Спасение.

Угрюмый вечер окончательно рухнул на стан Великого Хана, будто беря большую кисть и окрашивая всё вокруг в серые тона. Небесное покрывало надёжно спрятало яркое, тёплое, греющее солнце и мгновенно потемнело, призывая более морозный воздух спуститься с древних, могучих гор, величественно разбросанных вокруг лагеря ордынцев, словно каменные, воинственные великаны, охраняющие его безопасность и благодать. В холодном воздухе, будто задумавшись, парил мягкий, пушистый снег, медленно и не торопясь падая на степную землю, скрывая её за своей девственной белизной, переливаясь тысячами блёстками от огней, освещающих и спасающих стан от зимней темноты. Синие, шёлковые шатры, расписанные красивыми узорами, и меховые юрты, разодетые в белые, снежные шапки, молчаливо и безропотно наблюдали за воинами и своими хозяевами, проходящими и пробегающими мимо них, погружённые в свои обязанности. Еле слышное и почти незаметное ржание пышногривых коней, доносившееся откуда-то с окраины лагеря монголов, напоминало тихую мелодию, напевающую о бескрайних просторах, воле и степной свободе. Через мгновение звук стал увеличиваться и приближаться с большей скоростью, словно окутывая Субэдэя-багатура своими волнами, терпеливо стоящего и ожидающего своих воинов, пристально смотрящего в снежную даль. Десяток фигур, восседающих на мощных, боевых лошадях, облачённых в конскую позолоченную и воронёную броню, состоящую из многослойных кожаных, но твёрдых, как само железо, личин и кояров, резво, словно подгоняемые порывистым ветром, неслись к одноглазому военачальнику. Каждый из ордынцев был обмундирован доспехами, словно непроницаемой оболочкой, вооружён стальными, острыми мечами, меткими, быстрыми стрелами и длинными, насквозь пронзающими копьями, предупреждающими о неизбежной опасности. Будто всадники смерти, рассыпающие стук копыт вокруг себя и смяная хрустящий снег, они окружили своего главнокомандующего. Высокий и плотный ордынец быстрыми и уверенными движениями слез со своего бурого коня, наступая на заснеженную землю и делая торопливые шаги навстречу одноглазому полководцу. — Багатур нойон, — поклонившись, громко проговорил он, — Отряд готов. Мы выступаем прямо сейчас. Перед Вами девять лучших моих воинов, ни в одном из них я не сомневаюсь! Будут ли какие-то особые указания? Это был мощный, статный монгол, облачённый в пластинчатые доспехи, защищающие спину и грудь, напоминающие непробиваемую чешую дракона, переливающуюся синими и тёмно-серыми оттенками, покрытыми позолотой. Ноги и руки были облачены в поножи и наручи, выглядящие как сплошные металлические полосы, а на голове красовался шлем с прикреплённой к нему стальной маской с большим носом и торчащими, монструозными ушами, сделанными из бронзы, напоминающей злобный, воинственный, яростный оскал, а сверху украшенный длинными, вороными, словно уголь, перьями. На поясе, поверх создаваемого доспехами крепкого панциря, располагался широкий, кожаный ремень с свисающими дополнительными ремешками для крепления безжалостного, смертоносного, беспощадного оружия, которое всегда должно было быть под рукой у каждого ордынца, чтобы в кровавом бою или, защищая своего хана, достаточно было сделать лишь одно незамедлительное движение, чтобы схватиться за нужное средство вооружения и молнеиносно атаковать свою жертву. С одной стороны к ремешку был подвешен колчан, украшенный костяными пластинами с узорной резьбой, в котором находились точные и стремительные стрелы с красными древками и с приделанными роговыми свистульками, которые в полёте характерно завывали, тут же вызывая страх и безумную панику у любого противника, а также с пояса свисал налуч — специальный футляр, в котором ждал своего часа короткий и невероятно тугой лук, расписанный яркими, бордовыми с алыми и пурпурными переливами, словно кровожадный закат над степью, красками, покрытый лаком, будто создающим некое блестящее свечение. С другой стороны с пояса статного ордынца в ножнах, украшенных серебром и гравировкой в виде морды волка, главным аспектом которой был звериный оскал, демонстрирующий острые зубы и клыки, величаво свисала сильно изогнутая, длинная и узкая сабля, с особой лёгкостью и в одно касание секущая головы врагов одну за одной, как серп, срубающий рожь в летний и погожий день. На широкой и сильной спине грозного, устрашающего воина находился внушительный, стальной и круглый щит, в центре которого был умбон, в виде полушария, укреплённого на поверхности двумя железными полосами. Весь воинственный образ этого ордынца с неистовой силой словно кричал о непобедимости, бесстрашии, непокорности, безжалостности, отваге и неимоверной силе, которые способны были уничтожать целые города и княжества, подчинять себе страны и огромные территории. — Великий Бату-хан приказал прочесать все близлежащие населённые пункты. Местное население могло и должно было видеть этих жалких людей. Незамеченными остаться они не могли. Допрашивать всех и никого не щадить! — Субэдэй-багатур пристально и с нескрываемой яростью смотрел на подошедшего к нему военачальника, — Найти этот ничтожный отряд и стереть с лица земли! — Да, багатур нойон, будет выполнено! — чётко проговорил статный и вооружённый до зубов ордынец, вновь склоняя свою голову перед своим главнокомандующим, решительно готовый выполнять приказ своего повелителя и полководца. — Стой. Командира их ничтожного стада брать живым. Привести сюда, в стан. Я лично желаю провести допрос, — прозвучала стальными нотами речь одноглазого полководца, — Не подведи ни своего хана, ни меня! Ступайте.

