Спасение.

Утро накрыло стан Великого Хана светлой и нежной вуалью, словно пытаясь спрятать его от чёрной, холодной, непроглядной ночи. Всё вокруг медленно, но решительно оживало в лучах яркого, зимнего солнца, которые шёлковыми прикосновениями дотрагивались до всех и вся, будто шёпотом будили от крепкого сна. Мягкий, белоснежный снег, лежащий пушистыми облаками на земле, отдавал каким-то магическим свечением, играя с солнечными переливами. Будто меховыми шапками, он лежал сверху юрт и шатров, а деревья, которые он засыпал своей белезной, стояли словно в шубах, спасаясь от мороза. Зимнее небо напоминало голубое полотно, над которым всю ночь трудились какие-то невидимые ткачихи, создавая небесную, лазурную красоту. Сугробы, видневшиеся где-то вдалеке, напоминали горные хребты, неожиданно раскинувшиеся посреди равнинной степи. Во всём чувствовался покой и умиротворение. Восточное умиротворение, которое, будто таинственной завесой, окружало стан ордынцев, маня и притягивая к себе. Морозный, степной воздух окутывал своим холодом, принося за собой особую свежесть, чувствуя которую, каждый словно заново начинал жить, вдыхая её всей грудью, наполняя свои лёгкие чистейшим кислородом. Было очень холодно и морозно, но даже такая погода была приятна и заставляла чувствовать себя бодро. Вокруг было так свежо, что порой могло показаться, будто всё стоит под ледяным водопадом, спускающимся откуда-то сверху. Каждый, как правило, хочет спрятаться от холода, закутаться от него как можно теплее, убежать от беспощадного мороза, но не сейчас — глядя на всю эту степную утреннюю красоту, чувствуя эту чарующую ледяную свежесть, хотелось полностью и безвозвратно раствориться в этой белоснежной магии. Степной дворец Великого Хана, словно возвышаясь надо всем и надо всеми вокруг, грелся на солнце, принимая его тёплые лучи, подпуская их к себе и позволяя до себя дотронуться. Глубочайший, красивейший синий цвет казался ещё ярче, чем он есть на самом деле, а золото, переливаясь и блестя в лучах солнечного света, вспышками ослеплял всё вокруг, будто божественным, неистовым сиянием. Ордынцы, стоящие у входа в роскошный, шёлковый дворец, охраняя покой и благодать его обитателя, вооружённые сталью и железом до зубов, сейчас больше напоминали не свирепых и кровожадных воинов, а тихих и спокойных существ, приветствующих тёплое солнце и встречающих бодрое, свежее утро. Их доспехи отдавали странным голубым свечением цвета магического, синего пламени. Осторожное, тихое, спокойное дуновение ветра аккуратно поднимало снежную пыль, которая тут же мягко укладывалась и падала обратно на землю, словно кто-то тонкой рукой поднимал с пола белую, шёлковую ткань, а потом отпускал в воздухе, и она, бесшумно паря, летела вниз, напоминая лёгкое пёрышко. Где-то позади роскошной, синей, большой юрты хозяина степи послышались отголоски шума, напоминающие характерные деревянные стуки. Казалось, будто кто-то с особой силой ударяет по доскам или брёвнам. На небольшом участке земли, будто специально утоптанном и расчищенном от снега, чтобы было удобнее ходить и передвигаться, столпились несколько крепких, хорошо слаженных ордынцев, переговариваясь и шумно обсуждая что-то между собой, то смеясь, то делая серьёзный, сосредоточенный вид, полностью увлечённые тем, что происходило в нескольких метрах от них. Это были преданные, верные, волевые военочальники Великого Хана во главе с Субэтэем-багатуром, который, всем своим видом выделяясь на их фоне, начиная даже с внешности, с доспехов, со своей необъяснимой, неповторимой военной стати, следил за происходящим более пристально и более детально, обращая своё внимание на каждую мелочь. Перед мужчинами разворачивался бой между двумя воинами, которые пытались друг друга ранить деревянными клинками, защищаясь, уворачиваясь, отражая удары, применяя различные тактики и приёмы. — Да что ты делаешь?! Уходи