Спасение.

— Пойдём со мной, — проговорила пожилая монголка, медленно заходя в юрту к девушке. Заплаканная пленница лежала на полу, сжимая своими пальцами край меховой шкуры, на которой и находилось её уставшее тело. На кисти её руки виднелись яркие багрово-синие синяки, которые были оставлены крепкой и жёсткой хваткой того самого командира, который пихал её, толкал и бросал о твёрдую землю, будто безжизненное, бездушное полено. Девушка взглянула на старушку и прикрыла свои большие, голубые глаза, а слёзы вновь посыпались с её пушистых ресниц, стекая на бледные щёки. — Прекрати плакать. Не терзай себя так. Поднимайся и иди со мной, — вновь проговорила Тухай, только на этот раз более нежно и мягко, словно пытаясь успокоить бедную девушку. Послышались более жалобные звуки, наполненные всхлипами и прерывистым дыханием. — Дитя моё, тебя кто-то обидел? — спросила монголка, подходя к пленнице ближе, продолжая свою речь с некой видимой заботой, которая на мгновение могла бы заставить подумать, что Тухай действительно жаль её. Девушка молниеносно приподнялась над меховой шкурой, на которой она лежала. Слёзы в её глазах блеснули дикой злостью, которая с шумом посыпалась из её груди. — Дитя? Ваше?! Я не ваше дитя! — срываясь на крик, простонала пленница. Старушка терпеливо продолжала смотреть на молоденькую, симпатичную девчушку, ожидая, что же она скажет дальше. — Обидел? Вы серьёзно?! — продолжала повышать тон своего голоса девушка, — Да что с вами такое?! Что с вами не так?! Что вы за люди такие?! — Мы — монголы, — спокойно ответила Тухай, не выдавая никаких эмоций, — Создатели самой Великой Империи во всём мире. — Вы полчище кровожадных, жестоких убийц! Не более того! — огрызаясь пожилой женщине в ответ, пленница меховой юрты окончательно сорвалась, выпуская наружу весь ком своих эмоций, поедающих её изнутри. Тухай грустно взглянула на свою заплаканную и кричащую собеседницу, и воцарилось гнетущее молчание. Старушка отвела свой взгляд куда-то в сторону, будто рассматривая что-то, а девушка с яростью продолжала смотреть на неё, явно ожидая хотя бы каких-то слов или ответа, который противоречил бы её словам, тем самым имея возможность выпустить наружу весь свой колючий негатив, вступая в перепалку. — Пойдём со мной. Хватит лить слёзы, — тихо проговорила женщина, вновь обратив свой взор к пленнице, — Тебе необходимо привести себя в порядок. — Зачем? Для чего? — девушка поднялась на ноги, — А знаете… Мне уже плевать! Будь, что будет! Мне всё равно! Пленница нервно зашагала по маленькому шатру, продолжая кричать. Она вопила о том, что ей уже абсолютно плевать, что с ней будет дальше, умрёт она или нет, как она выглядит, как с ней обращаются. Хотя, конечно, это было совсем не так. Дикий, безрассудный страх терзал её сердце, а жгучая обида вызывала солёные слёзы, заставляя целый день плакать. Но самым большим ударом оставалась являться та самая безответная неизвестность, которая просто с ума сводила девушку, вызывая множество мыслей, от которых становилось всё дурней и дурней. Она уже с трудом выдерживала эту ношу, находясь среди врагов, среди людей, о которых она ничего не знала, кроме того, что каждый из них — безжалостный, бесшумный убийца. Среди тех, кто желает ей смерти, кто готов срубить её голову с плеч в любую минуту, только лишь по прихоти какого-то там хана, который возомнил себя великим, бессмертным, непобедимым существом, рождённым небом. Именно так внутри себя она думала, не понимая, не осознавая, почему её насильно удерживают в стане, ничего не объясняя, а лишь задавая одни и те же вопросы, хватая, швыряя и причиняя боль, как физическую, так и моральную, относясь к ней как к пустому месту, как к безжизненному телу. Но она и была пустым местом в лице величавой, сильнейшей, смертоносной Золотой Орды. — Плевать? Ну, что же… Я тебя услышала. Тогда мне больше не придётся обременять Великого