Заново вместе

- Быстрее можно? - грубо спросил Михаил, нахмурившись и вглядываясь в дорогу. Хотя эта фраза была даже не вопросом, а утверждением. Рамик тяжело вздохнул и в который раз прибавил газу. Мотор машины гулко заревел, легкой вибрацией расходясь по всему салону. Миша положил локоть на свое окно, подпирая рукой голову. Ноготь грубого пальца Горшенева сначала уперся в его же губы, искусанные до невозможности и постоянно кровоточащие, а после и в зубы, которые тут же начали грызть прозрачную пластину. Горшок нервничал. Жутко. В голове не было ни единой мысли, кроме той, что нужно успеть, спасти. Легкая до этого ампула близнеца стала тяжелеть в кармане с каждой минутой и уже, казалось, была готова провалиться куда-то в Ад, утащив за собой бедного Мишу. Он винил себя. Очень. Его сердце готово было выпрыгнуть наружу от распирающего волнения, оставив своего хозяина в гордом одиночестве. Ведь даже надежды не было. За это Горшенев себя корил. Какие к черту надежды, если впереди виднелась огромная пробка? - Вот же суки, - прорычал он. - даже это рассчитали. Да, сейчас он готов был винить всех. Всех и себя. Себя в первую очередь. Так много было сделано им самим для того, чтобы все обернулось так. Вот именно так. А он даже и не замечал в этой суете, спешке и потоке дней, что теряет не просто человека, не просто поэта и музыканта, друга, товарища, - он теряет Андрея. За все эти дни он стал диагнозом. Въелся в сознание и разум. Стал главной мыслью и главной (недосягаемой) целью Миши. Ровно за эти три дня. Хотя нет, он был им и раньше. Но из-за всякой мишуры этого было совершенно не видно. А вот теперь Михаил может остаться один. Абсолютно. За этими мыслями наш герой и сам не заметил, как пробка медленно рассосалась, и машина наконец начала свое движение с прежней скоростью, несясь по городской дороге. Вскоре начали виднеться крыши старых двухэтажных домов того района, куда так торопился Горшок, затем и сами дома, а после и заброшенное кирпичное здание, напоминающее больницу. Миша нервно дернулся. Во дворе было пусто. Не было даже обычных черных машин, на которых, словно в фильмах про бандитов, приехали бы сюда "друзья". Дверь машины таксиста открылась. На улицу выскочил Горшенев, который уже нащупывал рукой "близнеца" в кармане. Где-то на одном из деревьев пронзительно крикнула ворона. Михаил выразительно послал ее нахуй. Ворона, дернувшись так же, как Миша пару секунд назад, вспархнула и поднялась в небо. За ней - еще с десяток иссиня-черных птиц. Горшенев бросился в здание. Там, на каких-то грязных матрасах, возле гниющих досок и груды вздувшихся кирпичей, лежал его Андрей. Обливаясь холодным потом, неся бред и сжимая замертвелыми пальцами, он хрипло звал Мишу из последних сил. - Андрей! - долгожданный гость ринулся к матрасам. Князев тихо всхлипнул, тут-же заходясь в припадочном кашле. Двигаться не было сил. Дышать было настолько больно, что его легкие специально выталкивали пыльный воздух, судорожно сокращаясь. Тело же его, не особо стройное, нескладное, было горячим на ощупь. Дрожащими руками Миша переложил голову друга себе на колени, сев перед ним. - Андрей! Андрей, дыши! - Горшенев мягко бил по щекам друга. - Дыши, родной мой, я сейчас! Быстро и умело достав ампулу и проведя все необходимые махинации с ней, Миша уже искал вену у Андрея, поднося еще пару минут назад валявщийся рядом шприц к мягкой коже. В одну секунду Горшенев сделал укол Князеву, в ответ получив наполненный болью сиплый стон. Шприц был откинут в сторону. Михаил прижал друга к себе. Из его глаз, на разорванную футболку Князя, капали горькие слезы. - Господи, Андрей, дыши! - шептал в бреду Миша. - Не оставляй меня, слышишь? Я прошу, старайся выжить! Ради всего, Андрей! - Миш, - в один миг голос Князева стал прежним. Глаза, мутные от мучений, стали привычного небесного голубого цвета. Пальцы выпустили липкую ткань и мягко коснулись щеки Горшенева. - Миш, прости. Миша поднял глаза на друга, схватив его ладонь в свою и начав целовать его пальцы. - Миш, мне больше не больно. От этих слов разряд электрического тока пронесся по телу Горшка. Он крепче сжал руку, уткнувшись в нее щекой, и смотрел в глаза Андрея. Глаза, которые навсегда замерли в одном положении. Глаза, которые больше никогда не посмотрят на Мишу. Глаза, в которых навеки запечатлилась боль и смерть. Михаил медленно осунулся. Из свой ладони ладонь Андрея не выпустил. Сжал ее еще крепче и прижал к груди. И все смотрел, смотрел в его глаза, будто не веря. А после, уже другой рукой, закрыл опустил Князеву холодные веки. Он. Не. Успел. Миша осторожно уложил тело друга на свою кофту, которую он специально расстелил на одном из матрасов, наклонился и, сглотнув горькую слюну, оставил свой нежный поцелуй на посиневших губах Андрея. Затем поднялся. Отряхнулся от пыли. Закусил дрожащую губу до крови. И со всего размаху ударил ногой по доскам, лежавщим рядом. - Сволочи! - проревел он и тут-же бешено заметался по комнате, круша все на своем пути. - Убью! Все, абсолютно все - стены, оконные рамы, какие-то стулья, блоки бетона, кирпичи - терпело на себе удары Михаила. Он метался по зданию, разрушая все, кроме метра от тела Андрея. Руки его, дрожащие и грубые, были в крови. Боли он не чувствовал. Через десять минут он вышел из больницы. Постаревший за эти несколько минут лет на десять, с пустым взглядом, с кровавыми руками, он сел на крыльцо и закурил. Водитель вышел из машины и подошел к нему. - Все?.. - спросил он, боясь подходить к Мише близко. Миша же долго не отвечал, словно не слыша мужчину, а после, подняв на него голову и мертвый взгляд, сказал: - Я убил его. В голове Горшенева стало тесно для осознания происходящего, в глазах заплясали разноцветные искры, боль в руках стала невыносимой. Его тело упало на бетон. Он потерял сознание.