Прогулка по мирам. Похождения неСьюхи.

— Доброго вечера! Чего разоспался? Пошёл бы поколядовал что ли? Кто эта дама, нависшая надо мной? Чего она от меня хочет? Ну, хоть не мавр снова. Стоп! ПоколядоваЛ? Я снова в мужском образе? Ох, да, усы на фейсе. Даблфейспалм! Хотя с усами это неудобно делать. Ладно, я уже спокойно отношусь ко всем этим переселениям. — Да сморило меня что-то. Сейчас встану. И кто она? И что она хочет? — Вставай, Вакула! Скоро праздник, а у тебя мешки в хате валяются. Так, Вакула. Э-э-э… Это я кузнец что ли? Который в «Ночи перед Рождеством» на черте к царице за тапочками ездил белы… Нет, не белыми. Красивыми, короче. Вот занесло ж! Всю жизнь мечтала оседлать нечисть… Ага, прям. А это, значит, матушка моя бегает, Солоха великолепная! Ща будет пихать мужиков да нечисть в мешки по всей хате. Ладно, пойду, погуляю. Надо пользоваться заветами товарища Северуса, буду вести себя, как нормальный герой. Эх, где там шапка-шубка? Пойду на мороз. А холодно, реально градусов двадцать по Цельсию. Минус. Остановлюсь, погляжу хоть, как эта мадам летает-то. А то Вакула, вроде, и не в курсе был, кто его маман. Вот странно это: матушка — ведьма, а сын — весьма верующий товарищ. Может, она связалась со всей этой бесовщиной не так давно? Ну там, чтобы молодость продлить, например. Не зря же со всей деревни мужики к ней топают… О! Летит, летит. На метле, как и полагается. Эх, а мне понравилось на метле летать. В виде Северуса… Так, а кто это там сбоку подбирается? Звезды крадёт с неба и в карман засовывает? А! Это нечистый. Интересно, а где у него карман? Да такой, чтобы звезды туда помещались? Во, и до луны смог дотянуться. Ой, я со смеху помру, перекидывает месяц с лапы на лапу, дует на ладошки (или у него там копытца?), бац! и в тот же безразмерный карман. Да уж, с физикой в этом мире явно какая-то ерунда творится. Зато колдовство есть. О! Надо попробовать применить свои навыки из магических миров. Да, только я почти ничего вокруг не вижу, темно совсем без звёзд и луны. Пойду-ка я в сторону других домов, пока меня матушка не видит. А то устрою опять неканон, ещё заколдует меня до смерти. Ну его. Где тут Оксана? Надо же, чтобы она меня к царице послала, ну, за тапочками. А! Вон там смех да песни слышны, туда и пойду. Ну как же темно! — Люмус! Во, на ладошке свет зажегся. Работает! Хоть дорогу увижу, а то ж упаду. Так, пока иду, надо подумать, чего ж тут делать-то надо? Герой и сам хорошо справился. Ну, разве, сделать то же, но без душевных терзаний? А чего он делал, кроме поездки за тапочками? За Оксаной ухаживал, главное, не плюнуть на эту цацу, уж очень она на голову стукнутая… Интересно, что люди подумают, если увидят в ладошке у меня свет? Ну… что свечку несу, вот. Правильно, так, если что, и скажу. А то начнут вещать обо мне, как о матушке: «кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад. Случилось, что тогда, когда старушки толковали об этом, пришел какой-то коровий пастух Тымиш Коростявый. Он не преминул рассказать, как летом, перед самою Петровкою, когда он лег спать в хлеву, подмостивши под голову солому, видел собственными глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день. Но все это что-то сомнительно, потому что один только сорочинский заседатель может увидеть ведьму. И оттого все именитые козаки махали руками, когда слышали такие речи. «Брешут сучи бабы!» — бывал обыкновенный ответ их». Ух, ты! Прямо целыми кусками вспоминаю. А, кстати, вот и к хате оксаниной пришла я… Пришёл. Вон она там, возле зеркала крутится: «Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? Лгут люди, я совсем не хороша». Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими черными очами и невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей душу, вдруг доказало противное. «Разве черные брови и очи мои так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои черные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! — и, отодвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикнула: — Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть». Канон! Хвастлива до умопомрачения. О! Обернулась, нахмурилась. — Ты чего пришёл? — Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя! — Кто же тебе запрещает, говори и гляди! Села на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шелком, и тонкое чувство самодовольствия выразилось на устах, на свежих ланитах и отсветилось в очах. Ничосебе! Уже подбешивает… — Позволь и мне сесть возле тебя! А-а-а! Это я сказала? — Садись. От она, только в зеркало и глядит. На кой я это делаю? Сажусь рядом? — Однако ж дивчата не приходят… Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно. — Бог с ними, моя красавица! Омонимами мне по губам! Это я говорю? Не, кажется, это мой герой сам все лепит, без моего участия. Вот пусть и продолжает. — Как бы не так! с ними, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят смешных историй! — Так тебе весело с ними? — Да уж веселее, чем с тобою. А! кто-то стукнул; верно, дивчата с парубками. Бесит! Бесит-бесит-бесит!!! Пойду, выйду, да гляну, кто пришёл. А то ей врежу. — Чего тебе тут нужно? Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? И чего я ору? — Это я, человек добрый! Пришел вам на забаву поколядовать немного под окнами. — Убирайся к черту с своими колядками! Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же час вон! — Что ж ты, в самом деле, так раскричался? Я хочу колядовать, да и полно! — Эге! да ты от слов не уймешься!.. Ух, ты! Я ещё и дерусь! — Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! — Пошел, пошел! — Что ж ты! Ты, вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься! — Пошел, пошел! Тыдыщь! Дверь захлопнута. А кстати, кажется, я только что не пустила оксаниного батю домой. Но это канон. Смешно. Он ща к Солохе попрется. Между прочим, тело нормально справляется с каноном без моего вмешательства, хотя я и не чувствую памяти, как это со Снейпом было. Интересненько. Как кино смотрю. Так, когда меня эта дама за тапочками уже отправит? Ой, месяц на небо вернулся. Выронил его этот хвостатый что ли? А вон и куча мальчиков-девочек к Оксане бегут. Надо вернуться. Надо же, смеются, болтают, показывают, каких колбас да паляниц наколядовали. Оксана смеётся да болтает. Нормальная девушка сейчас. Правда, наверно, канонному кузнецу не очень… — Э, Одарка! У тебя новые черевики! Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который все тебе покупает; а мне некому достать такие славные черевики. Ох, ура! Наконец, меня пошлют… куда надо. К царице, в смысле. — Не тужи, моя ненаглядная Оксана! Я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит. — Ты? Посмотрю я, где ты достанешь черевики, которые могла бы я надеть на свою ногу. Разве принесешь те самые, которые носит царица. — Видишь, каких захотела! — закричала со смехом девичья толпа. — Да, будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж. — Ну так я пошёл за ними. Хех, теперь домой, забрать мешки, в которые Солоха накидала всё… нет, всех подряд. А зачем? А где ж я черта возьму ещё? А, точно! Так, вот хата, вот мешки. Смешно-то как: шевелятся, кряхтят, дрожат. И как Вакула этого не видел? Совсем сбрендил, видать от любви! Завязать их, это кто там зашипел внутри? Кому я чубчик примотала? Так Чубу чубчик и примотала, видно. А теперь раз-два, взяли. Три-четыре, подняли. Мощный же кузнец, но вообще тяжеловато. А если так? — Вингардиум левиоса! О! Чуток над плечом мешки летят, а кажется, что я их несу. Читер! Так, там послышался голосок Оксанки. Мешки — в сугроб. Ой, как там завозились и заохали, смешно! Пойду к Оксанке. — А, Вакула, ты тут! здравствуй! Ну, много наколядовал? Э, какой маленький мешок! А черевики, которые носит царица, достал? достань черевики, выйду замуж! — И, засмеявшись, убежала с толпою. Так, что-то там надо сказать… Э-э-э, про то, что… топиться что ли буду? — Пора положить конец всему: пропадай душа, пойду утоплюсь в проруби и поминай как звали! Окса-анка! Прощай, Оксана! Ищи себе какого