влево! — громким, резким тоном прокричал одноглазый полководец, будто следил за интересной, увлекающей игрой, которая будоражила его и заставляла искренне переживать, — В сражении ты бы уже погиб! Ордынцы продолжали свой импровизированный бой, прислушиваясь к советам и наставлениям мудрого, опытного, сильного багатура, пытаясь запомнить и уловить каждое его слово. — Ты вцепился в меч, а должен водить рукой плавно, будто ты и твоё оружие — одно целое, продолжение самого тебя! — не унимался Субэтэй, донося свои знания до ордынцев, — А ты не должен поддаваться его уловкам! Следи за каждым движением своего противника, но при этом всегда смотри ему в глаза, в них сказано куда больше, в них ты прочтёшь каждую его сокровенную мысль, зная и понимая, что он будет делать дальше, каким будет следующий его ход! Это спасёт твою жизнь! Вопреки шуму, деревянным стукам и ударам, крикам и громким обсуждениям, что заполняли собой всё пространство, за спинами ордынцев послышались чёткие, различимые шаги. Воины тут же остановили бой и склонили свои головы, робко приветствуя подходящего к ним человека. Всё той же мягкой, воздушной, чарующей поступью к мужчинам и к импровизированному месту сражения приближался Великий Хан, окружённый двумя воинами, охраняющими и сопровождающими его. Глубокий и чёрный, украшенный золотыми узорами, шёлк бежал по снегу вслед за своим повелителем, шурша и пытаясь догнать его. Китайский халат, в который был облачён хозяин степи, осторожно и с некой долей нежности развивался на холодном ветру, словно боясь причинить неудобства Великому Хану. Его длинные, угольные волосы реагировали даже на самые мелкие и незаметные дуновения степного ветра, словно заигрывая, кружась в танце с ними. — Великий Бату-хан, — военочальники поклонились подходящему к ним мужчине, выказывая своё глубокое почтение. — Ты хорошо дрался, — мягкая лавина звуков пронеслась прямо на молодого ордынца, стоящего с деревянным клинком в руках перед повелителем половины мира, который лишь ещё раз склонил свою голову в знак благодарности за похвалу. Великий Хан подошёл к своим верным военочальникам, заглядывая каждому в глаза своим глубоким, но таким равнодушным и холодным взглядом, который подчинял себе абсолютно каждое живое существо своей непонятной, недосягаемой магической силой. — Продолжайте, — спокойно и ровно проговорил хозяин степи, глядя на воинов. Вновь раздались деревянные стуки и удары, по-прежнему заполняя и обволакивая собой пространство. Великий Хан следил за каждым движением своих ордынцев, словно тигр, наблюдающий за своей скорой жертвой. После он медленно повернул голову в сторону грозных воинов, пришедших с ним, и мягко кивнул им, указывая на сражающихся. Те, в свою очередь, подошли к ним и забрали деревянные клинки, готовясь к своему импровизированному бою, а только что дерущиеся ордынцы покорно отошли в сторону, с интересом наблюдая за тем, что будет происходить дальше. Великий Хан взял в свою руку учебный деревянный меч и, медленно ступая по утоптанной снежной глади, направился к своим воинам. Встав в центре, он сделал несколько взмахов рукой, будто тренируясь и разогревая мышцы. В каждом его движении чувствовалась грация, которая поражала каждого смотрящего своей особой, необъяснимой эстетикой — об этом невозможно было говорить, об этом невозможно было рассказать, правильно подобрав слова и фразы, это можно было только видеть, чтобы понять и почувствовать. — Нападайте, — принимая особую стойку, своим бархатным и глубоким голосом проговорил хан Батый. Двое ордынцев тут же и молниеносно кинулись в сторону своего повелителя, один подлетая спереди, а другой откуда-то сбоку. Наблюдающие за этим воины и военочальники принялись пристально следить за тем, что последует дальше, и как их хан будет отражать удары своих притворяющихся противников. Послышался удар, резко поднимая свою руку с учебным деревянным