Хан Батый был явно недоволен всем происходящим. В особенности — своими воинами, которые нарушили его приказ, т.к. повелевал он убить всех замеченных в лесу, не оставляя в живых ни одной души. Абсолютно ни одной. Это раздражение замечали все присутствующие в юрте, оно будто невидимой дымкой парило в воздухе, бесшумно падая на головы. Эти ощущения создавали некий дискомфорт, и огромный шатёр наполнился молчаливой и мрачной, гнетущей и не сулящей ничего хорошего тишиной. Великий Хан будто не обращал внимания на окружающих его людей, которые смотрели то в пол, то изредка решались поднять свой взгляд на повелителя. Казалось, что эту гробовую тишину не может нарушить абсолютно ничего…
— Великий Бат-хан, — с осторожностью проговорил статный, крепкий, на вид сильный мужчина в красивых, блестящих доспехах, в узорном шлеме, который сидел на его голове военной короной, украшенной красными, будто степная заря, перьями.
— В твоих рядах воины забыли о том, что такое дисциплина? — прервал его речь хан, взглянув на него сверху вниз, будто гордый орёл заприметил в поле крошечную мышь, готовый броситься и схватить её своими когтями в одну секунду.
Военачальник склонил голову, пытаясь мысленно подобрать нужные и правильные слова, чтобы не разгневать своего повелителя ещё больше.
— Такого больше не повторится, Великий Хан. Воины будут наказаны, — робко процедил мужчина, даже не поднимая головы.
— Пошёл вон, — будто рассекая пространство острым копьём, пронёсся голос хана, обволакивая юрту, — Пошли все вон.
Все присутствующие тут же поднялись, поклонились величию хозяина степи и быстро удалились из шёлкового убежища своего хана от окружающего его мира, оставляя его в гордом и желанном одиночестве.
Хан Батый плавно встал и спустился вниз со своего мягкого трона. Послышалось неприятное шуршание, и в юрте правителя вновь оказался непрошеный гость. Это была та самая старуха, которая ещё сегодня утром в панике и запинаясь рассказывала Бат-хану про свой тревожный сон, который заставлял её переживать и волноваться, не давая никакого права на хоть какое-то расслабление, хотя бы на самое малейшее.
— Бату, — проговорила пожилая женщина, — Мой сон был совсем не просто так. Духи хотели сказать…
— Тухаааай, — устало протянул Великий Хан, — Опять ты со своим сном? Мне не до этого.
— Бату, ты выслушаешь меня, — резко протараторила маленькая, круглолицая старушка, — Я вырастила тебя, я заменила тебе мать! Сколько ночей я не спала, оберегая твой сон?! Сколько терпения, любви и ласки я посвятила тебе? И это твоя благодарность за всё? Это твоя отдача?! Не можешь уделить своей Тухай даже немного времени… Не обращаешь никакого внимания на её слова… Не слушаешь!
Голос пожилой монгольской женщины становился более настырным, а тон, будто по мажорным нотам, медленно прыгал куда-то вверх, как по клавишам.
— Я помню маленького мальчишку, который прибегал ко мне по ночам и пытался спрятаться под тёплой шкурой, — с какой-то неожиданной вельветовой нежностью в голосе продолжила старуха, улыбаясь уголками своих губ и смотря прямо на хана, — Он рассказывал мне про пугающую темноту, в которой скрываются неведомые и опасные чудовища. Он боялся, что они его схватят и утащат за собой в пучину мглы, и искал у меня защиты. А я успокаивала его, прижимала к своей груди и гладила по голове, отгоняя все страхи, всех злых духов, всех чудовищ от моего маленького черноглазого мальчишки… Никому не смела дать его в обиду! Ни одному чудищу из страшной темноты! Он сжимал крепко мою руку, успокаивался и засыпал, мирно посапывая, а я любовалась им и не смыкала глаз до тех пор, пока не начинало светлеть, чтобы ни на секунду он не оставался с темнотой, которую так боялся…
Слова старухи неожиданно бурной мелодией отозвались в сердце хана, точно трогая его за что-то, что спрятано глубоко внутри его такой далёкой, такой холодной, такой неизведанной души. Он погрузился во мрачные воспоминания. Перед ним возникал образ маленького мальчика. Абсолютно один, безо всякого внимания, в полном одиночестве, он сидел в юрте, нуждаясь в обычном человеческом тепле. Мать мальчика погибла, а отцу было вечно не до него — он всегда был в делах, он постоянно пропадал, он жил войной, он любил лишь войну. Только она для него имела значение, а на сына ему было плевать. Конечно, в силу своего возраста, теперь уже Великий Хан в детстве мыслил именно так, ибо он нуждался в отце, нуждался в его заботе, в его твёрдой, мужской руке. Но он этого не получал. Воспитанием маленького будущего хана занималась волевая и строгая женщина, та самая Тухай, которую сейчас хан Батый отказывался даже просто выслушать. Ему также не до чего. Он также, как и когда-то его отец, стал жить войной и желанием захватить весь мир, поставив его перед собой на колени, на колени перед Великим Ханом, властелином бессчётного количества твёрдых земель, глубоких озёр, зелёных лесов и высоких гор. А ведь в детстве он получал от неё столько тепла и любви. Эта любовь спасала его, оберегала, давала чувствовать себя нужным, значимым, необходимым, но самое главное — любимым. С ней он мог быть собой, ему не нужно было держать свои эмоции в себе, он мог говорить с ней часами обо всём. Она рассказывала ему истории о его великом деде, о несокрушимом Чингизхане, рассказывала про лесных духов, легенды про сильных воинов, которые одним лишь взглядом побеждали своих врагов. Тухай всегда была рядом, посвящая себя полностью, отдавая все свои силы и все свои чувства маленькому мальчику. Её любимому черноглазому мальчику.