Хана твоим незваным присутствием на его землях, — проговорила старуха, направляясь к выходу из юрты, разговаривая размеренно, но при этом с какой-то долей заигрывания с собеседницей, — Пусть он сам решает, что с тобой делать. Тем более, тебе всё равно. А мне подавно. Лазурный, будто цвета океана, взгляд девушки смотрел прямо в спину уходящей Тухай. Она хотела промолчать. Она очень хотела промолчать, демонстрируя свою гордость, но прекрасно понимала, что сейчас совсем не та ситуация для подобного поведения, потому что больше всего на свете она хотела выжить. И для этого ей нужно сделать всё, что от неё потребуется. Выжить и исчезнуть отсюда, забыть про монголов, про их стан, про этого Великого Хана навсегда, будто просыпаясь на утро от самого страшного кошмара, облегчённо выдыхая. — Подождите, — тихо проговорила хрупкая, голубоглазая пленница, — Куда нужно идти? Куда вы меня звали? Пожилая монголка медленно и осторожно обернулась и, мягко улыбнувшись девушке, проговорила: — Пойдём со мной. Нельзя прятать твою молодость и такую прекрасную красоту за рваными тряпками и грязью. Вечер уже плавно спустился на степь, застилая её своим серым покрывалом. Солнце полностью спряталось где-то в небе, позволяя мгле взять в свои руки бразды правления. Медленно и аккуратно сыпался мягкий, но частый, белый снег, падая сверху на стан Великого Хана, будто образуя вокруг него холодный, непроницаемый купол. Пожилая монголка вместе с девушкой вышли из юрты, закутанные в тёплые меха, и направились в сторону, оставляя клетку пленницы где-то позади себя, под падающим, степным снегом. Девушка оглядывалась по сторонам, с нескрываемым интересом наблюдая за всем, что происходило вокруг. А в стане вновь царила суматоха, но на сей раз какая-то приятная и даже волнующая. Воины переговаривались между собой, громко смеясь и хохоча. Голоса их были громкими, восторженными. Они носились по протоптанной снежной глади туда-сюда, будто готовясь встречать почётных, долгожданных, любимых их сердцам гостей. Во всём чувствовалась какая-то тревожная поступь. Так ведут себя люди перед большим застольем. Или перед свадьбой. Какая-то праздничная торжественность. — У вас праздник? — шёпотом спросила девушка, обращаясь к монголке. — Да. Великий Хан пожелал устроить пир в честь своих побед и в честь своей Великой Империи. А также он хочет поблагодарить наших Богов за силу и непобедимость, что они даруют нашему повелителю, — торопясь, ответила Тухай, словно замерзая на морозе. Пленница стана ничего не ответила, а лишь увлечённо продолжила всматриваться во всё, что происходило вокруг. Через несколько метров пожилая монголка подвела девушку к шатру. Это был её шатёр. Он, конечно, был гораздо меньше, чем юрта хана Батыя, и не таким помпезным, но тоже олицетворял собой особую восточную красоту. Яркого, бардового цвета, украшенный мехами и золотыми переливами. Внутри он оказался уютным, тёплым и очень мягким. Шелка, шкуры, мягчайшие, узорные подушки. Драгоценные украшения, серебряная посуда, красивая мебель, явно ручной работы талантливых ремесленников. Всё вызывало пробегающую дрожь по телу от роскоши, которая поражала до глубины души. — Это моя юрта. Располагайся, — нежно проговорила старушка. Девушка стала внимательно оглядываться, всматриваясь в каждый предмет, словно пристально изучая его. А монголка отошла куда-то в сторону, усиленно пытаясь что-то найти. Через пару минут она достала ворох шёлковых тканей, подводя к ним стройную, симпатичную девушку. — Какая красота! — не сдерживая эмоций, завороженно проговорила пленница, аккуратно дотрагиваясь до ткани. — Да… Это китайский шёлк. Очень нежный. Очень красивый. Ручной работы, — улыбалась Тухай, наблюдая за реакцией своей гостьи, — Ты можешь выбрать себе наряд. — Что? Выбрать наряд? — удивилась девушка, взглянув на старушку, — Я… Нет, не стоит… — Ну, почему же? Эта роскошная ткань лишь