Спасение.

Стан Великого Хана стал наполняться едким и неприятным шумом, словно со всех сторон доносилось монотонное, словесное шуршание, сотканное из тихих и неразборчивых звуков. Ордынцы шептались между собой, обсуждая сложившуюся ситуацию, которая так неожиданно испортила и омрачила это прекрасное, спокойное утро, которое невидимой дымкой спустилось на лагерь воинов, ещё совсем недавно окутывая его своей морозной, свежей, хрустальной белизной, словно преподнося к его ногам истинное умиротворение. А теперь кругом чувствовалась тревога, которая протягивала свои крепкие объятия в сторону беспокойства, будто переплетаясь между собой. Во всём стояло ощущение, словно на огромную, сплочённую семью обрушилась беда, которую необходимо немедленно разрешить, собирая все свои силы в стальной, твёрдый, мощный кулак, чтобы, не задумываясь, ударить прямо по ней. Каждый ордынец пытался разобраться и вникнуть во всё, что происходило в стане, считая это своим неоспоримым долгом. Субэдэй-багатур сильной и здоровой рукой резким, быстрым движением отодвинул толстую, меховую ткань юрты в сторону, казалось, с особой и жгучей яростью, которая чётко прослеживалась во всех его жестах. Это напряжение чувствовалось не только в нервном поведении одноглазого полководца и в его устрашающем лице, оно будто окружало его, словно чёрная, с ядовитыми прожилками, скорлупа, которая с каждой секундой всё больше и больше трескалась, не в состоянии выдерживать неистовый и разрушающий гнев воина, который, будто водопадом огненной лавы, вырывался наружу, обжигая всё и всех вокруг. Юрта действительно была пуста, пленницы в ней не было. — Где Тархан?! Ко мне его! Живо! — пронёсся голос одноглазого воина, который, словно колючей проволокой, ударил по всем присутствующим, нанося болезненные раны. — Багатур нойон, — с опаской проговорил юный ордынец, подбегая к своему военачальнику и склоняя перед ним голову, — Его тоже нигде нет… Мы не можем его найти… Услышанное ещё больше вызвало внутри одноглазого полководца ужасное, поедающее раздражение. Поворачиваясь к докладчику, он с силой схватил его, вцепляясь в его одежду и в доспехи, а после решительно оттолкнул от себя так, что на вид крепкий, высокий, плотный молодой человек с трудом мог устоять на ногах, поэтому с грохотом завалился на спину прямо на снег на глазах у окружающих его ордынцев. — Что за беспорядок творится в стане?! Вам напомнить, что такое дисциплина?! Вы совсем расслабились, да?! — одноглазый полководец говорил таким тоном, что каждому из присутствующих хотелось спрятаться, убежать, исчезнуть, испариться, зарыться в снег, только бы не сталкиваться с ним взглядами и не заглядывать в его страшное, всем видом источающее злость, лицо. Вокруг царила гнетущая, мрачная тишина, сковывающая и будто заставляющая сердце стучать и биться чаще. Никто не смел говорить, потупив глаза куда-то вниз, в белый, мягкий снег, укрывающий степную землю своим холодным покрывалом. Ордынцам было нечего ответить своему одноглазому багатуру. И каждый из них просто боялся произнести хоть малейшее слово, опасаясь и страшась своего разъярённого, гневного, жестокого военачальника, который привык с такой лёгкостью наказывать за любую провинность каждого, даже если она была самой незначительной и не имеющей особого веса. — Великий Хан зол! Великий Бату-хан крайне зол! — прокричал Субэдэй-багатур, заглядывая в лица воинов, словно пытаясь напугать каждого из них, заставить чувствовать себя на волосок от смерти, ужаснуться, содрогаться, паниковать. Хотя он прекрасно понимал и знал, что хозяин степи, в первую очередь, злится и недоволен именно им, и спрашивать будет именно с него, а не с этих перепуганных, переглядывающихся между собой юнцов, которые напоминали провинившихся детей. Это заставляло его ощущать чувство бушующего гнева внутри себя ещё больше и ещё острее, желая переложить ответственность