Спасение.

Роксана не понимала, почему молодой воин солгал всем присутствующим, обвиняя её в том, чего она не делала и даже не пыталась сделать. У неё просто не получалось понять, что такого плохого или ужасного произошло этим морозным, степным утром, что нельзя произнести вслух правду, скрывая её и утаивая, словно огромный, постыдный, опасный секрет, о котором не должен знать никто, кроме них двоих, будто в противном случае случится что-то непоправимое. Пленница быстро повернула голову в сторону Тархана и взглянула на него своими большими, лазурными глазами, которые уже, казалось, неистово кричат о том, что готовы наполниться солёными слезами. Она искала в его лице истину, будто пыталась призвать к тому, чтобы он не вешал на неё ложные обвинения, словно хотела найти в нём защиту, расскажи он сейчас всё так, как оно было на самом деле. Но лицо молодого ордынца было абсолютно бесстрастным и не выражало никаких глубоких чувств. Он спокойно смотрел в её наполняющиеся слезами глаза, не демонстрируя ни стыда, ни жалости, ни понимания, ни сочувствия. Своим равнодушным поведением он напоминал опытного фермера, отправляющего скотину на убой, словно оно было привычным, обыденным делом, не удивляющим и не заставляющим испытывать хоть какие-то эмоции. Роксана пробежала своими голубыми глазами по каждому из воинов, облачённых в железные доспехи и наблюдающих за всем происходящим, будто в последний раз призывая помочь и поддержать её перед тем пугающим, страшащим, уничтожающим её шагом, который ей предстояло сделать. Пленнице хотелось резко зажмуриться, а после открыть глаза и увидеть свой город, целый, неразрушенный, нетронутый опаляющим огнём, тихий и мирный, каким он и был до осады монголов, понять, что всё происходящее сейчас с ней было просто дурным, страшным кошмаром, свалившимся на неё тёмной ночью. Великий Хан терпеливо стоял в нескольких метрах от девушки, глядя на неё величественным, непокорным взглядом, который будил в ней желание молнеиносно броситься бежать как можно дальше, спасаясь и прячась от него в самом дальнем, самом тёмном, самом труднодоступном углу мира. Казалось, будто он следит за каждым её движением, изучает, анализирует внутри себя всё то, что наблюдал в хрупкой девушке. Он напоминал ядовитую змею, которая осторожно, бесшумно, без каких-либо колебаний высматривает свою скорую жертву, пристально обращая внимание на каждое её шевеление, чувствуя её, ощущая всей своей опасной природой. — Когда Великий Хан приказывает что-то сделать, это должно выполняться тут же, ничтожное существо! — раздался твёрдый, грубый, наполненный злобой голос одноглазого военачальника, который словно ударил по ней кнутом, заставив вздрогнуть. Роксана не отрываясь смотрела в глубокие, чёрные, могильные глаза хана Батыя, всем своим видом демонстрируя дикий страх и огромную нерешимость. — Подойди ко мне, — вновь зазвучал бархатный, мужественный голос, словно осторожно прикасаясь к щеке девушки, проводя по её бледной коже своими аккуратными пальцами. Этот голос не вызывал паники, потому что был ровным, спокойным, размеренным, но именно этим он и заставлял сердце биться с неистовой, безудержной силой, вызывая в душе желание исчезнуть как можно скорее, раствориться в холодном, степном ветре, уносясь вместе с ним как можно дальше. Эта бархатная, сносящая всё на своём пути, лавина звуков стояла в ушах Роксаны, как громкий звон, как предупреждающий сигнал военного рога, как стук военных барабанов, устрашающий и отпугивающий врагов. Она сделала медленный, робкий, неторопливый шаг в сторону повелителя половины мира, испытывая жгучие, сжигающие чувства внутри себя, будто ей приходилось ступать по битому, острому стеклу или по горячим, раскалённым