хочешь жениха, дурачь кого хочешь; а меня не увидишь уже больше на этом свете. Удивила? А теперь — убежать. И всем сказать, что я — топиться. — Куда, Вакула? — это кто? А, парубки, увидели бегущего кузнеца. На руку. — Прощайте, братцы! Даст бог, увидимся на том свете; а на этом уже не гулять нам вместе. Прощайте, не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам Чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами. Все добро, какое найдется в моей скрыне, на церковь! Прощайте! Хех, как текст сам из меня прет! Так, вот и речка, вот и прорубь. Ну, а теперь черёд беса: — Да и зачем же я сюда прибежал? Нет, не буду топиться, обойдётся красавица. Оп! Нечистый уже на шее, на моей. Оседлал, можно сказать. Вот и Пацюк мне не понадобился. Я и без него про это чудище в мешке знаю. Хотя… надо будет к нему заглянуть. Интересно мне кое-что… — Это я — твой друг, все сделаю для товарища и друга! Денег дам сколько хочешь, — пискнул в левое ухо. — Оксана будет сегодня же наша, — шепнул на правое ухо. — Изволь, за такую цену готов быть твоим. Надо ж иметь возможность его за хвостик схватить, пусть расслабится. — Ну, Вакула! Ты знаешь, что без контракта ничего не делают. — Я готов! У вас, я слышал, расписываются кровью; постой же, я достану в кармане гвоздь! Руку назад — и хвать черта за хвост. — Вишь, какой шутник! Ну, полно, довольно уже шалить! Смеёшься? Ну, сейчас тебе не до смеха будет. — Постой, голубчик! А вот это как тебе покажется? И крест, сотворяю крест, и черт тих, как ягненок. А теперь за ушко, да на солнышко. То есть за хвост, да на землю. — Постой же, будешь ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей и честных христиан! — Не клади на меня страшного креста. Что нужно, все сделаю. — А, вот каким голосом запел, немец проклятый! Теперь я знаю, что делать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, неси, как птица! — Куда? Ох, какой он печальный! Прямо, пуська такая! — В Петембург, прямо к царице! Эге-гей! Люди! Вы вот на парашютах, да самолётах летать умеете, а я на этом «Коньке-горбунке» лечу. Кстати, кто чей прототип? Такой светлый воздух в легком серебряном тумане. Все видно, и ой! Кто это? Да гиперболы тебе по бороде! Пронесся мимо, сидя в горшке, колдун! И, ой, это что? Звезды, собравшись в кучу, играют в жмурки? А вот клубится в стороне целый рой духов! И, э… плясавший черт снял шапку, поклонился, вот умора! А это кто заклятие «Акцио!» применил? Метла сама летит!.. И много ж еще всякой дряни кругом… Ага, вот и Петербург! И впрямь подо мной конёк, хоть и не Горбунок. И скачу я к запорожцам. Они к царице собирались. Да и не сложно уломать их взять меня с собой, если в кармане сидит такая нечистая сила. Забавные они: пытаются говорить на русском, но такие слова корявые временами получаются. Ну да ладно, мне бы только царицыны тапочки, а там и домой. Идём в Зимний Дворец. Ну, внешне в наше время он как-то презентабельнее смотрится, чище что ли. Да и площадь дворцовая не является складом для дров. Надо же! А внутри хорошо: золото, шелка. До моих дней хорошо все сохранили, хотя Аврора и проделала в нём дырку… О! А это кто нас встречает — полненький и с кривым глазом. Потёмкин! Фаворит царицы. Вон он что-то науськивает запорожцев, учит их, что говорить. А у меня прямо язык чешется спросить об одной вещи, я читала про неё давно, а тут такой случай… Так, дождусь, пока все отойдут от него… — Григорий Александрович, а вот интересует меня один вопрос. Приходится говорить тихо, чтобы другие не услышали. — Ну, задавай. Эх, а хмурится нехорошо. Как бы на орехи не досталось. — Скажите, а дочка ваша, Лизавета Тёмкина, она матушкой царицу имеет или какую другую? Ой, ты что ж так побагровел-то? А кулаки сжал! Сейчас ударит и все… Метафорами ж тебе по акростиху! Ну чего я опять лезу, куда не надо? — Ты откуда про дочь мою вообще знаешь? Что ты за змей такой? Откуда?.. Так, надо меры принимать срочные, стук по карману с бесом: «Отвлеки!» Ох, все в движение пришло, царица вышла. Вся