мечом, хозяин степи, будто останавливая несущуюся огромную силу, откинул руку противника, а после, настолько стремительно и быстро разворачиваясь, что этого даже никто не успел заметить, взмахнул своей рукой, будто прорезая воздух. Учебный деревянный меч пронёсся прямо по доспехам в области живота ордынца так, что если бы сражение было настоящим, то он уже упал бы на снег, получивший серьёзное, смертельное ранение. Ещё одно движение, и другой воин резко оказался лежащим на снегу, а деревянный клинок величественно и невозмутимо возвышался прямо над его шеей, готовый в любую секунду перерезать ему горло, будь он настоящим, острым, стальным монгольским мечом, защищающим хозяина степи в настоящем бою. Все смотрели, словно зачарованные, не понимая, как за несколько секунд импровизированной битвы оба крепких, сильных ордынца были повержены и убиты. — Великий Хан, повелитель, — раздался робкий мужской голос откуда-то сбоку. Перед глубокими, чёрными глазами хана Батыя стоял молодой юноша, незаметно и бесшумно подбежавший к месту поединка, склонив свою голову и тяжело дыша, будто он нёсся к этому месту быстрее ветра. Великий Хан медленно повернул в его сторону голову, давая понять, что тот может говорить. — Пленница… Её нет в юрте! Её нигде нет, — робко проговорил юный ордынец, боясь даже поднять глаза на своего правителя, опасаясь и остерегаясь его реакции, — Мы искали её, но безуспешно… Хан Батый медленно разжал свои тонкие пальцы, отпуская и освобождая деревянную рукоятку учебного меча, будто избавляясь от ненужного мусора, словно выкидывая его из своей руки. Он плавно перевёл свой взор с говорившего юноши в сторону Субэдэя-багатура, заглядывая ему прямо в лицо, не произнося ни одного слова. Его красивое, благородное лицо выражало сосредоточение, а глаза источали особый, непоколебимый, пронизывающий до костей вопросительный взгляд. В мимике хозяина степи чувствовалось явное недовольство, застывшее в степном воздухе, которое обжигало и пугало каждого присутствующего, хотя внешне Великий Хан казался абсолютно спокойным. — Что ты болтаешь?! — резко направляясь в сторону юного и страшащегося докладчика, яростно выкрикнул одноглазый полководец. Было заметно, как багатур Великой Орды в одну секунду напрягся, сменяя смех и рассуждения от увиденного на повышенный, резкий, железный тон. Это выражалось в каждом его движении, в каждом его шаге. Неожиданная и неприятная новость, будто огромный булыжник, свалилась на него сверху, словно давя и заставляя переживать необъяснимую гамму чувств внутри него, от страха и ужаса до тотальной злости. — Субэдэй, — спокойным голосом проговорил хан Батый, останавливая своего полководца и давая понять, что он ждёт от него ответа. — Великий Бат-хан, этого не может быть! Она не могла исчезнуть! — прокричал одноглазый ордынец, обращаясь к хозяину степи, — Я приставил к ней одного из лучших воинов! Это просто невозможно! Казалось, что Субэдэй-багатур пытается всеми силами в этом убедить самого себя, а уж потом своего хана, не давая ни одной возможности на существование мысли о том, что пленница могла незамеченной покинуть стан, сбежав. Он был абсолютно растерян. Волевой, сильный, словно могучий, огромный медведь, решительный, беспощадный, прошедший кучу битв и сражений, повидавший многое и всякое, мужчина не знал, как ему подступиться, где найти слова, как себя вести, что делать. — Немедленно найти, — сошедшая на каждого лавина звуков, пронеслась в воздухе, сокрушая всех присутствующих своей силой и властью, исходящая от Великого Хана. Правитель половины мира медленно, но уверенно направился в сторону своего шёлкового шатра, сопровождаемый своими верными воинами, которые совсем недавно могли мёртвыми телами лежать на холодном снегу, окажись в его руке настоящий, острый монгольский меч. Недовольство, которое испытывал Великий Хан от всего происходящего и от той новости, которую