***
На перерыв со временем, необходимым для принятия решения, судья отвёл полтора часа. Час на обед, полчаса — сделать вид, что есть над чем думать. Сегодняшнее выступление не было катастрофой для Юнги. Он вышел, сказал пару вступительных слов, ибо не имел за привычку распинаться в бесполезном (но эффективном) пиздеже как некоторые (кхе-Чон-кхе-Хосок-кхе-кхе), и принялся непосредственно за своё оплачиваемое фиксированной ставкой дело. Он знал, что быть хорошим адвокатом — это не только иметь отличные теоретические знания, кои у него, в принципе, были в наличии. Ведь хорошему защитнику не обязательно помнить кодексы наизусть. Ему обязательно знать, где и в чём искать лазейки; обязательно иметь подвешенный язык; обязательно быть мотивированным, чтобы хитрить; обязательно являться противоположностью Мин Юнги. Глобально, самому Юнги было наплевать на своё природное отсутствие таланта. Потому что в реальном мире, в мире вне американских телевизионных шоу и корейских драм, большая часть юристов была такой же, как он: кому-то не хватало знаний, кому-то — обаяния, кто-то и вовсе боялся выступать в судах. Получалась такая вот серая правда жизни, от которой не было ни холодно ни жарко. И в этом самом состоянии «я ничто и зовут меня никак» Юнги потратил первые тридцать минут так называемого отдыха — на двойной американо, три сигареты с ментоловой капсулой и размышления о том, как проведёт остаток дня, когда судовой процесс, наконец, подойдёт к концу. Потому что именно так он обычно коротал свои перерывы. В этот раз всё было иначе. Отличия заключались не в привычках и традициях существования, а в количестве сигарет и восприятии самого себя. Подобному сбою в системе имелось веское оправдание — не каждый день ему приходится видеть, как рушится жизнь человека, которого он должен защитить. Сегодня Чон Чонгук есть. Завтра его отправят в тюрьму, и он по-прежнему будет. Потом неделю потратят на медицинские обследования — проверка качества лабораторной крысы. И уже через месяц он начнёт корчиться в муках, а через полгода, возможно, его не станет. Смерть. Финита ля комедия. Зачем смертная казнь, когда можно отдать чью-то жизнь на благо науки? Юнги выбросил бычок в урну, закинул в рот мятную жвачку и вернулся в здание суда, в комнату, отведенную подсудимому и его адвокату для ожидания. Мужчина тихо прикрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной, руки в карманах, и посмотрел на Чонгука. Тот был крепким парнем, но с невинным лицом и мягким голосом, и было сложно представить его способным на тяжёлое преступление при чистом, не затуманенном наркотиками, алкоголем и гормонами разуме. И пусть в каждом человеке живёт убийца. В ком-то он больший, в ком-то — меньший. У Чонгука этот монстр развился лишь до уровня фетуса. Хотя бы это Юнги мог знать точно о своём клиенте. Это было очевидным, пусть и отчасти субъективным фактом, который разделял и понимал, возможно, даже сам прокурор. Хосок не пытался наказать этого несчастного ребёнка. Он предостерегал от глупостей других таких же детей, которые ещё не успели совершить летальную ошибку. Ведь именно по этой причине государственный обвинитель привлёк к данному делу нескольких журналистов. Основная задача — запугать. Дать понять, что с тобой будет, если не начнёшь ценить свою жизнь и чужую. — Жаль, что прокурор Чон не занимается защитой, — молодой альфа нарушил повисшую в комнате гнетущую тишину. — Он умеет говорить. — Да, это один из его многочисленных талантов, — сухим тоном ответил Юнги, пока не зная, к чему приведёт этот разговор. — Какие у вас таланты, адвокат Мин? Они наверняка есть, — Чонгук оторвал взгляд от своих сцепленных в замок пальцев и поднял