углям. Мгновение. Потребовалось несколько секунд для принятия необдуманного, глупого, неразумного решения, и пленница быстро, молнеиносно помчалась в сторону, наступая по хрустящему, мягкому снегу, стараясь убежать прочь от этого ужасного места. Тархан вместе с двумя ордынцам тут же побежали за пленницей следом, а крепкие воины, стоящие рядом с Великим Ханом, охраняющие его покой и всюду следующие за ним, в одно касание обнажили свои острые, безжалостные, стальные мечи, словно готовые броситься в бой, на защиту своего правителя, каждую секунду готовые отдать за него жизнь, не знающие, чего ожидать от жалкой девки. Хан Батый медленно и плавно повернул свою голову в сторону, наблюдая холодным взглядом за этой странной, вызывающей внутри него смех, переплетающийся с ироничным умилением, картиной. Тархану потребовалось пробежать несколько метров, чтобы нагнать хрупкую девушку. Он резко схватил её мёртвой хваткой своими сильными руками в области талии, останавливая, и прошипел на ухо: — Что ты творишь?! Дура! — Оставьте меня! Оставьте меня в покое! — завопила Роксана будто не своим, не человеческим, не женским голосом, пытаясь яростно вырваться и отбиться, впадая в самую настоящую истерику, — Не трогайте меня! Не прикасайтесь ко мне! Подоспели другие воины, которые быстро остановились рядом с борьбой, происходящей между молодым ордынцем и несчастной пленницей, всячески пытающейся спастись из крепких лап Тархана. — Что вам от меня надо?! Почему ты врёшь?! Не трогайте меня! Чудовища! Вы все монстры, исчадия ада! — продолжала навзрыд вопить голубоглазая девушка, срывая себе голос и стараясь пуститься прочь. — Привести её ко мне, — спокойно проговорил повелитель половины мира, плавно поворачивая голову в сторону Субэдэя-багатура, который пристально, жадно и с особой яростью во взгляде наблюдал за происходящим, — Меня порядком утомил этот цирк, происходящий в стане, Субэдэй. Судя по всему, ты уже не способен навести порядок среди своих воинов, не в состоянии выполнять свои обязанности. Великий Хан пристально посмотрел на своего полководца недовольным взглядом, который будто ранил, будто пронизывал одноглазого военачальника до костей, обрушиваясь на него и перекрывая ему дыхание, оставляя наедине словно с зачитанным приговором, застывшем в воздухе, а после медленно развернулся, ещё раз взглянув на эту жалкую, снежную возню, разворачивающуюся посреди его стана, и величаво направился к своей роскошной юрте, всё также окружённый своими преданными, верными, опасными ордынцам. Одноглазый военочальник стремительными и волевыми движениями направился в сторону пытавшейся убежать девушки и своих воинов, находящихся рядом с ней, усмиряющих и удерживающих её. Ему вновь пришлось выслушать неприятные обвинения и раздражающие упрёки Великого Хана в свою сторону. И всё из-за этой ничтожной девки, из-за этой жалкой шкуры! В нём ещё с большей силой вспыхнул яркий, обжигающий, смертоносный пожар, который опалял его душу с такой неистовой силой, превращая любое милосердие, мельчайшую каплю добра в серый, угольный пепел, коптив её до тла. Он безумной страстью желал прямо сейчас отрубить ей голову, а после выкинуть её бездыханное тело, освобождая стан хозяина степи от всякого присутствия пленницы, которое так его раздражало. Во всех своих бедах, что сваливались на него день за днём, он обвинял именно её, считая девушку причиной злости и недовольства хана Батыя, которые отражались на нём. Он ненавидел её. Субэдэй-багатур ненавидел её ещё больше и ещё сильнее. — Не трогайте меня! Пошли прочь! — истерически кричала девушка, заполняя своим голосом пространство. Одноглазый полководец резко развернул девушку к себе, молнеиносным движением стремительно замахнулся