за жалкую девку, как он её называл, на кого угодно, но только не на свои плечи и не на свою голову. Как он, опытный, мощный, мудрый, волевой воин, стратег и извечный победитель, мог упустить маленькую девчонку, позволив ей одурачить себя и ускользнуть прямо из-под носа, обвести вокруг пальца, обхитрить? Это немыслимо было для него. Это задевало его с огромной, бесконечной силой, вызывая желание крушить всё вокруг, ломать, уничтожать. С каждой секундой эта ярость становилась более когтистой и свирепой, вырываясь с каждым словом, выползая наружу с каждым взглядом. Больше всего он хотел сейчас найти её, а после взять свой острый меч в здоровую руку и одним махом отрубить ей голову раз и навсегда, избавляя себя и стан Великого Хана от присутствия этой так ненавистной ему девушки. — Багатур нойон, — раздался звонкий, громкий, молодой голос ордынца, подбегающего к своему военачальнику, чтобы сообщить, казалось бы, радостную и успокаивающую новость, — Они в стане! Тархан и пленница в стане… Они ходили… — Сейчас же сюда их! Двоих! Быстро! — перебив и не дослушав, прошипел одноглазый полководец прямо в лицо говорившему воину. Тот лишь поклонился и спешно побежал обратно, чтобы поторопить двух пропавших, из-за которых образовалось столько шума и столько проблем. Субэтэй-багатур пристально вглядывался своим искалеченным взором в снежную даль, стараясь что-то различить и увидеть, ожидая как можно скорее заметить своего воина и жалкую девку. Через несколько минут показались два силуэта, которые быстрым течением приближались к маленькой юрте, рядом с которой столпились ордынцы во главе с одноглазым полководцем. Тархан шёл настолько быстро, словно кто-то невидимой и жёсткой рукой ударял его сзади по спине плетью, подгоняя и заставляя двигаться молнеиноснее непокорной волны, приближающейся к берегу. Хрупкая девушка еле-еле поспевала за его шагами, поэтому он взял её за нежную руку и силком потащил за собой, словно тяжёлый груз. Она и была грузом. Для него она была и оставалась тяжёлым грузом, который в один из вечеров свалился на него, заставляя выполнять и делать то, что он не хотел, то, что было ему не нужно, то, что ему абсолютно не нравилось. И это его неимоверно злило, разрушая в нём всякое спокойствие. Он пристально смотрел вперёд, понимая и осознавая, что сейчас ему придётся отвечать на вопросы своего багатура чётко, быстро, конкретно. И это его пугало и заставляло переживать, потому что таких ответов у него не было. — Молчи! Не смей ничего говорить! — прошептал молодой ордынец, крепче сжимая кисть руки девушки, тем самым причиняя ей боль, — Не вздумай пререкаться и нести всякую чушь! Ты поняла?! — Но мы ведь ничего плохого не сделали, — задыхаясь, проговорила пленница, жадно глотая воздух, пытаясь поспевать за ордынцем, — Мы просто… — Просто молчи! Говорить буду я, — резко перебил её Тархан, словно не желая слушать её глупые возражения, продолжая тащить её за собой, подходя уже совсем близко к юрте. Тархан молнеиносно подвёл девушку к юрте, не отпуская её руку, продолжая мёртвой хваткой держать её, словно на привязи. В его лице читалось явное смятение, перемешанное со страхом. Он понятия не имел, что ему говорить, как объяснять своему полководцу, где они были, почему пленница покинула место своего заточения. Он не мог подобрать верные и нужные слова, чтобы хотя бы как-то усмирить ярость, бушующую в багатуре, при этом не навредив себе. В голове его творился полный бардак, наполненный словами и обрывками фраз, которые казались такими глупыми и ничтожными, чтобы ими оправдываться и объясняться. — Багатур нойон, — воин поклонился, а после продолжил говорить, будто стараясь первым начать диалог со своим военачальником, — Она пыталась сбежать! Я сумел заметить, что эта ничтожная покинула свою юрту. Она пряталась в стане, стараясь пройти незамеченной. Я нашёл её. И повёл обратно, мой господин. — Но, — девушка