голову, чтобы посмотреть на старшего мужчину. В его голосе не было яда, в глазах не читалось упрёка. Либо он на отлично играл невинность, либо действительно таковым был. Юнги почти верил в первое. — Я целый кладезь знаний и талантов, — спокойно ответил адвокат и, оторвавшись наконец от двери, сел на скамью, на доверительном расстоянии полувытянутой руки от подзащитного. Руки Чонгука были по-прежнему закованы в наручники, но помимо этого он мог свободно перемещаться в пределах данной комнаты. — Как я понимаю, ни один из них, из этих ваших талантов, не поспособствовал тому, чтобы вытащить меня отсюда. — Я уже говорил вам, Чонгук-ши, о том, чтобы судья признал вас невиновным, не может идти и речи. Выбор есть только между пожизненным и участью лабораторной крысы. — Тогда… — голос парня сорвался с мягкого баритона на неразборчивую хрипотцу, и он тихо прочистил горло, прежде чем продолжить. — Тогда ни один из ваших талантов не помог мне в том, чтобы избежать худшего. Юнги хотел бы сказать: «Не теряйте надежду, решение ещё не вынесено. Вы ещё можете встретить свою старость». Он хотел дать этому человеку, этому ещё недавно подростку надежду. Но какой в этом смысл? Зачем? Чтобы избежать обвинений в свой адрес? Упростить задачу для самого себя? Мин Юнги не настолько жестокий. Он чуть повернул голову, устав смотреть, как британский солдатик, вперёд, чётко перед собой, в стену, и не смог сдержать вырвавшегося изо рта тихого вздоха. Чон Чонгук смотрел на него, на своего адвоката, внимательно, пристально, задумчиво. В его взгляде не было ни страха, ни отчаяния, но и принятия ситуации — тоже. Он был упёртым, возможно, ещё верил во что-то, и Юнги мечтал, чтобы этот час поскорее подошёл к концу. — Мне… только что… пришло в голову… — медленно, выдерживая паузы между словами и слегка растягивая звуки, начал молодой альфа. Что бы там он ни придумал, уверенности в своих предположениях у него не было, и всё же он хотел попытаться. — Альфы всегда чуют беременность, особенно у омег. И это главный инстинкт альфы — защищать омегу в положении. Так какой тогда смысл в том, что… — Нет, — перебил парня Юнги и в подтверждение своего отрицания покачал головой. — Нет. Господи, чему вас сейчас учат в школах? Это ведь база. Альфы ощущают феромоны, свидетельствующие о беременности, но порыв защищать вынашивающих бет и омег — это социальное явление, норма человеческого поведения, здравый смысл. Всё это не работает, когда альфа в гоне. И всё это не работает от слова нифига, когда гон затуманен одурманивающими веществами. В таком состоянии альфа думает инстинктами. И инстинкты ему подсказывают — передать собственную генетическую информацию, будь то его сын или дочь родного брата, и уничтожить чужую. Чужой омега с чужим ребёнком — это сигнал нападать, а не наоборот. Так работает естественный отбор. Поэтому… поэтому так легко поверить, Чонгук-ши, что вы сделали то, в чём вас обвинили. Гон, алкоголь, наркотики, стресс, а потом… чужое потомство… Любой альфа мог бы оказаться на вашем месте. Между ними запало молчание, нарушаемое лишь по-прежнему сиплым дыханием забитого носа подзащитного. Юнги виделся с ним несколько раз за последнюю неделю, и каждый раз он дышал с затруднением, будто пребывал на промежуточной стадии между здоровьем и болезнью, или болезнью и выздоровлением. Адвокат полез в карман пиджака и достал оттуда назальный спрей, купленный вчера специально для клиента. Так великодушно с его стороны, чёрт подери. — Мне действительно очень жаль, — Юнги протянул белый флакон. Чонгук опустил на предложенную вещь взгляд, потом поднял свои большие глаза обратно к лицу адвоката и нахмурился. — В том, что я стану лабораторной крысой, есть