Не тот улов

      Матушкины племянники, Олаф и Магнус, даже пиратами будучи, оказались вполне неплохими ребятами. Конечно, никто мне так о их общих с Дэмом делах не рассказал, да я и не заикался — о таком вслух не говорят. Но, слово за слово, по намекам, да по молчанию, выяснил, что Дэм им от погонь помогал уходить и бури пережить, а в обмен они ему всякие нужные вещи добывали, от подводного народа чарами защищенные. И если человек такую вещь добровольно передаст — сможет русал или русалка до нее дотронуться. И в пар после этого не оборотится. А что за вещи такие и для чего они Дэму понадобились, узнать мне не удалось. Мариаль все время вокруг Олафа вилась. И не скрывала, что глаз на него положила. Трещала без умолку и краснела невпопад, как это у девиц влюбленных заведено. А когда вдалеке наш с Дэмом остров виден стал, так и вовсе осмелела — на шее у него повисла и целоваться прилюдно начала.       Смотрел Дэм на такое ее поведение непорядочное и краснел все больше. Молчал, и попытки мои разговорить в упор не замечал. К острову приплыли и уж пора было б откланяться. Мариаль радостная сообщила: — Мы, дорогой братец, поженимся! Скоро вас с Вэлом на свадьбу позовем! И у гада моего морского чаша терпения переполнилась. — Ты?! С ним?!       Не успел глазом моргнуть, как перекинулся мой Дэм в жуткое чудовище, каким я его несколько раз под водой видел. Только теперь лапы себе чешуйчатые да когтистые отрастил.       Жвалами и клешнями к пирату ненавистному потянулся. Но путь ему два других чудища чуть поменьше преградили. Итар и Мариаль тоже обернулись.       И началась между ними драка. Пираты, знамо дело, в стороне не остались и капитану своему на помощь кинулись. Пришлось и мне за меч схватиться, хоть и зла на них не держал. Ну… ничего личного. Кинжал, который в меня метнули, будто с невидимой стеной столкнулся, рядом упал. Опять Дэмовы штучки. Когда чудища мачту повалили, заорал: — Дэм!!! Хвост твой русалий!!! Пора уже и честь знать!!!       Оглянулся на меня, кузенов раскидал. И все еще в чудовищном обличии оставаясь, за борт сиганул. И я следом. Благо никто останавливать не пытался.       Пираты по воде из луков стреляли и заговоренными стрелами. Но ни я, ни Дэм на поверхности не показывались. Так под волнами до острова и доплыли. Преследовать они не решились.       И вот, когда на берег выбрались, соизволил Дэм человеческий облик принять. В мою сторону не глядя, уселся на прибрежных валунах и здоровенную рыбину сожрал. Подождал, пока гад мой морской наестся, тогда руку на плечо положил и все-таки решился: — Ты чего?! — Древний род позорит! С двуногим!!! Да еще и с пиратом!!!       И мне бы промолчать, но обида за матушкину родню одолела — чай и мне не чужие… — А сам-то?! И сцепились. Давно уже так не дрались. И хорошо, что изранен он был, а то несдобровать бы мне.       А когда бить друг-друга уж силы не было — уселись рядом, все на том же прибрежном валуне, теперь уже кровищей перепачканном. — Не вздумай в шторме их корабли утопить!!! — на него рявкнул. — А ведь хотел, — и гад мой морской рассмеялся зло. — Подло!!! Ничего он на это не ответил. Так молча и сидели, море рассматривали. И все же решился до руки дотронуться. Он позволил. — На свадьбе их еще погуляем, — сказал и язык прикусил. Ну и взаправду шторм нашлет?! Но он не огрызнулся в ответ. Еще посидели, помолчали, а потом… обнялись, да так, что у обоих ребра хрустнули.       Вэл… Все еще боюсь поверить тебе снова. Или… проснуться в камере на утро казни и понять, что все случившееся было лишь сном.       Но… ты здесь. Волшебство и Море вернулись ко мне. Ты вернул то, что разрушил. И ты терпеливо ждал, пока я плавал рядом с островом, то совсем близко рядом с берегом, то уходя в глубину. Я вел себя как безумный. Нет! Я и был безумным! Безумным от счастья, от свободы. Я нырял под волны, которые сам же и вызвал. Я выпрыгивал из воды, красуясь блеском новой чешуи в лунном свете.       