— Бату, — произнесла старуха, прерывая яркий мысленный поток своего хана, который уже почти затащил его в свой водоворот.
— Хорошо, Тухай, — тихо и спокойно проговорил повелитель, — Я слушаю тебя.
— Говорят, в наш стан привели девушку, — пожилая женщина стала подходить ближе, — Говорят, что…
— Кажется, ты хотела рассказать мне про свой сон, — резко прервал её хан Батый, будто прогремел гром в небесном своде, сопровождаемый молниями.
— Это не просто так, Великий Хан! Не просто так она оказалась тут. Не бывает совпадений! Духи никогда не посылают знаки без видимых на то причин! Каждый сон, что они посылают глубокой ночью, каждое ведение, которым они награждают видящего, несут в себе огромный, нескончаемый смысл, магический поток знаний! И ты это прекрасно знаешь! Твоё неуважение к великим предкам может дорого тебе обойтись…
— Это просто девка, — хан просмотрел на старуху, не скрывая сарказма, — И вся её жизнь сейчас в моих руках. Как может она тягаться со мной или с моей бесстрашной, бесконечной ордой? Прекрати говорить свои глупости.
— Дай мне взглянуть на неё! Дай мне поговорить с ней!
Тухай подошла совсем близко к своему хану, уверенным и мудрым взглядом заглядывая в его бесстрастное лицо, будто внушая ему свои, казалось, тысячилетние, вековые знания.
— Ооох, Тухаааай, — повелитель шумно выдохнул, — Ступай, пожалуйста, к себе. Оставь меня.
— Ты не понимаешь, Бату! Ты совершаешь ошибку! Дай мне на неё взглянуть. Дай мне поговорить с ней, — вновь ещё громче проговорила пожилая женщина, — И я оставлю тебя в покое. Моё сердце чувствует тревогу. Позволь мне помочь тебе, позволь мне вновь сберечь тебя, как когда-то давно я оберегала тебя от всех невзгод…
Старуха резким движением развернулась и пошла прочь от хана к выходу из его шёлкового убежища. В её поведении чувствовалось это безрассудное беспокойство, которое она всеми силами пыталась передать повелителю орды, чтобы он смог ощутить его в той же мере, что и она. Для неё это было важно. Для неё это было более, чем необходимо.
Великий Хан смотрел вслед уходящей женщине, но будто чувствовал внутри себя всё то же детское доверие к ней, всю ту же веру её словам.
— Я дам тебе такую возможность, — лавиной плавных звуков раздался уверенный голос за спиной у старухи.
Женщина ничего не ответила и, обернувшись, лишь одобрительно кивнула в сторону хана Батыя.
***
Молодой ордынец проводил пожилую женщину к юрте, раскрывая перед ней ткань, чтобы та могла без преград войти. Зайдя в крайне тесную, но тёплую юрту, женщина увидела на земле ту самую девушку. Она бесшумно сидела, обняв руками свои побитые колени и склоняя голову вниз. Она напоминала раненого, маленького зверька, который пытался забиться в самый дальний угол, чтобы никто его не смог заметить, чтобы никто его не мог найти. Услышав шаги, девушка подняла свою голову и измученно посмотрела на старуху. Тухай сделала несколько шагов вперёд, чтобы более детально её разглядеть. Зарёванная девушка неотрывно смотрела на вошедшую в юрту женщину.
— Не бойся, — уверенным голосом проговорила старуха, — Я не причиню тебе вреда.
— Кто вы? Отпустите меня, пожалуйста… Я ничего не сделала… Я ничего не знаю… — в ответ последовали девичьи всхлипы.