подчеркнёт твою красоту и женственность, — торжественно заявила Тухай, — К тому же мы пришли сюда, чтобы привести тебя в порядок. — Но… Я не могу, — замялась девушка, — Это ведь ваше! — Прекрати. Выбирай любой наряд на свой вкус. Пусть это будет моим подарком тебе. Уважь уж старую женщину, — рассмеялась монголка, подводя девушку ещё ближе к расшитым цветами, золотом, серебром шелкам. — Любой? — вновь переспросила пленница. — Да, любой, какой тебе только понравится! — проговорила Тухай, отходя в сторону, словно оставляя голубоглазую девчушку наедине с собой. Пленница стана более детально принялась рассматривать шёлковые ткани, словно погружаясь в них своими руками, как в глубокую воду. Ткань струилась и напоминала своей текстурой и собой гладкую, зеркальную поверхность озера, на которой пляшут солнечные блики. Тем временем в юрту к Тухай зашли три молодых девушки, которые поклонились ей и прошли вглубь шатра. — Помогите мне привести в порядок нашу чудесную гостью, — посмотрев на девушку и мягко улыбнувшись, пожилая женщина дала указания своим служанкам. Те безропотно принялись наполнять большую ёмкость водой, доставать губки, масла и травы, расчёски, ленты. — Я выбрала, — тихо проговорила, чуть ли не шёпотом, хрупкая девушка, беря в руки ткань и разворачиваясь к монголке. Перед глазами Тухай во всей своей красе предстал глубочайшего, засасывающего, морского, синейшего цвета шёлк, напоминающий небосвод. Пожилая монголка взглянула на девушку и одобрительно кивнула, отметив внутри себя, что её собеседница выбрала синий цвет, священный для монголов, любимый и сакрально важный — цвет Неба. На какую-то долю секунды она задумалась, погружаясь в себя. Она была права. Она не ошиблась в ней. Великие духи не ошиблись. В ней есть что-то. Что-то, спрятанное от глаз простых смертных, что-то важное, что-то необходимое. Судьбоносное. Магическое. Притягательное. Голубоглазая девушка улыбнулась в ответ, и смущаясь, будто не найдя других слов, робко проговорила: — Меня Роксана зовут. — Очень приятно, Роксана. У тебя красивое имя. Оно очень идёт тебе. И у тебя хороший вкус, — вернувшись в реальность, ответила старуха, кивнув в сторону выбранного наряда, — Теперь этот шёлк только твой.

***

Роскошный, шёлковый шатёр хана Батыя потихоньку стал заполняться его подданными, военочальниками, полководцами, советниками и шаманами, которые часто предостерегали его от бед, общались с духами и по его просьбам связывались с его великими, мудрыми, победоносными предками рода, чтобы получить ценный совет или ответ на тот или иной вопрос, терзающий холодное сердце хана. Бату-хан восседал на своём мягком троне за столом, располагаясь выше всех остальных людей, напоминающих собой что-то похожее на свиту степного принца, тем самым ещё раз подтверждая своё безоговорочное величие. Остальные, также за столами ручной работы, сидели ниже. Каждый на своём месте, установленном Великим Ханом. И каждый находящийся в роскошной юрте знал своё место. Великий Хан был облачён в шёлковое, нежнейшее, ярко-синее кимоно, в наряде которого также прослеживались ткани глубочайшего чёрного цвета, такого же угольного и запоминающегося, как и его глаза. Его благородное, красивое лицо выражало спокойствие и умиротворение, так присущие загадочному, непонятному, далёкому, интригующему Востоку. В каждом его движении ощущалось плавное течение степной реки, которую никому не под силу переплыть. Роскошный, шёлковый дворец будто задыхался от его величественности и грации, витающей в каждой молекуле воздуха. Во всём чувствовалась помпезность и торжественность. Во всём ощущался аристократический пафос. Это создавало определённую атмосферу, притягивающую и манящую своей неординарностью. На столах стояли серебряные блюда, украшенные различными яствами: сочное, мягкое мясо молодых баранов, подносы со свежими овощами и фруктами, зелёная, будто залитая солнечными