своей здоровой, сильной, мужественной рукой, после чего раздалась громкая пощёчина, окутывая воинов своим звонким звуком. От мощного, мужского удара хрупкая и маленькая девушка чуть не упала на холодный, белоснежный снег, но крепкие руки Тархана, схватившие её и до сих пор не отпускающие, удержали пленницу от падения. Роксана тут же замолкла, будто что-то сразу же привело её в чувства, заставив замереть на месте и лишая всякой возможности шевелиться. Её нежная щека горела, пронзаемая острыми, болевыми ощущениями, отдающими прямо в виски. Удар одноглазого военачальника показался настолько сильным, что в голове пленницы стоял неприятный, монотонный, вызывающий тошноту, шум, который словно перекрывал все остальные звуки и голоса, доносившиеся рядом с ней, превращая их в тихое и далёкое, неразборчивое шуршание. — Закрой свой рот, — стальным, разъедающим, яростным голосом проговорил багатур Великой Орды, без капли жалости смотрящий на девушку, — Заканчивай свою истерику и свои бесполезные, ничтожные вопли, раздражает слух! Ты что, думаешь, что тебе позволят так себя вести?! Несчастная шлюха! Пленница молча смотрела на страшного, одноглазого военачальника, вызывающего у неё лишь ужас и обиду, лицо которого выражало тотальную надменность и бесконечное презрение к ней. Его взгляд будто кричал о том, насколько он считает её пустым местом, которое даже не имеет права на жизнь. — Я не пыталась бежать сегодня утром… Это всё ложь, — тяжело дыша, вырвалось из груди заплаканной Роксаны, — Мы были… — Багатур нойон, — решительно проговорил Тархан, словно специально перебивая девушку и не давая ей слова, — Великий Хан… — Отведи её к Великому Бату-хану, — резко процедил Субэдэй-багатур сквозь зубы, заглядывая в лицо молодого ордынца, источая гнев, — А после иди сразу же ко мне! Тархан вновь крепко сжал кисть руки Роксаны и повёл её за собой в направлении синего, шёлкового шатра хозяина степи. Первую минуту она всячески пыталась вырвать свою руку, освободиться от его пальцев, давящих на её нежную кожу, но это не завершалось никаким успехом, а резкие движения лишь ещё больше причиняли ей боль. — Ты верно дура! Какая же ты дура! — громко проговорил молодой ордынец, жёстко таща её за собой. — Вы солгали! Зачем вы это сделали?! Вы ведь подставили меня… Меня убьют! Теперь меня казнят за попытку к бегству, которой даже не было, — ответила напуганная девушка, стараясь замедлять шаг, абсолютно не имея никакого желания приближаться к юрте хана Батыя, которого сейчас она боялась больше всего и больше всех. — Ты действительно дура! Ты только что на глазах хана пыталась бежать, — взглянув на девушку, сказал Тархан, вновь рывками толкая её за собой, — Неужели ты думала… Похоже, ты не способна думать! Тархан быстро завёл девушку в роскошную и огромную юрту своего хана, выполняя его приказ и приказ своего багатура, тут же склонил её на колени, после чего поклонился в ожидании дальнейших указаний. — Иди, — раздался ровный и спокойный тембр голоса. Великий Бату-хан восседал на своём мягком троне, облачённый в гладкие, узорные, переливающиеся шелка, которые напоминали поверхность глубокого, чистейшего, ледяного озера. Роксана с особой осторожностью подняла свои глаза и попыталась робко осмотреть шатёр, стараясь не поворачивать головой и не сталкиваться взглядами с его хозяином. Было очевидно, что кроме него в юрте больше никого не было. Внутри было тепло, просторно и даже уютно. Шатёр напоминал собой подобие древнего храма, только не созданного из камней и глыб, а такого мягкого и мехового, что в нём хотелось утонуть, погрузившись в спокойный, тихий, умиротворяющий сон. Подобные чувства создавала и мрачность, царящая в нём: неяркий, приглушённый свет от свечей, словно