донёс ему юный ордынец, словно обволакивало каждый его шаг, стелясь под его ногами. Он погружался в свои мысли, оставаясь всё тем же спокойным, размеренным, величавым, бесшумным течением степной реки. Он вспомнил слова и предостережения Тухай, поэтому в тот момент, когда он услышал, что пленница пропала из своей юрты, что-то внутри него вспыхнуло, словно слова воина раздули в нём искры и тлеющие, горячие угли. Тот холод, то равнодушие, та незаинтересованность и то безразличие, которые он испытывал к ней, были деформированы. Они будто потихонечку стали сменяться переживаниями и лёгким беспокойством, незримо и непонятно даже для него самого. Почему? Что повлияло на эти внутренние ощущения? Слова Тухай, которая всеми силами своей души пыталась предостеречь своего хана, рассказывая ему то про тревожный сон, то про девушку, которой он должен сохранить жизнь себе же во благо? Или её глаза? Эти бездонные, глубокие, большие, морского цвета женские глаза, заглянув в которые, он что-то почувствовал той тёмной ночью, когда пленница блуждала возле его роскошной юрты? Хозяин степи, сметающий города и княжества, захватывающий огромные, казалось бы неподвластные территории, побеждающий и вызывающий у всех страх даже просто своим именем, не мог понять, что он чувствует, что внутри него происходит. Но одно он знал наверняка. Когда он услышал, что Роксана исчезла из его стана, это заставило почувствовать себя так, будто в этот момент он потерял что-то важное, что-то необходимое и нужное ему, непонятно зачем и для чего. Но внутри себя Великий Хан начинал чувствовать какую-то незримую, необъяснимую, удивительную связь между ним и этой голубоглазой девчонкой, которой он сохранил жизнь, убив при этом своего воина. Это рождало в нём вопросы, на которые пока что он не мог найти ответов, потому что Тухай говорила сплошными загадками, а он не понимал до конца, что происходит и творится в его недосягаемой ни для кого душе. Всем своим расчётливым и ледяным сердцем он ощущал эту важную для него потерю, которую он должен, обязан найти. Это казалось тотальной необходимостью, чем-то сакральным, мистическим и неподвластным никаким объяснениям. Важно. Нужно. И точка. Великий Хан плавно зашёл в свой шёлковый шатёр и принялся блуждать по нему, ещё больше утопая в своих размышлениях. Со стороны могло показаться, что хозяин степи действительно переживает и нервничает, хотя он почти никогда не демонстрировал подобного поведения, оставаясь всегда непоколебимым и спокойным. Это и пугало всех окружающих, потому что за бесстрастным, сосредоточенным, не выражающих глубоких чувств лицом хана Батыя мог скрываться целый бушующий океан, способный уничтожить всех и вся вокруг, поднимаясь гигантскими, холодными, опасными волнами. Он страстно желал найти её. Повелитель половины мира обжигающе сильно хотел, чтобы пленница его стана вновь оказалась на своём месте, в своей меховой клетке, потому что так приказал он, и потому что так должно быть. А когда он чего-то хотел, он добивался этого любыми путями. Его желание на его земле — закон, за нарушением которого неминуемо следует наказание смертью. Так было, так есть и так будет. Всегда. И во всём. Великий Хан вышел из своей юрты, и на двух ордынцев, верно и преданно стоящих у входа в его роскошный, шёлковый шатёр, охраняя покой своего хана и следя за его безопасностью, обрушился голос: — Найдите Тухай. И приведите ко мне! Один из воинов безропотно поклонился хозяину степи и поспешил вперёд выполнять как можно скорее поручение Великого Хана, а второй остался на своём месте, продолжая следить за порядком. Повелитель половины мира зашёл обратно в своё убежище, неторопливыми и бесшумным шагами приближаясь к своему мягкому, окружённому узорными подушками, трону. Величественно восседая на нём и пронизывая своим взглядом вход в его юрту, словно прожигая и видя сквозь ткани, он стал дожидаться