сверкающая, Светлейший тоже замолк, но такими взглядами меня одаривает… Так, получу тапочки — и ходу… Эх, так и не узнаю, чья она дочь по маме! На пол, все казаки брякнулись на пол, и я с ними. — Помилуй, мамо! помилуй! — Встаньте! Какой у нее повелительный и вместе с тем приятный голос. — Не встанем, мамо! не встанем! умрем, а не встанем! Потемкин-таки поднял. — Светлейший обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор ещё не видела. Хорошо ли вас здесь содержат? — Та спасиби, мамо! Провиянт дают хороший, хотя бараны здешние совсем не то, что у нас на Запорожье, — почему ж не жить как-нибудь?.. Не морщись, Потемкин, ну не учёные люди. А, вот и один из старейшин выступил, про политику речь повёл. Про то, что их выгнали. А нечего бунты поднимать. Вот! — Чего же хотите вы? Теперь пора! Царица спрашивает, чего хотите! На пол лбом и вопить: — Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думаю, ни один швец ни в одном государстве на свете не сумеет так сделать. Боже Ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики! Смеётся царица. Придворные ржут, не, ну правда, не смеются — ржут. Потемкин и хмурился и улыбался вместе, злопамятный. Запорожцы начали толкать под руку. Отстаньте, я знаю, что делаю. — Встань! Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Ну и общайтесь про женитьбу, пока я башмаки жду. А вот, вот несут. И правда, красивые! Я б такие не отказалась носить в своём нормальном виде. Да кто ж мне их даст? Это ж музейный экспонат… Ладно, надо царице польстить да и сматываться. — Боже ты мой, что за украшение! Ваше царское величество! Что ж, когда башмаки такие на ногах, и в них чаятельно, ваше благородие, ходите и на лед ковзаться, какие ж должны быть самые ножки? думаю, по малой мере из чистого сахара. О! Улыбается. А Потёмкин опять нахмурился. Нет, мне решительно не нравится это субъект. Пока казаки снова общаются с царицей, я пошла отсюда. Стук по карману: «Выноси!» И вот уже я обратно лечу, с тапочками, теперь только с Оксаной встретиться, да и домой бы попасть уже, в своё тело родимое!!! А, да! Я ж хотела у Пацюка ещё побывать, мне интересно, не владеет ли он Силой, так уж описание его обеда похоже на это. Пойду, гляну. Время ещё есть. Только этого, «Горбунка», отпущу: — Что же? Я не поблагодарил тебя ещё. Вот, держи. И как в каноне — хворостина, вдоль хребтины. Хорошо бегает! Прямо мастер спорта! Так, ладненько, где тут другой мастер живёт? Ага, вон она, хата. Э! Какой мужик толстый, он и в дверь-то скоро не пролезет. Ну да зачем ему? Клиенты сами к нему ходят, еда тоже… сама… Да, Оби-ван бы наказал его, если бы увидел — галушки сами скачут в сметану, а потом — в рот. Надо бы поздороваться: — Здоров будь, дядько Пацюк. А скажи, не будешь ли ты учеником джедаев али ситхов? Мне это дюже знать надо. Так, что-то в нём шевельнулось, как-то странно глядит исподлобья, что-то я не так спросила? Или в десятку попала? — От суеты жизни сумел уйти я. Как нашёл меня ты? Рассказал тебе кто? — Йода??? Не может быть… Как? Как, как? Про фанфики не слыхала? Кто тебе сказал, что это канон? Вот тебе и Гоголь, метафоры мне в черевички! Так, давай бегом до Оксаны, ходу! Ой, нет, не надо Силой. Что? Преображение в Йоду, а потом — кто это? Толстый, коренастый? Веки до полу? Вий? А в окнах-то, в окнах — нечисть сплошная: упыри, вурдалаки, кикиморы, лешие, навки, мавки, ночницы, болотники, оборотни!!! Панночка в гробу прилетела! Страх-то какой! — Мастер, Йода, за что? Я ж никому не скажу… — Не скажешь! Ха-ха-ха! Поднимите мне веки!!! Нельзя смотреть, нельзя смотреть… Страшно-то как!!! Ползком-ползком, ой, чьи сапоги? Дежа вю какое-то… Точно, как в пещере на Вейдера наткнулась. Вейдера? Тоже нечисть? Ну и кроссовер!!! Точно, Вейдер! И Йо… Вий в глаза заглядывает у него из-под подмышки. — Вот он!!! Ай, вся нечисть на меня! За что??? — Папочка! Помоги!!! Краем глаза вижу, как Вейдер поднимает Вия и куда-то выкидывает, но нечисть меня лупит, рвёт, все! Кончаюсь и дух вон! Зачем я сюда пошла? Даблфейспалм!!!