в том, что они бы ничего не изменили в своей жизни, неважно, насколько сильно они устали, сколько разочарования и боли испытали. Боль меняет многих, и лишь некоторые считают, что так и должно быть, поэтому они не сворачивают с выбранного пути. А ведь крылья каждому даны с рождения, просто многим из нас их запросто сжигают.***
Летнее утро покалывает холодком мои маленькие ладони, и меланхоличная внутренняя неистовость, заставляющая пальцы беспокойно перебирать кончик шали, вызывает на моем лице улыбку. Я потягиваюсь, мои движения сопровождает тёплая сонливость и при этом чувствую, как первый солнечный луч нежно щекочет плечи. Томный аромат цветочной смеси пионов и фиалок, капельками растекается по комнате, заставляя прикрыть глаза от удовольствия. — Доброе утро, Юлия, — по комнате эхом разносится голос Эмилии и я медленно открываю глаза. — Как ты себя чувствуешь? — Уже намного лучше, спасибо, — робко отвечаю я. — Это очень хорошо, — выдает она, улыбаясь. — Герберт не заходил? — Нет, — шепчу я. — Его сегодня не было. — Понятно. В воздухе простирается затяжное молчание, которое приносит с собой и странную неловкость. Она смотрит на меня долгим, неопределенным взглядом, склоняет голову к плечу, а затем испускает этот свой благоговейный вздох. Я поднимаю свой взгляд на женщину, ожидаемо вижу знакомую ухмылку на живом, подвижном лице. — Между вами что-то есть? — тихо спрашиваю я, подходя ближе. — С чего это вдруг такие выводы? — горько усмехается Эмилия. — Я же вижу, — произношу я, смотря ей в глаза. — Ведешь себя так, будто тебе безразлично, будто ты ничего не чувствуешь, но на самом деле это не так. Из ее глаз исчезает какое-либо выражение, она мгновение смотрит на меня, а затем встает, молча, неторопливо, одергивает рукав своего халата, а после убирает руки глубоко в карманы. Вздыхает и, оборачиваясь на миг, слегка кивает головой. — Любить человекa, который этого уже не заслуживает — самая большая пытка, — тихо выдает она, отводя взгляд в сторону. — Почему это не заслуживает? — удивленно спрашиваю я, поправляя свою шаль. — Можнo простить все, кромe одногo, — произносит Эмилия, делая несколько шагов назад. — Когдa тебя перестают любить или нe любят вовce. Она молчит, и мне кажется, что она над чем-то серьезно размышляет. Ее пустой, блуждающий взгляд проходит сквозь меня. Лицо ужесточается, сверлит меня немигающим, тяжелым взглядом. Женщина машинально отступает на шаг и дрожит. И она держится из последних сил, кажется, вот-вот — заплачет. — Говорить «я люблю тебя» нужно только тогда, когда эта фраза рвется из твоего сердца, — тихо выдает она. — Запомни это, милая. Она выдавливает слабую, вымученную улыбку, зная точно, что уже где-то на грани. Морщится и старается не слишком-то выказывать эту горечь. Приподнимает бровь, молчит, и молчание это тяжелое, снисходительное. — Давай больше не будем об этом? — спрашивает Эмилия и я лишь киваю ей в ответ. Знакомый скрип отошедшей в сторону двери внезапно рушит воцарившуюся в воздухе хрупкую тишину, заставляет нас, как по команде, поднять голову на звук шагов. Эмилия совершенно не меняется внешне, ни единой эмоции не мелькает на ее лице, лишь поджимает в недовольстве губы, когда понимает или, скорее, предчувствует, что некто бестактно нарушил ее уединение. — Sie wollten etwas, Officer? (нем. — Вы что-то хотели, офицер?) — Entschuldigen Sie die Sorge, aber Herr Oberbürgermeister will diesen Fräulein sehen. (нем. — Простите за беспокойство, но господин оберштурмбанфюрер желает видеть эту фройляйн) — Кристоф желает видеть тебя, — тихо произносит Эмилия. — Наверное что-то важное. Иди, милая, не стоит испытывать его терпение.***
Противный клубок страхов и сомнений медленно развязывается. Старательно отводя взгляд, чувствую, как сердце бешено колотится где-то под ребрами. Ощущаю, что в эту самую минуту вляпываюсь во что-то очень нехорошее. Просто невыносимо. Пусть только этот кошмар закончится. Хотя бы на минуту, а то и секунду. Еле переставляя ноги, я спускаюсь по лестнице, судорожно сжимая перила. Мысли путаются, я едва держусь на дрожащих ногах. Пытаюсь скрыть взгляд, в котором робко плещется нечто похожее на весьма плохо затаенный страх или, скорее даже, откровенную неуверенность и тихо вздыхаю. — Betretet! (нем. — Войдите!) — Herr Oberbürgermeister, ich habe alles getan, was Sie gefragt haben. Kann ich frei sein? (нем.