ваша вина, адвокат Мин? Юнги опустил руку со спреем на лавку, отчасти удивлённый и очень обескураженный данным вопросом. — Что вы имеете в виду? — Я имею в виду то, что, будь вы менее равнодушным, более компетентным адвокатом, у меня был бы шанс на жизнь? Виноват ли я в том, что неделю назад не настоял на вашей замене? Когда ответа не последовало в течение минуты, Чонгук подскочил с места, схватил Юнги за грудки рубашки и прокричал в его лицо: — Ответьте мне! Юнги захотелось упереться ладонями в лицо альфы, оттолкнуть его от себя и крикнуть в ответ: «Нет!». Вместо этого, не моргая, не разрывая зрительный контакт, мужчина втянул громко носом воздух и сказал ровным спокойным голосом: — Если бы у вас было много денег, господин Чон. Если бы у вас были все деньги этого мира. Вы смогли бы подкупить всю прокуратуру. Всё министерство юстиции. Всю страну. И тогда вы вышли бы на улицы Сеула свободным человеком. Но если бы вы предложили все свои деньги одному лишь, но самому лучшему в Корее адвокату, он поступил бы крайне подло, взяв их у вас, — медленно, но уверено Юнги обхватил пальцами чужие запястья и с силой надавил, заставляя парня разжать ладони на своей рубашке. — Я не вижу способа вытащить вас из этого дерьма законным путём. Если бы я мог, то изначально носил бы более заинтересованную маску на своём лице. Но мне платят недостаточно, чтобы я уничтожал улики и сфабриковывал результаты расследования. Чонгук отпустил рубашку, опустил руки и опустился сам, на скамью, рядом с адвокатом, по-прежнему нос к носу с ним. Теперь в его глазах не было спокойствия, теперь в них читалась нескрываемая обида. Они блестели от едва ли сдерживаемых слёз. — Их было трое. Трое мужчин. Пусть даже один был омегой, — голос Чонгука слабо дрожал, но слова выговаривались чётко, решительно. Он всё ещё искал решение проблемы. — Я знаю, что альфы в гоне — ёбанные берсерки. Я это прекрасно понимаю. Но заколоть до неузнаваемости двоих? А потом избить до смерти третьего? Вы и прокурор Чон делаете мне много чести. — Вы удивитесь, Чонгук-ши, на какие чудеса способны альфы, — адвокат покачал головой. — Думаете, я не рассматривал эту возможность? Думаете, я не пытался воспроизвести сцену убийства под другим углом? Это было моей первоначальной стратегией защиты: Минсу заколол своих друзей, а вы убили Минсу. И в этой версии даже имеется свой неоспоримый смысл. Но… — Но. Презумпция невиновности! Если есть сомнения, не значит ли это, что закон должен принять мою сторону? Нет никакой уверенности в том, что… — Она есть, — оборвал его слова Юнги, почувствовав подступившую в горлу тошноту от бурлящего в воздухе запаха отчаяния. — Она есть, потому что предположения — это истории, истории — субъективны. А улики против вас — объективны. — Да, прокурор Чон, спасибо, я знаю и без вас! — Послушайте… — Закройте рот, — Чонгук встал со скамьи, отошёл в другой конец комнаты и прислонился лбом к холодной стене. И Юнги закрыл рот. Потому что, в самом деле, что он ещё мог сказать? Что ещё мог сделать? По правде говоря, он симпатизировал Чон Чонгуку. Настолько, насколько возможно в данной ситуации. Он симпатизировал ему, потому что большую часть времени этот парень вёл себя достойно. И жалел его, потому что, с чисто человеческой точки зрения, по личному, никому не нужному мнению Юнги, этот человек не заслуживал смерти и тем более мучений перед ней. — Если бы я мог, — спустя пятнадцать минут молчания сказал мужчина, но застопорился, не будучи уверенным, что стоит озвучивать свои мысли. Всё это время Чонгук стоял в одном положении — лбом притиснувшись к стенке. И даже когда адвокат заговорил, он никак не отреагировал. Не пошевелил ни мышцей. — Если бы я