лучами, свежая зелень, вяленая конина, серебряные пиалы с сурпой — ароматным, наваристым, мясным бульоном. Также на столах красовались серебряные, украшенные драгоценными камнями, кувшины, наполненные красными винами и молочной водкой монголов, которая имела название «архи». В центре столов, будто выделяясь особой гордостью и красотой, стояли большие золотые блюда с мясом быков, которое монголы приготавливали определённым образом, благодаря чему мясо варилось внутри и запекалось снаружи, сохраняя сочность, обретая хрустящую корочку. Это очень древнее и вкусное степное блюдо готовилось только по особо парадным случаям, например, в день свадьбы или для пира. Слуга поднёс золотой кубок Великому Хану, украшенный янтарём и наполненный вином. Повелитель плавно поднялся со своего трона, оглядел всех присутствующих, после чего бархатная лавина звуков снизошла вниз, сметая всё на своём пути: — За Великую монгольскую Империю! Непобедимую, несокрушимую, могущественную и сильнейшую! Хан Батый поднёс свой кубок к губам и выпил содержимое одним махом, после чего перевернул его вниз, демонстрируя, что в нём не осталось ни капли. Следом за ним поднялись все присутствующие в роскошной юрте и тоже выпили свои бокалы, также продемонстрировав, что они пусты. Пир начался. Большой, шёлковый шатёр заполнился разговорами и обсуждениями, смехом и тостами, которые не переставая сыпались из уст храбрых, сильных, волевых военачальников. Мужчины переговаривались между собой, рассказывая друг другу что-то и объясняя, хлопали друг друга по плечу, по-мужски обнимаясь, словно родные братья после долгой разлуки. Настроение в роскошной юрте возрастало с каждым часом, прибавляя веселье и лёгкость. Сладкие вина и архи лились рекой, опьяняя мужчин и раззадоривая их. Как и в любой мужской компании, в случае, когда они выпивают, шутки, смех, песни и веселье рано или поздно сменяются разговорами о женщинах. Причём происходит это настолько бесшумно и незаметно, что на утро уже никто и не вспомнит, кто первый поднял данную тему. Доблестные воины сидели за столами, поднося кубок за кубком к своим ртам, вспоминая своих верных, преданных жён, которых они достаточно давно не видели. Конечно, они скучали по ним, нуждались в женской ласке, в женской теплоте, но каждый из них понимал, что войны ради процветания Великой Империи, ради благополучия своего Великого Хана превыше всего, важнее всего, и это является неотъемлемым долгом каждого ордынца. — Ты видел нашу пленницу, которую привели вчера воины? — проговорил один из военочальников, глядя на мужчину, сидевшего рядом с ним. — Да, красивая девка… Очень красивая, — ответил ему ордынец, делая глоток красного вина из серебряного кубка. — Вы о чём тут? — вялой походкой подошёл к ним ещё один собеседник, становясь сзади и ложа свои руки им на плечи, будто обнимая. — О той девке, которую нашли в лесу, — ответил один из мужчин, протягивая тому бокал с алкоголем. — Аааа, — протянул ордынец, — Да, она действительно красива… Её глаза… Я никогда ничего подобного ещё не видел. Это завораживает… Великий Хан, наблюдавший за всем происходящим в своём шёлковом, степном дворце и сохраняющий свой величественный покой, плавно поднял свой глубокий взгляд на воинов, переговаривающихся между собой, услышав их разговор. — Великий Хан, — проговорил один из военочальников, склоняя голову перед ним, а потом заглядывая к нему в чёрные глаза, — А Вы что думаете? — Я думаю, что ты лишнее болтаешь, — прервал его хозяин степи, будто показывая и давая понять, что не имеет ни малейшего желания говорить об этом и обсуждать это, ни малейшего желания слушать об этой девушке. — Великий Бат-Хан, прошу простить меня, — проговорил мужчина с абсолютно другой интонацией в голосе, ещё минуту назад смеющийся и так свободно ведущий себя, обращаясь с подобными вопросами к своему владыке. Хан Батый плавным, аккуратным движением