***

Тёплый, шёлковый шатёр, вальяжно, горделиво и осанисто возвышающийся над всем станом, был заполнен приглушённым и приятным для глаз светом от огня и свечей, технично расставленных по всей окружности роскошной юрты хозяина степи, создавая уютную и расслабляющую атмосферу для своего владельца. Великий Хан, грациозно и изящно восседающий на своём мягком троне, состоящим из множества шёлковых, узорно расшитых золотыми и яркими нитками, подушек, вновь был погружён в глубокое и внимательное изучение древних, вековых свитков и карт, доставшихся ему от его несокрушимого деда Чингисхана. Тонкие, длинные пальцы, украшенные перстнями, инкрустированными драгоценными камнями, осторожно и даже с некой долей нежности и чуткости перебирали эти исторические бумаги и чертежи, аккуратно и бережно дотрагиваясь до них. Мягкий и слабый свет тихонько падал на красивое, благородное, аристократическое лицо хана Батыя, выражающее сосредоточение и заметное фокусирование, словно дотрагиваясь до него, и падал на угольно-чёрные, длинные, эстетично спускающиеся и лежащие по мужественной спине волосы, заставляя их играть тысячами поблёскиваниями. Глубокий, лавандовый цвет гладкой, струящейся ткани халата Великого Хана, в ручную, умело и искусно расшитого чёрными, шёлковыми нитями, послушливо повторял каждое движение своего обладателя, боясь потревожить его и отвлечь от своего занятия. Позади повелителя половины мира, в нескольких метрах от величавой, статной фигуры, будто реющей в воздухе, раздался тихий, еле заметный шум, наполненный кротким шебуршанием. Тёмный силуэт, почти не различимый издалека, осторожными движениями дотронулся до золотого кубка, декорированного синими, васильковыми яхонтами, немного наклонив его к низу. После он взял своей тонкой рукой серебряный кувшин, также украшенный разноцветными драгоценными камнями и красивым, восточным орнаментом, и тут же послышалось журчание вина, наполняющего золотую чашу. Это был юный монгол, на вид лет двадцати с небольшим, черноволосый, с густыми бровями, с янтарными, отдающими медовым сверканием, глазами и с аккуратным лицом, выражающим истинное смирение и повиновение. Одет он был в тёмно-синий, украшенный серыми узорами, дегель — монгольский халат, доходящий до середины голени, с длинными, широкими рукавами, слегка подвёрнутыми в районе кистей, который всегда оставался аккуратно запаханным. Поверх дегеля на юноше красовался тёмно-серый кафтан с рисунком в виде стеблей травы, расшитый жемчугом и шёлковыми нитями. Это был один из слуг хана Батыя, который беспрекословно помогал ему во всех бытовых вопросах. Его главные обязанности составляли: уход за шатром своего хозяина и, непосредственно, уход за своим повелителем, с которыми он всегда прекрасно справлялся, выполняя свою работу качественно и добротно, тем самым вызывая снисходительность и благосклонность своего хана. Вопреки тому, что юный монгол занимал статус лишь слуги, порой складывалось впечатление, что Великий Хан относится к этому человеку более мягко и терпимо, чем к любому другому из своих подчинённых. Возможно так сложилось из-за того, что слуга никогда и ничем не вынуждал своего хозяина злиться, быть недовольным и уж тем более гневаться — ни один его поступок, ни единое выполнение поручений не заставляло хана Батыя испытывать раздражение или возмущение, а это было редкостью, особенно во время напряжённого, волнующего, тяжёлого Великого Западного Похода. Юноша неторопливыми и тихими шагами подошёл к своему хану, увлечённо изучающему свитки и карты, словно пленённый и околдованный их тайнами и знаниями, аккуратно протягивая ему золотой, декорированный драгоценными камнями, кубок с вином, склоняя перед ним свою голову. Хан Батый не обратил на слугу никакого внимания, словно не видел, не слышал и не замечал его вовсе. Казалось, будто степной принц находится вне стен своего шатра, вне времени, вне этого мира, погружённый в свои