мог, я бы снял с вас эти наручники и отпустил на волю. — То есть вы признаёте, что закон несправедлив, — ответил в стену Чонгук и, упершись в неё руками, оттолкнулся. Он крутанулся на месте, с закушенной нижней губой и задумчивым, опущенным в пол взглядом. — Закон существует не для справедливости. Он существует для поддержания порядка. А в порядке возможно некое подобие справедливости. — Что есть некое подобие справедливости для одного маленького человека? — Чонгук горько рассмеялся и покачал головой. — Для человека, обвинённого в тройном убийстве и приговоренного к негуманной смерти, закон — это целый конец света, и в нём нет ничего прекрасного или справедливого. — Мне действительно жаль, Чонгук-ши. — Если вам жаль… если вам действительно жаль… Когда мы вернёмся туда, когда они зачитают приговор… не ставьте на этом точку. Адвокат Мин, — молодой альфа подошёл к Юнги и опустился перед ним на колени. — Не ставьте на мне крест. Юнги отрицательно покачал головой и попробовал встать, но Чонгук взялся крепко за его руку обеими ладонями, удерживая на месте. — Подайте на апелляцию, адвокат Мин. Я прошу вас, подайте на апелляцию. Дайте мне ещё один шанс. — Как вы себе это представляете? — Юнги не смог скрыть раздражение в голосе. Вся эта ситуация… она нервировала. Выводила из колеи. Это было тяжело. — Думаете, во второй раз я смогу защитить вас лучше? Думаете, ко второму слушанию произойдёт чудо? Чего вы хотите от меня? — Мне нужно больше времени. Нам нужно больше времени. Я… Я знаю, что вы сможете разобраться во всём, адвокат Мин. И я смогу что-то вспомнить. Мы что-то придумаем. Я знаю, что выход есть. — Чёртовы упёртые альфы, — мужчина прыснул со смеху и вырвал из чужой крепкой хватки свою руку. — Чёртовы придурки. Хватит, господин Чон. Прекратите тешить себя пустыми надеждами. И примите своё наказание с достоинством. Юнги встал и, обойдя по-прежнему стоящего на коленях молодого парня, пошёл к выходу из комнаты. До начала заключительной части слушания оставалось полчаса, но адвокат больше не мог находиться в этой комнате. Она так сильно провонялась феромонами, что даже от ментоловых сигарет и сильной жвачки со вкусом перцовой мяты не осталось почти никакого эффекта. Его тошнило: от запахов, от возлагаемой на него надежды, от собственного бессилия и, самое главное, от искреннего желания помочь Чон Чонгуку. — Как я могу принять с достоинством наказание, — закричал Чонгук до того, как Юнги успел выйти из комнаты, — которое я не заслужил! Как я могу смириться с тем, что противоречит здравому смыслу! И если ты думаешь, что я могу так просто закрыть на это глаза, то пошёл к чёрту, Мин Юнги! Пошёл, сукин ты сын, к чёрту! Захлопнув за собой дверь и проигнорировав вопросительный взгляд охранника, Юнги побежал в туалет. Ввалившись в свободную кабинку, он упал на колени, наклонился над унитазом и вырвал одним кофе с жёлчью. — Чёрт подери… Поэтому он предпочитал работать с низкокалиберными преступниками. Поэтому избегал тяжёлых дел. Было нелегко, от запахов и от эмоций, чужих и своих. Хотелось забить болт на вынесение приговора, собрать свои вещи и уйти. Возможно, просто домой, а может, насовсем. Ещё не поздно было послать всё к чертям собачьим и заняться серьёзно своим хобби. Делать музыку намного легче, чем копаться в скучной юридической литературе и позволять поливать себя чужим дерьмом. Вытерев губы и подбородок туалетной бумагой, Юнги выкинул её в унитаз, нажал на кнопку слива и, шатаясь из стороны в сторону, вышел из кабинки. Он несколько раз ополоснул рот, после закинул в него две подушечки мятной жвачки и на долгих десять минут уставился потускневшим взглядом в зеркало. В голове было пусто, будто со