потянулся к своему золотому, сверкающему янтарной росписью, кубку, поднёс его к своим губам и сделал глоток. Он напоминал величественного орла, восседающего на вершине, следящего за каждой мышью, подвластной ему, на степных просторах. Его взгляд будто пронизывал сами небеса, а его образ яростно кричал о том, насколько он статен, красив и непоколебим, будто являет собой существо из другого мира, более верховное, властное, значимое, могущественное, чем обычный смертный человек. В каждом его жесте ощущалось нечто воздушное, нечто прекрасное, нечто трогающее за сердце, разбивая его на мельчайшие осколки своей неповторимой, сакральной недосягаемостью. Одноглазый полководец, крепкий, сильный, уверенный в себе мужчина, прошедший огромное количество сражений, повидавший многое и всякое, которому пришлось сегодня впервые услышать, что Великий Хан начал сомневаться в нём и в его преданности, следил за каждым движением своего повелителя. В отличии от всех остальных в юрте, он был мрачен и погружён в себя. Что-то когтистое и зловещее терзало его душу. Он обратил внимание на реакцию хозяина степи, когда ордынцы заговорили про эту грязную, никчёмную, ничтожную, несчастную девку, называя её красивой, которая не стоит ни одного даже взгляда Великого Бату-хана в её сторону, как он считал. Внутри него вновь вспыхнул обжигающий, яркий, опасный огонь ненависти. Он ненавидел её. За что? За то, что из-за какой-то жалкой шкуры ему пришлось стерпеть главное унижение в его жизни на сегодняшний момент. По крайней мере, он считал именно её виной всему происходящему. И он неистово, с огромной силой желал ей смерти, и не просто смерти, а погибели от его рук. Доблестные ордынцы продолжали праздновать и пировать, заполняя роскошный шатёр хана заливным смехом и весёлым шумом. Великий Хан медленно поднялся со своего трона и мягкой походкой спустился вниз, будто слетая с горной вершины. Всё той же тягучей, словно спокойное течение реки, поступью он направился к выходу из своей юрты. Полководец монгольского войска резко встал и громким, мужским басом произнёс, обращаясь ко всем присутствующим: — Вы забыли про этикет?! Когда Великий Хан встаёт, все остальные следуют за ним, а не сидят на месте! Или, напиваясь, как свиньи, вы даже не в состоянии вспомнить об этом?! Хан Батый медленно повернул голову в сторону говорившего, пробегая по нему глазами, но оставаясь холодным и молчаливым. Мужчины, находящиеся вокруг, тут же встали, наблюдая за происходящим. Создавалось впечатление, будто могучий ордынец всеми силами пытается выслужиться перед повелителем, стараясь зацепиться за любую мелочь, указать на неё, чтобы в глазах хана не терять своего лица. Выглядело это жалко, хоть его замечание и было верным. — Оставайтесь тут, — прозвучал бархатный голос Великого Хана, — Пируйте дальше. Мне необходимо выйти на свежий воздух. Командир подошёл к хозяину степи, аккуратно протягивая ему тёплую шкуру. — Великий Хан, позвольте мне пойти с Вами, — шёпотом проговорил мужчина. Повелитель посмотрел в лицо своего воина и плавно кивнул ему в ответ, замечая тревожное и беспокойное состояние того. Мужчины вышли на улицу. Между ними воцарилась тишина. — Ты хочешь мне что-то сказать? — проговорил ровным тоном хан Батый, оборачиваясь к своему спутнику. — Великий Хан, повелитель, — начал говорить ордынец, оглядываясь по сторонам, словно не хотел, чтобы его слышал ещё кто-то, — Я понимаю и знаю, что Вы злитесь… Но ваши слова… Они задели меня так глубоко… — Исправляй ситуацию, — прозвучал голос хана тем же мягким бархатом, так привычным ему, — И у меня не будет поводов злиться. — Конечно, Великий Бат-хан, — затараторил воин, — Я не хотел Вас подводить… Это моя оплошность, но… — Успокойся, — хозяин степи взглянул своими бездонными глазами на своего преданного военачальника, будто пытаясь утопить его в них, — Не беспокойся. Иди к остальным, выпей, расслабься.