ни для кого недосягаемые думы и размышления. — Великий Хан, — осторожно и опасливо, боясь потревожить своего повелителя, обратился к нему слуга, пытаясь робко привлечь к себе внимание, — Ваш кубок… Хан Батый плавно перевёл свой глубокий, могильный взгляд на юного монгола, возникшего перед его взором. Медленными и изящными движениями своих рук Великий Хан отложил в сторону древние, вековые свитки и чертежи, принадлежащие когда-то Чингисхану, оставляя их рядом с собой на одной из шёлковых, узорных подушек глубокого, фиолетового цвета. Хозяин степи взял драгоценную посуду, а после поднёс к своему лицу, сделав из неё небольшой и сдержанный глоток напитка. — Великий Хан, могу ли я ещё что-то сделать для Вас? — вновь зазвучал молодой голос, будто летящий и падающий к ногам хозяина степи. Степной принц пронзительно посмотрел на своего молодого, покорного, смиренного слугу и безмолвно покачал головой, тем самым давая отрицательный ответ. Юный монгол повторно склонил свою голову перед повелителем и отошёл в сторону, принимаясь наблюдательно осматривать огромный, шёлковый, роскошный шатёр на предмет беспорядка, который мог образоваться к концу этого морозного, зимнего, напряжённого дня. Хан Батый сделал ещё несколько неторопливых, размеренных глотков, вдыхая аромат вина и чувствуя все грани его букета, ощущая всю полноту его вкуса: сладость, кислотность и терпкость. Напиток казался лёгким, тонким, гармоничным, и это вино можно было смело назвать «декадентским», что являет собой самую положительную и самую лучшую характеристику. В таком вине всё идеально: вкус, баланс, букет, послевкусие. Степной принц вновь погрузился в свои тайные, неведомые никому, мысли, наполненные некой тенью тревоги и тоски, которая осторожными, осмотрительными и мелкими шажками подбиралась к его ледяному, разборчивому, расчётливому сердцу. Всегда спокойный, холодный, выдержанный и порой даже флегматичный снаружи, словно гладкая и ровная поверхность степного озера, Великий Хан внутри переживал целый спектр эмоций, коптившихся и горящих в его бездонной, тёмной душе. Он часто думал о своих родных и близких, о своей некогда большой и сплочённой семье, которая после смерти несокрушимого Чингисхана постепенно стала увядать и чахнуть от смертоносного яда, распространяемого, как зараза, его родной тётей Торэгене, которую называли самой злобной ведьмой, какую только видел свет. Эта женщина никого и ничего не любила, кроме своего сына Гуюка и своей коллекции отравляющих веществ. Когда Чингисхана не стало, вслед за ним померло много родственников хана Батыя: одни были опоены ядами, а другие погибали при странных обстоятельствах. И с этим никто и ничего поделать не мог. Эта же участь постигла и Кюльхана, дядю хозяина степи, который непонятно каким образом смог избежать отравления, чтобы неожиданно погибнуть под Коломной. В битве погибать — не ново, привычно и вполне естественно, но его смерть оставалась загадочной, так как чингизидов всегда прикрывали специально обученные, натренированные, словно бойцовские псы, обладающие огромной силой и внушительными размерами, кэшиктэны — воины, выполняющие функции личных телохранителей и охранников. Кюльхан погиб, а кэшиктэны оставались невредимы, что вызывало въедчивые подозрения о том, что Торэгене всё же добралась и до него, пусть и не при помощи своих губительных токсинов, но больше всего она желала «напоить и угостить из своих рук» хана Батыя. Великий Хан уважал, ценил и даже любил своего дядю Кюльхана. Они имели много общего: были почти ровесниками, обладали схожими интересами, придерживались похожих точек зрения в отношении военных дел, проводили достаточно много времени вместе. Наверно, эти отношения можно было бы охарактеризовать как дружбу, поэтому повелитель половины мира, узнав о его бессмысленной и странной кончине, долго горевал и терзал своё сердце, скучая и часто нуждаясь в Кюльхане. Все эти размышления