рвотой вышли наружу все чувства и мысли. Юнги любил такое своё состояние — чистая нейтральность, и ни тебе боли, ни тебе глупой радости, а тот самый пофигизм, который он привык надевать на своё лицо, как маску. Выйти из немого спокойного транса помогла захлопнувшаяся за спиной дверь и глухой звук медленных шагов по кафелю. Юнги перевёл взгляд на отражение прокурора Ким Намджуна, слабо кивнул ему, и когда тот зашёл в кабинку туалета, отвернулся от раковины и посмотрел на наручные часы. До заключительной части слушания оставалось ещё двенадцать минут, и это время мужчина решил провести в зале. Помещение начало заполняться всего через несколько минут, и когда, наконец, судебный пристав привел подсудимого Чон Чонгука, адвокат сделал вид, что углублён в чтение списка улик, ни одна из которых не была опровержена защитой полностью. Возможно, со стороны этот жест выглядел как пассивно-агрессивное поведение, а Юнги ненавидел подобное, но как ещё вести себя со своим клиентом, он не знал. Несмотря на, очевидно, принятое судьёй решение, бюрократия была страшной и тормозящей прогресс силой. То, что растянули на полчаса, могло закончиться за пять минут. Если бы только чёртово уголовное и гражданское право не требовало в свою честь тысячи литров словесного поноса. Всё время, пока Хосок говорил, Юнги вдавливал руки в колени, пытаясь заставить ноги не выстукивать в сидячем положении чечётку. Он нервничал. Так сильно переживал, как на своём первом слушании. И даже тогда оно не казалось таким изматывающим. В конце концов, Мин Юнги славился среди юридического бомонда своим абсолютным, приправленным сарказмом, пофигизмом. Когда его пригласили выступить с заключительной речью, мужчина так резко встал, что чуть не перевернул стул, и, пробормотав неловкое «Прошу прощения», вышел в центр воображаемой сцены. Он повернулся лицом к судье и заговорил. Его речь была сухой, зазубренной до звука, лишённой эмоционального окраса, абсолютно индифферентной. Юнги знал, какое оказал впечатление на слушателей. Их мнение не имело значения, но он понимал, что где-то в глубине души судья был с ними согласен. Ведь если адвокат не заинтересован в защите своего клиента, значит, вина последнего очевидна. Адвокат не помнил, как вернулся на своё место. Не заметил на себе холодный, наверняка пронизывающий до костей взгляд Чонгука. Прослушал завершающую речь судьи. Словил только самое главное: — …приговорён к лабораторному заключению. Послезавтра, в семь утра, Чон Чонгук будет конвоирован в Пусанскую колонию строгого режима особого назначения…Глава 2
3 февраля 2018 г. в 18:54
Сигарета перед судом — это традиция, которую не нарушает ни один порядочный адвокат с никотинозависимостью. Одни успокаивают ею нервы, другие шутят — «на удачу», а в третью категорию входит Мин Юнги, который просто хочет не дышать феромонными испарениями чужих тел. В этот раз, прибыв на час раньше к зданию центрального окружного суда Сеула, мужчина выкурил не одну, не две и даже не три, а целых пять сигарет, одну за другой. Он не из тех, кто пребывает в состоянии нервного тика, когда боишься что-то потерять. Юнги терять, по сути-то, нечего: ни работу, потому что он выполняет свой положенный минимум, ни свободу, потому что не совершил ничего плохого, и ни деньги, потому что он отлично живёт и без ежемесячных премий.
Этот вторник был маленьким, но всё же исключением. Юнги нервничал. Сильно нервничал. До дрожи в руках, до слабости в ногах, до кома в горле и лёгкого головокружения (которое только усугубилось, кажется, после количества выкуренных сигарет). Он нервничал по двум причинам: одной из них был Чон Хосок, второй — Чон Чонгук, и чёрт бы подрал и первого, и второго.