***

Роксана находилась в своей маленькой, тёплой и заснеженной юрте. Тухай со своими служанками привели её в порядок, отмыв от степной грязи, от запёкшейся крови на мелких участках её белой кожи, сняв с неё рваную одежду и переодев в роскошный, шёлковый, красивейший китайский наряд. Её чистые, длинные, шелковистые, русые волосы струились и переливались свечением от бликов горящих свечей, наконец-то напоминая причёску женщины, а не гадкого утёнка. Глубокий, синий цвет её одежды, на котором она сама остановила свой выбор, лишь подчёркивал завораживающий, небесно-морской цвет её больших, красивых глаз. Она, словно подснежник, выбралась из-под снега. Будто расцвела, стала ещё нежнее, милее, будто стала ещё более хрупкой и аккуратной. Она напоминала маленькую птичку, которую хотелось оберегать и защищать. Птичку, которую заточили в клетку. Девушка лежала на мягком полу, пытаясь уже который час уснуть. Но это не удавалось. Ей мешал шум, заполонивший, казалось, весь стан: громкий смех, постоянные шаги туда-сюда, разговоры на повышенных тонах, звучащие песни, музыка. Она не понимала, как ордынцы могут так себя вести, неужели они ничего не боятся? Неужели они не опасаются того шума, который они же сами и создают? Неужели они не боятся быть замеченными, услышанными своими врагами? Неужели им не страшно? Но, нет, ордынцы никого и ничего никогда не боялись, кроме своего Великого Хана. Круговорот мыслей в девичьей голове лишь ещё больше отогнал и без того не приходящий сон. Она поднялась со своего спального места, поправила волосы, накинула на себя тёплую шкуру и впервые за всё время, закутанная в меха, вышла из своей меховой клетки на улицу абсолютно одна, никем насильно не пихаемая и никем не зазываемая. Пройдя несколько метров по протоптанному снегу, пленница поняла, что на неё никто не обращает никакого внимания, занимаясь своими делами, веселясь и празднуя. В голове тут же появились мысли о побеге, но яростное и противоречивое чувство будто шептало, что это невозможно, что границы стана всё равно защищаются и охраняются воинами, мимо которых пройти у неё не будет ни одного даже малюсенького шанса. И если она окажется замеченной, а именно так и будет, то её тут же казнят. Этого девушка боялась больше всего. Она прошла вперёд, оглядываясь по сторонам, наблюдая за всем, что происходит вокруг. Увлечённо, она шла вперёд, не замечая, как далеко отошла от своей тесной юрты. Под ногами хрустел снег. Казалось, что всё произошло за долю секунды, в одно мгновение. Лицом к лицу девушка столкнулась с хозяином степи. Роксана будто оцепенела, не в силах произнести ни одного слова. Страх вновь, словно в твёрдый и жёсткий кулак, сжал её сердце. Великий Хан смотрел на неё пронизывающим, могильным взглядом, словно поедая до самых костей. Он был выше, чем она, поэтому смотрел сверху, словно оценивая, принижая, вдавливая в снежную, степную гладь. — Извините, — единственное, что смогла из себя выдавить пленница, и быстрыми шагами повернулась назад, словно стараясь убежать прочь. — Постой, — раздался мягкий, глубокий голос ей в спину, — Что ты тут делаешь? Девушка осторожно обернулась, мнясь на месте, и робко проговорила: — Я… Я просто заблудилась… — Заблудилась, — спокойно повторил за ней повелитель, — Хм. Куда же ты шла, что сумела заблудиться? Девушка потупила свой взгляд вниз, прямо в снег, боясь пошевелиться. — Быть может, тебе помочь найти дорогу? Это мой стан, моя земля. Я знаю тут абсолютно каждый метр, — будто с долей сарказма проговорил хозяин степи, продолжая вглядываться в девушку. Роксана робко подняла свои глаза и тихо проговорила, обдумывая каждое слово, словно на суде: — Я… Я никак не могла уснуть, очень шумно… И я решила выйти на улицу, чтобы немного подышать свежим воздухом, просто пройтись на ночь… — Далеко же твоя прогулка увела тебя от юрты, — спокойно и ровно ответил хан Батый. — Говорят, степной воздух лечит и успокаивает лучше любых трав, — робко проговорила Роксана, повторяя слова старушки Тухай. — Это верно. Тут ты права. Появилась неловкая пауза. Великий Хан продолжал смотреть на девушку, словно оценивая её, изучая, пытаясь понять. Он