умело и правильно расставленных по углам, создавая благоприятную и спокойную обстановку. Некая магическая архаичность, будто застывшая в воздухе, заставляла чувствовать себя вполне расслаблено, окутывая таинственной, но приятной тишиной. Великий Хан пристально смотрел на приведённую к нему пленницу. Где-то в глубине его скрытной и тёмной души вновь с особой силой вспыхнули те самые странные и непонятные чувства, которые он испытал сегодня, когда ему доложили о её пропаже. Глядя на неё, на её аккуратное, женственное лицо, заглядывая в её большие, лазурные глаза, этот огонь становился лишь яростнее и ярче, искрясь и танцуя языками пламени. Хан Батый плавно и медленно поднялся, спустился со своего трона и подошёл ближе к Роксане. Шёлковая, чёрная ткань тут же зашуршала, поспевая за размеренными, аккуратными шагами хозяина степи. Он грациозно обошёл вокруг девушки, сидящей перед ним на коленях, словно осматривая её со всех сторон. Его поступь была мягкой, неторопливой, а шаги больше напоминали медленное течение степной реки. Остановившись напротив пленницы, повелитель половины мира смотрел на неё сверху вниз, ещё раз демонстрируя своё непоколебимое, абсолютное величие. Девушка продолжала молча сидеть, боясь даже перевести взгляд на хана, испытывая пугающую, отвратительную гамму чувств внутри себя, которая заставляла сердце стучать громче и быстрее. Виски ещё с большей силой запульсировали, а головная боль стала ощущаться острее и ярче. — Ты пыталась сбежать? — спокойно спросил Великий Бату-хан. Пленница осторожно подняла на него свои глаза и отрицательно помотала головой. — Где же ты была тогда? И почему тебя не могли обнаружить мои воины? Роксана не знала, что ей ответить. Она безумно хотела рассказать правду, указать на клевету, тем самым защитить себя в глазах Великого Хана, чтобы спасти свою жизнь, но что-то внутри неё не позволяло этого сделать, словно останавливая и предостерегая её от некой ошибки. Она робко молчала. — Где ты была, раз не пыталась сбежать? — вновь раздался бархатный голос, но теперь уже более настойчиво. — Я… Просто… Несчастная пленница не могла подобрать слова. От нервного напряжения и дикого страха внутри неё все мысли куда-то подевались, будто падая в бездонную, чёрную пропасть. В горле стоял колючий ком, а чувство тошноты усиливалось с каждой секундой. — Поднимись, — проговорил хозяин степи, продолжая смотреть на неё сверху, дожидаясь ответа на свой поставленный вопрос. Девушка осторожно поднялась и встала перед повелителем половины мира, вновь опуская свои глубокие, небесные глаза в пол. На фоне высокого, статного мужчины она казалась низкой и такой маленькой. Она действительно напоминала птичку, такую безобидную, нежную, робкую и хрупкую, которая нуждалась в защите. Великий Хан плавной поступью приблизился к ней ближе. Он аккуратно дотронулся своими тонкими пальцами до подбородка Роксаны, медленно поднимая её лицо на себя. Перед его взором возникли её глубокие, большие глаза цвета самого синего льда, напоминающие бесшумное, бездонное море, полное тайн и секретов. Хозяин степи пристально смотрел в них, будто погружаясь на самое дно, пытаясь найти все ответы на свои вопросы. Он словно утопал в них, но осознанно и сам того желая. Складывалось впечатление, что он хочет обнаружить в этих глазах саму душу, чтобы понять и изучить её. Этот цвет… Он пленил его, напоминал ему что-то сакральное, что-то небесное, что-то очень значимое для него. Казалось, что глаза несчастной пленницы и были синим льдом, такими же холодными, красивыми, источающими некую прозрачность. — Где ты была? — мягко проговорил Великий Хан, не отрываясь от синих и ледяных глаз пленницы, ещё раз повторяя свой вопрос. Сердце девушки