Зал суда был полем боя прокурора Чон. Там пахло кровью обкусанных в нервозном состоянии губ, и страхом, и несогласием, и правдой, и ложью. Ещё там пахло альфой, как холодным мужским одеколоном, который прочно ассоциировался у окружающих со словом «сила». В детских сказках, но чаще грязных, не присыпанных сахарной пудрой мифах, любимой темой для разговоров был «голос» — дар убеждения, гипноз, просачивающийся сквозь тембр и заставляющий бет и омег склонять головы в немом послушании. Конечно, всё это неправда. Конечно, подобного не существует. Но временами, наблюдая за лучшим другом в шкуре обвинителя, Юнги не мог понять, что сильнее: логика доводов или сила его голоса.
Дело Чон Чонгука было лафовым, если ты ленивый адвокат, ищущий оправдания не ударять пальцем о палец. Оно было лёгким и в то же время тяжёлым. Потому что проиграть его мог кто угодно: как юнец, выезжающий на чистом энтузиазме и сухих университетских знаниях, так и ветеран своего дела, имеющий за плечами десятилетия опыта. И всё же оно было сложным, потому что задевало моральную сторону вопроса; потому что на месте подсудимого, этого обычного молодого парня, мог оказаться даже прокурор Чон. Вся правда заключалась в том, что одним людям везёт, а другим — не очень.
Юнги вошёл в зал суда, сел за стол, расположенный у стены напротив такого же, который вскоре займут прокуроры, и приготовился ждать. Вскоре помещение начало заполняться, сначала вольными слушателями, семьями жертв, охранниками, юристами. Предпоследним, кто вошёл в зал, был Чон Чонгук. Адвокат подвинул стул, указывая подзащитному сесть рядом, и, чуть наклонившись, прошептал в ухо: «Всё в порядке?». Почти сразу, заметив тёмные круги под глазами Чонгука, его потрескавшиеся и искусанные до крови губы, бледную кожу лица, Юнги захотелось прикусить собственный язык и больше никогда не задавать таких глупых вопросов. Конечно, малец не был в порядке. На его месте каждый второй уже повырывал бы половину волос на голове.
— Да, — прошептал Чонгук, а потом повторил чуть увереннее: «Да. Я в порядке».
Юнги кивнул, выпрямился на стуле, взял в руку карандаш и уставился на Хосока внимательным взглядом. Тот же, почувствовав обращённое на себя чужое внимание, поднял голову, мягко, почти незаметно для посторонних глаз улыбнулся и вернулся к изучению сценария обвинения на планшете. Его губы снова задвигались в немом повторении ранее заученных фраз. Рядом, в абсолютно расслабленном режиме, сидел прокурор Ким Намджун и что-то печатал на своём смартфоне. Сторона обвинения была готова. Сторона обвинения абсолютно точно не парилась. Юнги завидовал.
Наконец, в зал вошёл судья Пак. Все присутствующие встали, потом сели, пережили официальную часть, и прокурор Чон приступил к зачитыванию обвинения.
— Уважаемый суд, уважаемые участники процесса! Сегодня нам предстоит вступить в судебные прения по уголовному делу, рассматриваемому в этом зале впервые, но хорошо знакомому достопочтенной коллегии по многочисленным аналогиям и нелицеприятной статистике. Гендерные реформы, проведённые в семидесятых годах прошлого столетия, привнесли равноправие между мужчинами и женщинами, альфами, бетами и омегами, в политическую и социальную жизнь как каждого отдельного индивидуума, так и всей страны. Человеческую природу, тем не менее, невозможно отменить, но можно взять под контроль — воспитанием, чувством ответственности, силой воли. Некоторые, а то и каждое из этих простых, элементарных понятий до сих пор игнорируются людьми, на которых в былые времена последователи возлагали большие надежды и ожидания.