с ужасом посмотрела своими глубокими, синими глазами на молодого ордынца, не поверив в то, что только что услышала, — Это не так… — Не знаю, как ей удалось изначально ускользнуть от меня, — подталкивая пленницу в сторону Субэдэя-багатура, продолжал Тархан, — Но ей ничего не удалось! Я тут же отправился на её поиски, которые завершились успехом. — Это неправда! — повышая голос, проговорила хрупкая девушка, заглядывая в лица каждого из присутствующих, словно искала поддержку и защиту там, где их просто не могло быть. — Замолчи, — проговорил одноглазый полководец, приближаясь, как дикий и опасный хищник, к пленнице, — За попытку сбежать тебя следует казнить! Немедленно! — Но… Это ложь! Было всё не так, — робко проговорила девушка, делая медленные шаги назад, будто пятясь и пытаясь куда-то скрыться. — Добегалась, девочка?! — слова Субэдэя-багатура прозвучали с особой злостью, но в каждом их звуке ощущалось некое наслаждение происходящим, словно сейчас он получал огромное, необъяснимое упование, предвкушая жестокую, беспощадную расправу над беззащитным созданием, неспособным дать ему отпор. Он подошёл к своей жертве вплотную и резко схватил её за светлые, длинные, усыпанные снегом, волосы, притягивая к себе с особой силой. Пленнице ничего не оставалось, как подчиниться этой крепкой, жёсткой хватке мужской руки. — Субэдэй, — бархатный голос неожиданно раздался за спинами столпившихся воинов, окутывая своей ровной, спокойной мелодичностью, словно приводя всех в чувства и обдавая ледяным, холодным порывом ветра. В нескольких метрах от происходящего стоял хан Батый, величественно наблюдающий за той картиной, что разворачивалась посреди его стана, окружённый своими преданными, верными воинами, охраняющими его покой. Он пристально смотрел на каждого, словно пытаясь понять, что происходит, а его чёрные, глубокие глаза вновь блестели обжигающими искрами, которые постепенно перерастали в жаркое, опасное пламя, способное сжигать душу каждого, заглядывающего в них. Воины тут же поклонились своему повелителю, приветствуя его и выражая своё безоговорочное уважение. Субэтэй-багатур повернулся в сторону своего хана, склонил голову, а после громко проговорил, кивая в сторону пленницы: — Она пыталась сбежать, Великий Бат-хан! Но моему воину удалось поймать жалкую беглянку! Хозяин степи медленно перевёл свой могильный, неподвластный, магический взгляд на девушку, заглядывая ей прямо в лицо. Он оставался спокоен, молчалив, но в его глазах читалась безудержная страсть, будто ему вернули некую важную, необходимую, значимую ценность, потеряв которую, он испытывал странные, терзающие его ледяное сердце, чувства, которые лишь вызывали вопросы, оставляя их без ответов. Он смотрел на неё и не понимал, что в ней такого особенного, что заставило его переживать и беспокоиться, размышлять, мучить свой разум мыслями, находя для них объяснения. — Подойди ко мне, — спокойно проговорил Великий Хан. Девушка стояла на одном месте как вкопанная. Она словно не могла пошевелиться, не имела возможности сделать шаг вперёд, навстречу хозяину степи, выполняя его приказ. Её сердце бешено билось в груди с такой силой, что, ей казалось, что его стук заполняет собой всё пространство, заглушая все остальные звуки, проносившиеся по огромному стану. — Ну же. Я жду, — не отрывая своего глубокого, пронизывающего до костей, пугающего взгляда, хан Батый вновь обрушил на неё бархатные ноты. Пленница оглядывалась по сторонам, заглядывая в глаза и в лица каждого, кто стоял рядом. Она боялась сделать хоть одно движение, боялась выполнить приказ Великого Хана. Ей нужно было решиться… В её голове, словно по кругу, крутилась мысль, что это конец, что сейчас Великий Хан выполнит своё обещание, недавно сказав ей, что отрубит ей голову на этом самом месте. Ей нужно было просто решиться сделать шаг навстречу хозяину степи… Навстречу смерти.