Монгольская женщина неотрывно смотрела на молодую девушку. Ей было не больше двадцати лет на вид. Худенькая, невысокая, аккуратная. Её голубые глаза пленили своей глубиной, будто засасывали в свой синий омут, красные губы напоминали цвет спелой вишни, а бледная кожа походила на древний фарфор. Светлые волосы напоминали ржаные поля, греющиеся в тёплых лучах летнего солнца. Вопреки её неопрятному, грязному и ободранному внешнему виду из-за тех тягот, что свалились на её голову, в ней чувствовалась самая настоящая, самая нежная, самая подлинная женственность. Она была необычайно милой. При взгляде на неё, в душе почему-то становилось теплее и спокойнее. И тот, кто хотел, мог с лёгкостью это разглядеть и почувствовать внутри себя.
— Я прошу вас… Объясните мне хотя бы что-то, — взмолилась девушка, вставая с земли и заглядывая в лицо пожилой монголки.
— Всему своё время, — нежным голосом ответила старуха и направилась к выходу из тесной, меховой юрты.
Девушка следила за каждым её шагом, не понимая, что происходит, что значат слова пожилой женщины. Она не знала, как реагировать, как ко всему относиться. Она не знала ничего. Хотя, нет. Она знала лишь одно — ей очень страшно, и она очень, безумно сильно хочет жить. Но неизвестность сковывала её, будто беря в тяжёлые, железные, неподъёмные кандалы. Она не понимала, где она, почему она тут, что от неё нужно. Она знала лишь то, что её окружают монголы, которые беспощадно, жестоко вырезали весь её город, убили её родителей, её друзей, сожгли её землю, её дом, её родину… Она боялась их. Не понимала. Ненавидела. Всеми силами души она ненавидела каждого из них.
***
Вечер бесшумной тенью спустился на степь, пряча тёплое солнце за своим мрачным покрывалом. Пушистый снег падал с серого неба, застилая землю белоснежным, холодным, чистым ковром. Ветер галопом проносился по стану, передавая запахи трав, конского молока, запах сосен и шумного, густого леса. Эти ароматы привносили некий покой, будто убаюкивая всё и всех вокруг. Во всём чувствовалась магическая поступь ночи, которая вот-вот с незримым грохотом свалится на огромный стан. Этот вечер был наполнен чем-то особенным. Это чувствовалось, ощущалось кожей. Хан Батый стоял у своего роскошного шатра, облачённый в тёплую, мягкую, гладкую шкуру, и вдыхал эти чарующие ароматы, приносимые ему его верным слугой, степным ветром. Охрана, окружающая хана и состоящая из двух молодых и крепких ордынцев, следила за каждым шагом, за каждым движением своего господина, не упуская из виду ничего. Казалось, что только этих двух волшебный вечер обошёл стороной, не посвящая в свои умиротворительные тайны. Великий Хан плавно поднял свою руку и повернул кисть. На его тончайшие пальцы посыпались мелкие снежинки, будто небесный покров высыпал горсть крошечных узоров прямо ему в ладонь. Хозяин степи поднял свою голову, украшенную золотыми украшениями, и посмотрел в тёмное небо, на котором уже кое-где можно было заметить далёкие, тусклые звёзды. Он вновь вдохнул в себя свежий, морозный степной воздух и медленно выдохнул, словно отпуская все тревоги из своего сердца. Откуда-то издалека доносилось ржание коней, но даже оно никак не нарушало вечернюю гармонию. Всё было так спокойно, словно в один момент, в какой-то невидимый и абсолютно неожиданный, любые неприятности просто погибли под тяжестью падающего снега. За долгое время вечерняя степь впервые была так молчалива. Несколько воинов, тихо перешёптывающихся между собой и проходивших мимо юрты своего хана, поклонились своему владыке, после чего с каменным молчанием удалились прочь, как можно дальше. Каждый знал о том, что случилось днём. Каждый помнил об этом. И абсолютно каждый солдат ещё раз отложил в своём сердце мысль о том, что приказы Великого Хана должны выполняться беспрекословно, безошибочно, точно и тот час же. Абсолютно каждый ещё раз убедился, что за любой промах, за любое неподчинение тут же последует неминуемое, жестокое наказание — смерть.
Хан Батый грациозно повернулся лицом ко входу в свой шатёр. Шлейф его шёлкового кимоно вновь зашуршал по снежной, мягкой глади, верно спеша за своим хозяином.
— Великий Хан, — раздался голос пожилой монголки, будто чья-то рука осторожно и нежно коснулась плеча повелителя.
Бат-хан медленно и молча повернул голову в сторону Тухай, будто давая разрешение женщине заговорить с ним.
— Она не должна умереть, Великий Хан. Духи никогда не ошибаются, — промолвила монголка, ожидая ответа от своего правителя.
Глаза хозяина степи моментально загорелись ярким пламенем. То ли что-то внутри него вспыхнуло и разожгло пожар, то ли это было отражение огней, освещающих его стан. Небрежно и с какой-то долей усталости он взглянул на старуху, после чего отвернул свою голову и бесшумно прошёл в свою тёплую, роскошную, большую юрту, оставляя пожилую женщину без ответа, оставляя её одну, без своего маленького, черноглазого мальчика, которого в детстве она оберегала от пугающей его темноты.