старушку. Через несколько минут в шёлковую, мягкую, роскошную юрту хана Батыя зашла пожилая монголка, облачённая в меха и серебряные украшения, которые тихо звенели, ударяясь друг об друга в такт с её походкой. — Великий Бату-хан, — пожилая женщина поклонилась своему правителю, приветствуя его. — Тухаааай, — словно ядовитая змея, раздражённо и будто угрожающе прошипел повелитель, быстрыми и резкими шагами спускаясь вниз со своего трона, но всё с той же непоколебимой, яркой, пленительной и величественной грацией, — Оставим эти формальности. Кто она?! Что она тут делает?! Почему ей нужно сохранить жизнь?! Отвечай! Женщина сделала медленный шаг назад, совсем не ожидая, что хозяин степи так молнеиносно и быстро подлетит к ней, будто ястреб к своей добыче. — Великий Хан, — спокойно проговорила Тухай, глядя в лицо своего собеседника, — Вы встревожены? Что-то случилось? — Я прошу тебя, Тухай, прекрати отвечать вопросами на мои вопросы! — громко проговорил хан Батый, принимаясь ходить кругами вокруг пожилой монголки, словно окутывая её змеиными, удушающими кольцами. Женщина осторожно выдохнула, поднимая свой взор на степного принца, который не отрываясь наблюдал за своей собеседницей, яростно требуя и дожидаясь ответов. — Великий Хан, — осторожно проговорила Тухай, подбирая слова, заметив, что с её всё тем же маленьким и любимым мальчиком, каким он был когда-то, творится что-то неладное, беспокоясь и опасаясь за него, — Что могло случиться в это прекрасное, тихое утро? Что произошло? Объясните мне, прошу Вас… — О чём ты говорила мне, когда просила не убивать эту жалкую девку?! Что ты имела ввиду?! О чём тебя предостерегали духи?! — игнорируя вопросы старухи, хан Батый продолжал спрашивать требовательным, жёстким тоном. Пожилая монголка мягко улыбнулась ему в ответ, погружаясь в его чёрные, бездонные, могильные и глубокие глаза, будто ей уже не нужны были какие-либо слова и ответы, будто она могла всё прочитать в его взгляде, узнавая и чувствуя куда больше, чем из простых, сухих фраз. — Я говорила о том, что настанет момент, когда ты, Бату, почувствуешь, что принятое тобой решение о сохранении её жизни окажется верным и правильным, — будто успокаивая своего хана, тихо проговорила женщина, — Я говорила, что всему своё время. И, кажется, это время пришло. Ты ведь почувствовал что-то, верно? Я это вижу в твоих глазах, наполненных жарким, опаляющим пламенем, что ярче солнца, я вижу это в тебе… Эти ощущения зародились в тебе, возникли в одну секунду, вспыхнули… И ты не знаешь, что с ними делать… Великий Хан, словно бесшумно подползая, возник прямо перед пожилым лицом Тухай, приседая и заглядывая ей в глаза. — Мне надоели твои старческие бредни, — спокойным тоном проговорил он, который абсолютно и никак не скрывал того раздражения и гнева, что исходили из него, будто невидимыми волнами, — Я спрашиваю об одном, а ты отвечаешь совсем другое. Я слушаю эту чушь, пытаясь понять её, но не получаю ни одного ответа на поставленный вопрос… — Ты требуешь ответов, которых у меня пока что нет, — тихо проговорила пожилая монголка, нежно дотрагиваясь до чёрного, шёлкового, гладкого рукава хозяина степи, — Это равносильно тому, если бы ты попросил погасить солнце… — Тухай! — резко, словно взмах острым копьём, пронёсся голос Великого Хана. — Ты сам узнаешь, кто она. Ты сам поймёшь, почему она тут, почему духи предостерегали сберечь ей жизнь. Когда придёт время… Будь терпелив. В терпении сила… В нём ты найдёшь ответы на все свои вопросы, терзающие твоё сердце. Великий Хан плавно поднялся, вновь величественно возвышаясь над своей крошечной собеседницей. — Она пропала. Исчезла из стана. Возможно, сбежала. Пожилая монголка вновь мягко улыбнулась, делая несколько маленьких шагов в сторону своего хана, и тихо прошептала: — Иногда то, что мы ищем, находится прямо перед нашими глазами, стоит лишь внимательнее посмотреть…