переполняли Великого Хана то диким гневом, то безмерной печалью, то абсолютным негодованием, то неприятным беспокойством, заставляя его глубокую, не имеющую дна, душу мучиться и, наверно, страдать. — Я устал, — неожиданно по шёлковому шатру пронеслась бархатная пелена звуков, окутывая всё вокруг своими мягкими клубками. Юный слуга тут же, отвлекаясь от своего дела, быстрыми шагами подошёл к мягкому трону своего хозяина, склоняя перед ним голову, и робко проговорил: — Великий Хан, Вам что-нибудь требуется? Степной принц вновь плавно и медленно поднёс золотой кубок с «декадентским» вином к своему рту, равнодушно и отрешённо глядя на молодого монгола, словно не придавая никакого значения его словам. — Подготовь мне постель ко сну. Слуга тут же принялся выполнять приказ своего хана, замечая и понимая, что его повелитель действительно утомлён и нуждается в отдыхе. Его ложе напоминало слоёный, будто из самого мягкого и пышного теста, пирог, потому что оно действительно состояло из нескольких слоёв. Сперва клался сложенный в несколько раз большой кусок тёплого войлока, а сверху него несколько ковров, что напоминало собой начальную мягкую платформу. Поверх этой мягкой конструкции клали аналог перины, похожий на большой, шёлковый мешок, обильно начинённый птичьем пухом, и только лишь потом стелилась сама постель: простыни, подушки, одеяла. Подушки, окаймлённые чёрным шёлком и вышитые синими, гладкими нитками, имели продолговатую форму и длинные кисточки по бокам, что их отличало от тех подушек, на которых было заведено сидеть. Одеяла, которые было принято называть «собольими» благодаря их теплу и чрезмерной мягкости, были сшиты из шкурок этих самых пушных зверьков, а снизу они имели шёлковую, приятную подкладку. Юный монгол аккуратно и бережно собирал пастель для своего хозяина, изредка и незаметно поглядывая на него, словно беспокоясь и переживая за своего хана, замечая и улавливая в его состоянии тоску и даже некую разбитость. Он действительно беспокоился, переживал и волновался за хана Батыя, относясь к своему невысокому статусу и к своим обязанностям не просто как к должностным и вынужденным, считая их смыслом своей жизни, выполняя их честно, искренне и от всего сердца. И это было заметно. Возможно, наблюдая, созерцая и прослеживая такое преданное рвение юноши, степной принц и ценил его, предавая ему некоторое значение, отмечая это в своём ледяном сердце. — Великий Хан, — у входа в роскошную, меховую юрту раздался чёткий, уверенный, грозный голос одного из кэшиктэнов, нарушая вечернюю тишину, охраняющего покой хозяина степи, — Багатур нойон желает видеть Вас. Хан Батый безэмоционально, молча и плавно кивнул ему в ответ, давая понять, что готов принять своего главного военачальника. Через несколько мгновений в шёлковый шатёр быстро и решительно прошёл Субэдэй-багатур. Здоровой рукой он моментально снял с себя увесистый, украшенный чёрными и синими перьями, железный шлем, кланяясь своему повелителю. Стальные, чашуйчатые доспехи доносили лязгующие звуки, дотрагиваясь своими чашуйками друг до друга, а железное оружие, горделиво и авантажно свисающее с пояса одноглазого полководца, издавало жёсткое звучание, словно переполненное сталью. — Бат-хан, отряд из лучших воинов во главе с военачальником послан на поиски этих жалких людей, убивших наших воинов. Уверен, что потребуется крайне мало времени, чтобы разыскать их и уничтожить! — В последнее время ты часто и во многом уверен, Субэдэй, но толку от этого всё меньше и меньше, — спокойной и ровной мелодией прозвучал голос степного принца, поглощённого мрачными и тяжёлыми размышлениями, окольцовывая воина. — Прошу извинить меня, Великий Хан, если заставил Вас разочаровываться и гневаться, — испытывая некую неловкость и неудобство, проговорил одноглазый полководец, повернув голову в сторону слуги, а после вновь возвращая свой травмированный взор к красивому, благородному лицу хана, — Этого