Я шептал слова власти и создавал крошечные смерчи на берегу. Ты ворчал, а я радовался как ребенок. Хоть и понимал, что впустую тратил чары. И ты не возражал, когда сообщил, что хочу побыть в море один. Вэл…       Морская вода лечила мои раны и мою душу. И Луна сияла с безоблачном черном небе. Двуногие любят такие ночи. Они любят смотреть на Луну. И я делал то же самое. Смотрел на Луну сквозь морские волны. Смотрел на Луну вместе с Вэлом, оставшимся на берегу.       А потом вернулся к нему. Вернулся обессиленный и счастливый. Я изменил свое обличие только, когда стал задевать плавниками дно.       И я был счастлив, когда Вэл бросился ко мне, когда помог подняться и выйти из воды. И когда мы добрались до пещеры, он прошептал: — Ты… это… прости. У нас, двуногих, морды за такое бьют. — И все?! — Ну, еще дерутся, а потом пьянку устраивают для примирения, а потом дальше живут.       Не мог не засмеяться, ведь он говорил о своих родителях. Да, Фрэд Окаянный и Кэтилина Великанша достойный пример для подражания! — Ну прости! Или дальше дуться будешь?! Хвост твой рыбий! И слегка толкнул. Еле удержался на ногах. — Да, подраться у тебя не получится, — явно пытался скрыть угрызения совести. — Давай спать, — прошептал ему в ответ.       Я хотел так много сказать. Но… он вряд ли поймет. У нас, морского народа, все иначе, чем на суше. И поцелуй — не просто поцелуй. Мы не способны шутить чувствами и не умеем прощать. Мы мстим. Или губим, или гибнем сами.       Вэл не принадлежит к моему миру. Потому никогда не поймет всего этого. И я всегда должен буду помнить о том, что он другой. — Дэм, — его рука коснулась моего бедра.       Такая реальная. Такая теплая. И медленно поползла вверх. Все еще не мог привыкнуть к чувствительности человеческой кожи, беззащитной, гладкой, лишенной чешуи. И вздрогнул. Но не от страха или боли, скорее, от странного и все еще незнакомого удовольствия. — Прости! — он резко отдернул руку. — Вот я дурень! У тебя ж раны!       И он отодвинулся от меня на самый край кровати, такой же странной для сына моря, как и эти его прикосновения. — Тебе не за что извиняться. Продолжай…       И я осторожно придвинулся к нему. Раны уже зажили — море прекрасный лекарь. Рыбу и устриц я ел без ограничений, потому теперь чувствовал совсем иной голод. Не решился взять его в море. Опасался, что инстинкты хищника все же победят и тогда убью его. — Вэл.       Я лежал неподвижно и просто смотрел на него. Сдерживал себя. Иначе бы набросился, повалил на спину, ласкал, но грубо собственнически. Прокусил бы кожу на плече или шее, чтобы почувствовать вкус его горячей крови. И взял бы его, наслаждаясь болью и криками, упиваясь своей властью над ним. Но… нет. Во мне говорил хищник, спрятавшийся под гладкой, человеческой кожей. — Я… твой…       И когда он встал на колени, когда взял мою руку и поднес ее ко рту, когда стал медленно облизывать горячие пальцы, мне пришлось призвать на помощь всю свою выдержку.       И когда он расставил ноги и, все еще держа меня за руку, посмотрел из-под длинных густых ресниц, я все же смог сдержаться и не причинить ему боль.       Я касался его влажными пальцами, осторожно проникал ими внутрь, стараясь унять дрожь в руках. Останавливался, если он вскрикивал. Но продолжал вновь. Я не мог возразить ему. Впрочем… он хотел того же, что и я. Вэл…       Вэл облизал мое возбужденное естество, направил в себя и начал медленно насаживаться на него, все еще глядя мне в глаза. И пришла моя очередь… Сначала стонать, а потом и кричать в голос.       И я простил ему все. Ради такого примирения был готов почувствовать всю ту боль еще и… не раз.       