билось так, что готово было вырваться из груди и с грохотом упасть на мягкий пол, разбиваясь на тысячи мелких осколков. Она была словно под гипнозом, под ядовитыми, змеиными чарами хана Батыя, вызывающими панику и чувство потери времени и пространства. — В стане… Я просто вышла подышать свежим воздухом. А потом я заблудилась… Роксана тихо, практически шёпотом произнесла свои слова, как зачарованная. — Я уже однажды это слышал от тебя, — монотонно проговорил хозяин степи, продолжая тонуть в её глубоком, морском взгляде, — Я запрещал тебе выходить самовольно из твоей юрты. Разве тебя не предупредили об этом? Или ты решила ослушаться приказа? Видимо, да, но за этим всегда должно следовать наказание. Непослушание не должно поощряться. — Великий Хан, — несчастная пленница явно запаниковала, не зная, как ей относиться к словам повелителя половины мира, пугаясь их. — Зачем ты мне нужна? С самого утра из-за тебя весь мой стан на ушах. Ты причина беспокойства. Ты создаёшь проблемы в моём лагере, — спокойно проговорил хозяин степи, чуть отстраняясь от девушки и убирая свои тонкие пальцы с её подбородка, — Может, тебя просто убить? Не вижу поводов отказывать себе в этом.

***

Тархан молча стоял посреди шатра Субэдэя-багатура. Даже его юрта напоминала собой войну: много холодного, стального оружия, колчаны с меткими, быстрыми стрелами, железные доспехи, крепкие щиты и шлемы, украшенные яркими, длинными перьями. Одноглазый военачальник сидел на мягких, шёлковых подушках, спокойными, плавными, медленными движениями точа свой острый, разящий наповал, беспощадный меч, срубивший уже бессчётное количество голов, пронзивший уже огромное множество тел. Казалось, будто он абсолютно никакого внимания не обращает на молодого ордынца, полностью поглощённый своим делом. — Тархан, скажи мне, по-твоему, твой военачальник глупец? — прозвучал твёрдый, резкий голос. — Багатур нойон, нет, — чётко ответил ордынец. — Хм. Твой военачальник, наверно, не знает свой стан? Не знает своих воинов? — вновь обрушился резкий вопрос. — Я так не считаю, багатур нойон, — проговорил Тархан, испытывая напряжение. — Тогда какого чёрта ты держишь меня за идиота?! — яростным голосом проговорил одноглазый полководец, резко выпуская меч из рук, что он с железным стуком ударился о твёрдую поверхность. Молодой ордынец молчаливо стоял перед своим багатуром, смотря в одну точку, ни в коем случае не вступая с ним ни в какую перепалку, слушая его дальше. — По-твоему, я совсем старый идиот?! — Субэдэй-багатур поднялся, волевыми шагами подходя к своему воину и заглядывая ему в лицо, — По-твоему, я смогу поверить в то, что какой-то шкуре удастся незамеченной пройти почти весь стан, скрываясь и прячась от моих воинов, мимо которых не сможет незамеченной пролететь даже мелкое насекомое?! Тархан продолжал молчать, осознавая и понимая, что совершил большую оплошность, обманывая своего багатура. — Я знал твоего отца. Великий воин. Один из лучших! Мы сражались с ним бок о бок. Его сила была определённо божественной, а его преданность напоминала хрустальную каплю росы… Такая же чистая и прозрачная. Всегда готовый служить своему хану, всегда безропотно выполняющий все поручения, всегда справляющийся со всеми трудностями и преградами! Воин, о котором можно слагать легенды. Разве отец не научил тебя всему этому? Разве он не объяснял тебе, что приказы должны выполняться быстро, слаженно, тут же?! — Субэтэй-багатур пристально смотрел на своего ордынца, дожидаясь от него хоть какого-то ответа. — Я выполняю ваш приказ, багатур нойон, но это невозможно сделать за одну секунду… Она боится меня. — А мне плевать! — крикнул разъярённый полководец, явно раздражаясь таким ответам, — Где она была на самом