не повторится. — Постараюсь поверить, — равнодушно и отстранённо ответил повелитель половины мира, поднимаясь со своего трона мягким и бесшумным течением, держа в своей тонкой ладони золотой, инкрустированный драгоценными камнями, кубок с вином, спускаясь вниз и вновь совершая несколько размеренных глотков. — Наш доблестный воин, который некоторое время оставался живым после нападения, сказал, что к одному из этих людей обращались по имени Лукьян. Ордынцы чётко запомнили и передали мне, вернувшись в наш стан. Я думаю, что… — Почему я об этом узнаю лишь сейчас, Субэдэй? — хан Батый, перебивая своего собеседника, медленно подошёл к юному монголу, безропотно и тихо стоящему у многослойной постели, грациозно протягивая ему пустой кубок, и снова неторопливо перевёл свой глубокий и пронизывающий до костей, словно рассекающий плоть, взгляд на одноглазого ордынца. — Великий Бат-хан, — полководец монгольского войска неприкрыто замялся в попытках найти для себя хотя бы единое оправдание, — Я торопился доложить Вам важную новость, поэтому, возможно, не успел рассказать всё сразу… Действовать нужно было незамедлительно. — Продолжай, — хозяин степи осторожно прикоснулся своими тонкими, длинными, украшенными яхонтовыми перстнями, пальцами к своей чаше, забирая её из рук слуги. — Я считаю, что человек, носящий это имя, командир того жалкого отряда и выполняет функции их предводителя. Во всяком случае, тот выживший воин описывал его именно так, — чётко проговорил Субэдэй-багатур, делая несколько маленьких шагов в сторону своего повелителя, — Я повелел брать его живым. Хочу лично допросить его и найти ответы на вопросы, терзающие меня, Великий Бат-хан. — Какие вопросы терзают тебя? — опять послышался бархатный, мужественный голос. — Мой долг — защищать Вас, правитель, следить за Вашей безопасностью и безопасностью нашего стана, — уверенная речь пронеслась по шёлковому шатру, — И я хочу знать, кто он, откуда, есть ли ещё враги поблизости. Я твёрдо уверен, что эти жалкие люди как-то связаны с Вашей пленницей, Великий Хан. У меня нет никаких сомнений. И я докопаюсь до этой истины! Моё сердце беспокойно, и я волнуюсь о Вашем благополучии, в первую очередь. Я чувствую, что происходит что-то странное… — Странно то, что ты стал таким мнительным, Субэдэй. Во всём пытаешься узреть подвох. Не приходило ли в твою мудрую голову, что все беды сейчас происходят от твоей невнимательности и рассеянности? — Великий Бат-хан! Я целиком и полностью отдаюсь своим обязанностям, как посвящал себя обязанностям, служа Вашему деду! Но если бы Вы прислушались ко мне и… — Я прислушался к тебе, когда ты убеждал меня, что к моему стану никто и близко не сможет подойти, — резко перебил его хозяин степи, подходя совсем близко и заглядывая прямо в лицо, сверкая своими чёрными, невозмутимыми, полными ярких огней и искр, глазами. Субэдэй-багатур молча стоял перед своим ханом, словно на суде, слушая и принимая его слова, будто ожидая вердикта. Напряжение и волнение чувствовалось в каждом его движении, наполненном скованностью и некой нерешимостью. Сильный, волевой, побеждающий в каждой битве, воин чувствовал себя мелким мальчишкой, которого отчитывают за нелепую и глупую провинность, которую он абсолютно не хотел принимать и признавать. Великий Хан, словно медленным и изящным потоком степной реки, отошёл в сторону от своего главного полководца, направляясь к мягкому, высокому трону, собранному из множества шёлковых, узорных, расшитых золотыми нитями, подушек. Лавандовый шлейф его богато, помпезно, пышно украшенного халата тут же зашуршал, поспевая следом за своим величественным обладателем. — Ступай. Доложишь, как станет что-то известно, — спокойно проговорил хозяин степи, даже не поворачивая головы в сторону своего собеседника, — Я больше не желаю слышать твои важные, как ты выражаешься, но такие нелепые новости. Помни, где бы ты сейчас был, если бы не мой дед.