— То, что я говорю, могло бы показаться вам чистейшей воды риторикой, призывающей к эмоциональному восприятию проблемы, — прокурор сделал театральную паузу, чтобы указать пультом в сторону интерактивной доски и включить слайд с графиком. — Но позвольте продемонстрировать противоположность, диалектику, логику в её чистом виде — она заключается в сухих цифрах. Обратите внимание: пятьдесят три процента преступлений средней или тяжёлой категорий совершены альфами. Из них половина — как следствие неправильного контроля периода гона. Величина этих показателей обратно пропорциональна популярности освещения данных судовых процессов в прессе и медиа. Позвольте пояснить…
Прокурор Чон перевёл взгляд с зала на напряжённого, словно натянутая струна, Чонгука, потом на судью, потом снова на Чонгука и обратно в зал.
— В какой-то момент убийства, совершенные в «состоянии особого аффекта» у альф, стали настолько привычным делом, что журналисты попросту потеряли к ним интерес. Что, в свою очередь, привело к низкой проинформированности населения и халатному отношению молодых людей к собственной жизни и к безопасности окружающих. Именно это произошло с господином Чон Чонгуком, — не отводя больших, честных глаз от вольных слушателей, Хосок указал свободной от пульта рукой в сторону упомянутого им человека. — И именно это случилось с теми, чьи семьи сегодня собрались здесь, в этом зале, по воле несчастного случая.
— Чон Чонгук обвиняется в хранении, употреблении и распространении наркотиков, в хулиганстве, в покушении на убийство главного свидетеля дела, а также в убийстве трёх человек, совершённом с особой жестокостью. Также стоит отметить, что одной из жертв был омега, находящийся на тот момент в положении. Данный факт является самым отягощающим обстоятельством, он свидетельствует о потенциальной опасности подсудимого как в периоде гона, так и в своём обычном состоянии. Потому что, даже пребывая в «феромонной ловушке», отягощённой одурманивающими веществами, для абсолютного большинства альф не свойственно проявлять столь дикую агрессию, ограничивающуюся не только избиением кулаками или другими частями тела, но и подручными средствами. Нанесение смертельных и многочисленных увечий режущим инструментом было методичным и крайне жестоким, граничащим с чистым садизмом и, возможно, социопатией.
— Зная о своей кондиции, имея полное среднее образование, а значит, располагая знаниями об особенностях своей вторичной половой принадлежности, пятнадцатого ноября, на следующий день после окончания гона, обвиняемый пренебрёг возможными последствиями. Анализ крови показал приём алкоголя и наркотического вещества под названием турноил. В следствие этого Чон Чонгук в ночь на шестнадцатое число совершил ряд тяжёлых преступлений, за которые по параграфу «а», части номер три, статье двадцать один, по параграфу «а», части номер два, статье пять, по параграфу «б», части номер три, статьям двенадцать и двадцать три уголовного кодекса Республики Корея я предлагаю признать его виновным и назначить ему самую строгую меру наказания в виде пожизненного заключения с участием в проведении специальных опытов.
Закончив вступительную речь, прокурор Чон поклонился судье и сел на своё место.
— Мы вас услышали, прокурор Чон, — пробормотал в микрофон судья Пак и перевёл взгляд холодных и незаинтересованных в происходящем глаз на Юнги. — Сторона защиты, прошу.
Перед тем как встать и выйти на растерзание львам, адвокат Мин отпил из бутылки воды, слабо поперхнулся и попытался взять себя в руки. Он был не рад оказаться здесь. Возможно, всего лишь чуть меньше, чем сам виновник торжества.
Чёрт бы подрал этих гормонально напичканных альф.
Примечания:
Следующую главу стоит ожидать к первым числам марта, ибо собираюсь заняться продой к "Нет, ты не Бог". Всем весёлого февраля! ᶘ ͡°ᴥ͡°ᶅ
UPD. Прода задерживается, дописываю другой фичок.