заметил, как она изменилась. Она действительно была очень милой и крайне женственной: длинные волосы, достающие почти до поясницы, белая, словно фарфоровая, кожа, пухлые губы, большие, голубые глаза с пышными, чёрными ресницами, стройная, фигуристая, такая маленькая, хрупкая, будто тонкий хрусталь. Военачальники были правы. Она была красива. Очень красива. И эта красота завораживала с необъяснимой силой. — Великий Хан, — запинаясь, проговорила девушка, — Почему Вы не на празднике? Повелитель поднял глаза, чтобы посмотреть ей в лицо. — Я тоже решил подышать свежим, степным воздухом, — ответил он, вновь пробегая по ней своим огненным взглядом. Роксана вновь стояла молча. Она просто не знала, что сказать. Она не могла найти слов. А те слова, которые приходили ей на ум, просто не превращались в предложения, теряясь и улетучиваясь с каждой секундой. Пленница вспомнила про своих родных и близких, про свой родной, любимый город, в котором она жила с самого рождения, про своего прекрасного, заботливого старшего брата, который всегда её оберегал, который всегда защищал её, когда она была маленькой девочкой. Ей вспоминались яблочные и грушевые сады, вишнёвые деревья, зелёные, просторные луга, на которых паслись коровы и быки, ребятня, носившаяся по улицам, играющая, звонко смеющаяся. И пламя. Безжалостное, огромное, адское пламя, превратившее всё это в горы пепла и в реки крови. И всё по вине этого человека. Всё случилось так, потому что именно он этого пожелал. В больших глазах невольно выступили слёзы. Роксана почувствовала в груди жгучую боль. Боль, которая, казалось, сводила всё её тело, ломала кости, выкручивала руки. — Почему Вы это делаете, Великий Хан? — смотря куда-то вдаль, сквозь всё вокруг, тихо проговорила девушка, — Почему.? — О чём ты? — спросил её хан Батый, внимательно слушая. — Почему Вы убиваете ни в чём неповинных людей? — всё также смотря в одну точку, продолжала пленница, словно не контролируя себя, теряя, падая куда-то в бездну. — Не берись никогда рассуждать о том, о чём ты ничего не знаешь, — резко и стальным голосом проговорил Великий Хан, обращая на себя внимание и возвращая на себя её взгляд, — Война — мужское дело. Женщины ничего в этом не понимают. Они глупы. И они слабы. Поэтому они сидят дома, ожидая своих мужей. — Война? — переспросила Роксана, вдыхая полной грудью морозную свежесть, — Нет, это не война, Великий Хан. Вы пришли и стали жечь, рубить, разрушать, убивать, уничтожать… Вы сами пришли. Это было Вашем желанием. Вам не объявляли войну, на Вас не нападали… Вы просто стали убивать… — Как на небе может быть лишь одно солнце, так и в мире может быть лишь один правитель, — бархатный голос прервал юную девушку, словно ледяной водопад, падающий ей на голову. Из больших, глубоких и голубых глаз девушки потекла слеза, стекая по щеке и падая куда-то вниз, словно подгоняемая холодным ветром. Она неотрывно смотрела на повелителя, пытаясь сдерживать свои порывы, которые уже во весь голос внутри неё кричали и вопили, заливаясь болезненными стонами. — Вы жестокий, кровожадный убийца, Великий Хан, — тихонечко прошептала девушка, глядя в глаза повелителя половины мира, абсолютно перестав подбирать слова, будто сошедшая с ума. — Ты забываешься, — подойдя к пленнице ближе, хан Батый, словно большая, чёрная змея, окутывая её своими кольцами, стал пожирать Роксану взглядом, — Иди в юрту! И не смей больше самовольно ходить по стану! Не стоит злоупотреблять моим радушием. Девушка вздрогнула от жёсткого и такого неожиданного тона Великого Хана, который, будто железные мечи, лязгующие друг об друга, пронёсся в её ушах. Она быстро развернулась и побежала в ту сторону, откуда пришла, подчиняясь и слушаясь повелителя половины мира, словно пыталась убежать от дикого, опасного, пытающегося загрызть её волка, не оборачиваясь, боясь вновь почувствовать на себе его глубокий, уничтожающий взгляд. Великий Хан смотрел ей вслед, будто осторожно наблюдающее, мудрое существо, открывающее для себя новые, непостижимые знания. Что-то внутри него зажглось. Что-то внутри него колыхнулось. Он что-то почувствовал, вспоминая предостережение своей Тухай.