Проснулся среди ночи от невыносимой тоски. Вэл… но Вэл был рядом и спал, теперь уже привычно сжимая меня в объятьях. Не сразу понял, что эта тоска — не моя собственная. Это тосковало море, в бессловесной скорби шептало тихими волнами. Море страдало потому, что один из его сыновей решил уйти. Добровольно. Без возврата.       Хотел бы остаться здесь, с Вэлом, заткнуть уши, притвориться, что не слышу. Но… нет.       Я точно знал, кто это. Отец. При его-то силе и могуществе! Но он так и не смог простить и забыть мою мать. Смертную девушку, которая не смогла разлюбить сушу, потому и погибла от тоски и отчаяния. И он считал ее смерть предательством.       И в этот скорбный час море звало своих детей. Не услышать его зов было невозможно. И я разбудил Вэла. — Чего?! — Сейчас плывем к Акульей Скале. Он посмотрел на меня и не стал спорить. Море шептало. Море прощалось со своим сыном.       Я знал, что многие мои братья и сестры будут здесь, чтобы увидеть. И не только они. А позже, когда все свершится, мы запоем песню в память о нем. Вэл молчал, хоть все еще не понимал, что происходит. Но у него хватило ума не задавать вопросов.       Мы подплыли настолько близко, насколько это дозволяется обычаями морского народа.       Что я чувствовал? Злобу? Радость? Грусть? Нет. Я не чувствовал ничего, хоть и знал, что мой единственный родитель… несколькими волнами позже, перестанет существовать.       Он появился рядом со скалой, окруженный своей свитой. Его тело мерцало серебром. Море шептало. Море ждало жертвы. Шептались и они, не желавшие терять власть, все еще надеявшиеся, что он передумает.       Тщетно. Он был мертв уже давно. Он умер, когда не стало ее. И потому мстил мне: я посмел быть похожим на нее и оставаться живым. Поднялась высокая волна и швырнула его на камни Акульей Скалы. Вот и все. Ему нет возврата. — Твой батя… он… что?! — начал было пораженный Вэл. — Молчи! — огрызнулся я. Он имел право на тишину. Он заслужил ее своей храбростью.       Агония не продлилась долго. Он дернулся, открыл рот в беззвучном крике-вздохе. От живых его теперь отделяла незримая стена. Он замер. Последний шанс. Если бы он обратился человеком — сохранил бы жизнь, но не смог вернуться к родной стихии. Но он не обратился. Сияющее серебром тело еще раз дернулось, зашептало море, а на камнях Акульей Скалы остались лишь хлопья белой пены. Высокая волна слизнула их без следа. Море забрало свое.       Вэл без слов сжал мою руку. Я услышал песню и подхватил. Печальную, тягучую, но без злобы. Если бы он погиб из-за двуногих, мы бы устроили шторм и отправили на дно все корабли, бывшие сейчас неподалеку. Но в его смерти не было их вины. Разве что одной из них, умершей и тем самым убившей его.       Это была лишь поминальная песня. Для ушедшего короля, бывшего справедливым для своего народа. И море горевало вместе с нами.       На остров вернулись под утро и я так и не смог ничего объяснить Вэлу — просто не находил нужных слов. — А трон-то кому достанется?! Как практично! В этом весь Вэл! Погоревали — пора думать о жизни. — Одному из старших сыновей. Тому, который выживет. Они сейчас сражаются в пещере под тронным залом, — голос все же прозвучал резко, хоть и пытался избежать этого. Я надеялся, что больше он ничего не спросит, но… — И тебя не позвали?! — Я связал себя с двуногим древними чарами, потому потерял право на престол. Любопытный Вэл хотел еще что-то спросить, но я резко оборвал: — Надеюсь, этот разговор подождет до утра, — и снова не удалось скрыть резкость в голосе. Уже засыпавшему, все же прошептал ему на ухо: — Да, благодаря тебе мне не стать Морским Владыкой, но по этой причине ни один из моих родственников не явится сюда, чтобы расправиться со мной. А в ответ услышал очередное сонное: — Угу…       И он снова сжал меня в крепких, жарких объятьях. Что ж, возможно Вэл только прикидывается дурачком.