— господин оберштурмбанфюрер, я сделал все, что Вы просили. Я могу быть свободным? — Ja, geh. (нем. — Да, ступай) Я вглядываюсь в спокойное, привычно безразличное ко всему лицо и как будто собираюсь мыслями. Непроизвольно сжимаю кулаки, но разжимаю сразу же — обессиленно, в каком-то смирении. Он делает один шаг вперед, когда я — десять назад. Странное, щемящее чувство сдавливает грудь, когда я смотрю ему в глаза. Он медленно склоняет голову к одному плечу, затем к другому, внимательно изучает мое поведение. Неожиданно становится тихо, так до безумия тихо, только прислушаешься — слышишь сбитое дыхание и музыку, которая играла где-то неподалеку. — Проходи. Страх просачивается в поры, бежит по венам вместе с кровью — это легко может вскружить голову, но я легко сдавливаю все противоречивые чувства. Лукаво усмехаюсь, оглядывая его, смотрю так мягко и в то же время пытливо, с каким-то вызовом. — У Вас что-то важное? — спрашиваю я, тяжело вздыхая. — Мне работать нужно. — Пообедай со мной, — выдает он, улыбаясь. — Я больше чем уверен, что ты даже не завтракала. — Я очень благодарна за приглашение, но я не голодна. Он замолкает, смиряет ее долгим, вдумчивым взглядом. Лиза осторожно, тихонько делает несколько шагов назад, пытаясь привести свое дыхание в норму. Губы пересыхают, а ладони наоборот становятся влажными. Мужчина моментально преодолевает расстояние — я чувствую его дыхание. Я жмусь к стене и неуверенно гляжу в ответ. Вдруг замечаю, что Кристоф, к огромному удивлению, посматривает неопределенным взглядом. С легкой ухмылкой, что красуется на тонких губах, с этим нарастающим интересом в глубине серых глаз. Но имеет ли смысл искать что-то разумное в его действиях? Стоит придавать им такое уж глубокое значение? — Боишься, что я отравлю тебя? — спрашивает он, ухмыляясь. — Ну же, Юлия, будь умнее и начни уже мне доверять. — За что ты так с ним? — выдаю вдруг я, смотря ему прямо в глаза. — Ты о ком? — отвечает Кристоф, делая еще шаг вперед. — О том мальчишке что-ли? — Именно. — Он заслужил этого, — произносит он и проводит рукой по моей щеке, убирая прядь волос. — Никто не заслуживает такого отношения к себе, — шепчу я. — В чем виноваты все эти люди, которые вы удерживаете в этих клетках? — Таковы законы военного времени, милая, — хрипло выдает немец. — А ты не думал о том, что дома их ждут их родные? Неужели тебе и вправду так безразлична их судьба? Вдруг у этого парня так же есть семья, дети? Они же верят в то, что он вернется домой! — Этого никто не ждет, это точно. — Откуда ты знаешь? — тихо спрашиваю я, машинально отступая назад. — Знаю, ведь я видел как его семья погибала, — отвечает мужчина и достает сигарету. — Это война, так бывает. Он невольно продолжал смотреть на меня, пряча усмешку. Я стараюсь заглушить оживление у себя в мыслях, делаю глубокий вдох, затем еще один и наконец выпрямляется. Я медленно прикрываю глаза и благоразумно отмалчиваюсь. Это единственное, что я могу сделать в этой ситуации. Мысли все продолжают течь в неизвестном направлении, а реальность продолжала неумолимо расплываться. — Иногда правда бывает слишком безжалостной, что ты не хочешь и не можешь её принять, но ты должна. Здесь все по другому, тут свои правила и порядки. Смирись, дорогая. Твоя правда слишком жестока и несправедлива. — Я хотела бы причинить тебе столько же боли, сколько ты причинил мне и всем этим людям, — шепчу я, вытирая слезы рукавом. — Но, боюсь, я никогда не смогу быть такой жестокой. Он раздумывает недолго, в серых глазах на мгновение мелькает странная, неясная тень. Не отвечает на это ничем, кроме молчания, которое испытывает ее на прочность. Смотрит, как будто изучает, а за тем просто глядит без какого-либо выражения. — Я ненавижу чувство жалости, но иногда мне хочется выплеснуть всё, что накапливается. Как можно быть таким злым, жестоким и циничным человеком? Раньше я думала, что нужно беречь дружбу и хорошие отношения, но сейчас я поняла, что нужно беречь себя от таких людей как ты. Я ненавижу тебя, ты слышишь? Я чувствую шквал самых разных эмоций, но стараюсь выглядеть уверенно. Поджимаю губы, вытирая слезы, еще секунду мерю его отрешенным взглядом, а затем нацепляю на лицо привычное выражение, стараясь скрыть бурю, которую в себе подавляю. Что-то изнутри тянет, давит на меня с огромной силой, но я нахожу силы покинуть комнату. Разочарование всегда сильнее ненависти. Трясущиеся пальцы впиваются в колени. Я чувствую как от волнения руки бьет мелкая дрожь, а ноги еле удерживают меня. Я медленно сползаю по стене, чувствую как холод бетона проскальзывает под белоснежное платье, оставляет на коже невидимые ожоги. Я откидываю голову назад, упираюсь затылком в массивную дверь и медленно прикрываю глаза. Я горько улыбаюсь, по горлу ползет, щекочет смех. Прислоняюсь лбом к одной из стен, пытаясь отдышаться. Мне вновь не хватает воздуха. Озираюсь, блуждая затуманенным взглядом по комнате, в надежде прогнать страх прочь из своего подсознания. Сердце бешено бьется изнутри о грудную клетку. Я внезапно осознаю, что полумрак усиливается, сгущается, погружает все вокруг в глухую темноту. Собственная беспомощность, бессилие заставляют меня чувствовать отвращение к самой себе. Я сижу так несколько мгновений в полной тишине, затем резко выпрямляюсь. Подхожу к зеркалу, рассматриваю себя, а затем поправляет волосы и выдавливаю из себя еле заметную улыбку. Придёт время, и всё станет на свои места. Или мы так и не сможем себя найти в этом безумном мире.