деле?! И где был ты?! Может, ты хотел предать Великого Хана и сбежать вместе с ней? — Багатур нойон, нет! Предать Великого Бату-хана равносильно предательству всей монгольской Империи. Равносильно предательству моего отца! Самого себя! Я воин Великой Орды! И я жизнь отдам за своего хана! — громко проговорил молодой ордынец, испытывая злость от услышанных только что слов, которые с неистовой силой задели его за живое, словно вцепляясь острыми зубами в сердце. — Где вы были?! Отвечай! — Она попросила дать ей возможность привести себя в порядок. Я тут же ответил решительным отказом, но после я поразмыслил… Вы приказывали мне втереться к ней в доверие любыми путями. Я подумал, что это неплохой вариант. Я пойду ей на уступок, тем самым давая понять, что испытываю к ней некое сопереживание. Как женщину, загнанную в угол, оставшуюся без всякой поддержки, её это тронет, что даст ей повод взглянуть на меня иными глазами. Я водил её на окраину стана, где она без лишних глаз могла бы сделать то, что ей было необходимо. А потом я понял, что в стане суета… И тут же повёл её назад. Я солгал. Сказал, что она пыталась сбежать, потому что растерялся. — Серьёзно? Ордынец растерялся? — язвительно ответил одноглазый военачальник, — А на поле боя ты тоже растеряешься, бросишь своё оружие и убежишь, как маленькая девочка?! — Багатур нойон, вы прекрасно знаете, что на поле боя я буду стоять до последнего врага, рубя их и уничтожая всех, выпуская из каждого кровь и кишки, — жёстко ответил молодой ордынец, глядя на своего военачальника. — В твоём плане есть одна большая неувязка, Тархан, — серьёзно проговорил одноглазый полководец, — Ты хотел влиться в доверие к девке, но теперь окончательно его потерял. Полагаешь, что Великий Хан прикажет убить её? Сомневаюсь, если он до сих пор этого не сделал. Но ты обвинил её в том, за что её нужно было бы казнить. Ты фактически подписал ей смертный приговор. Интересно, её это сильно тронуло? И какими глазами она на тебя будет смотреть?! — Багатур нойон, я исправлю ситуацию, — спокойно проговорил юноша, осознавая всю глупость, которую он сам вытворил. — Выполняй. И пошёл вон отсюда, — сквозь зубы прошипел Субэдэй-багатур, садясь на прежнее своё место и беря в руки свой острый, стальной меч. Молодой ордынец поклонился и резкими, быстрыми шагами покинул юрту своего военачальника, оставляя его наедине с собой. Дневной свет обволакивал стан Великого Хана, прогревая его своими солнечными лучами. В воздухе парил редкий, медленный снег, нежно засыпая следы тяжёлых шагов ордынцев, застилая степную землю своей девственной белизной. Тархан остановился у входа в шатёр своего багатура, не зная, куда ему идти, что делать, как дальше действовать. В голове его стоял сумбур, давящий его и заставляющий ломать себе голову своими бесконечными мыслями. Что теперь ему делать? Как ему вызывать доверие к себе у несчастной пленницы? Чем? Как ему себя вести? Что ей говорить? Ни одного ответа на поставленный вопрос у него не существовало. Но больше всего молодого ордынца терзало совсем другое. Он вспомнил полуобнажённую девушку, стоящую перед ним, до которой достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до её нежной, бледной, фарфоровой кожи. Вспомнил её пухлые, цвета спелой вишни, дрожащие губы, её смущённый взгляд синих глаз, который она всячески пыталась отвести в сторону, вспомнил её тонкую талию, её длинные, густые, светлые волосы, которые осторожно спускались с плеч, аккуратно ложась на грудь. Этот образ огромной, яркой, страстной занозой засел в его душе, постоянно крича о себе, постоянно вспыхивая огненным вулканом. Он смотрел на жалкую пленницу, но увидел нечто другое. Нечто, что захватило его разум в беспощадный плен…