Розыгрыш

Подошедший офицер посмотрел на Кёркленда как-то странно: словно был в некотором роде сбит с толку тем, что встретил возле здания неизвестного гражданина, добровольно поднявшего руки и отступившего к стенке. Смерив Кёркленда внимательным взглядом, полицейский спросил: - Вы кто такой? - Я... работаю в этом банке, – пробормотал Артур первое, что пришло в голову. - Вы охранник? – офицер недоверчиво прищурился. - Нет, финансист, – развеял его сомнения Кёркленд. - Финансист? Финансисты дома сидят. Что вы тут делаете? – прозвучал резонный вопрос. – Здесь совершено ограбление, – сообщил слуга закона и, поскольку Кёркленд промолчал, сухо распорядился: – Лицом к стене, руки выше, чтоб я их видел. Не пытаясь сопротивляться, Артур послушно отвернулся, последними словами проклиная себя вместе со своей невезучестью и едва терпя, как чужие руки шарят по его карманам. К счастью для недотроги, пытка длилась недолго: убедившись, что задержанный безоружен, офицер отступил на шаг и еще раз уточнил: - Ну что, сэр, объясните, как вы сюда так поздно попали? В его нарочито правильной речи сквозил немецкий акцент – характерное картавое «р» и узнаваемое «в», больше напоминавшее «ф», сложно было бы с чем-то спутать. Похоже разговаривали берлинские коллеги Кёркленда, и ему тут же померещилось, будто этого человека, впервые возникшего в его жизни, он уже где-то видел. Время, однако, пересыпалось в вечность. Артур по-прежнему молчал, чувствуя, что у него вот-вот подкосятся ноги. Скоро полицейскому надоело ждать. - Значит, говорить не желаете? Хорошо, может, в участке вы станете разговорчивей, – сказал он, кивая кому-то в темноту. – Вяжи этого, сержант, я пойду дальше. С такими словами немец исчез, оставив странноватого субъекта на попечение коллег, но познакомиться со своим конвоем бедняге англичанину не разрешили: после полученного приказа Артура тут же крепко схватили под руку и насильно увели к стоявшей неподалеку машине с мигалками. Поехали сразу же, никого не дожидаясь, и через минут десять были на месте. В темноте напуганный финансист дороги не разобрал, здание полиции он не рассматривал: если честно, от нахлынувшей смеси страха, паники, отчаяния и стыда у Артура в мыслях все перепуталось. Больше всего на свете незадачливому преступнику хотелось умереть, и он, повторяя про себя, что это конец, даже не надеялся, что не потеряет рассудок. Когда они зашли в сухое теплое помещение (истинное спасение после промозглой улицы!), один из провожающих обратился к Артуру. - Сейчас вас ждет личный досмотр, сэр, не переживайте, это недолго, – спокойно сообщил он, максимально просто и корректно разъясняя задержанному, что с ним сейчас случится. – Потом я провожу вас в допросную. - Мне нужен адвокат, – нервно пробормотал Кёркленд, едва держась, чтоб не свалиться в обморок. - Разумеется, – утешил полицейский. – Завтра утром вы с ним увидитесь. Последнее, если честно, не слишком обнадеживало: до утра еще следовало дожить, но в положении Артура выбирать и спорить не приходилось. Впрочем, он и так был рад, что с ним обходились мало-мальски вежливо, несмотря на то, что он натворил и что ему за это светило. При досмотре у Кёркленда, разумеется, ничего подозрительного не обнаружили: в карманах завалялась лишь потертая зажигалка с начатой пачкой сигарет – последнюю на всякий случай (и за неимением других улик) тщательно распотрошили. Ни документов, ни карточек, ни денег, ни телефона у финансиста не оказалось, так что мудрый совет Альфреда уберег Артура от долгих расспросов. На счастье финансиста, в последнюю минуту тот же Альфред забрал у него и пистолет – так что нынче, благодаря удачному стечению обстоятельств, неопытный нарушитель предстал перед законом невинным, точно барашек. Правда, слегка мутным, т.к. не пойми что он, считай, голый делал среди ночи на месте преступления. Тем не менее сам факт личного досмотра заставил беднягу Артура буквально провалиться сквозь землю: хотя Кёркленда никто, конечно, не трогал, да и вообще все проходило в рамках допустимого, процедура показалась ему до смерти унизительной. Сгорая со стыда, он боялся даже мельком взглянуть на представителя полиции и понятых, «недолгие» несколько минут растянулись в мучительную вечность. Когда эта современная демократическая пытка наконец-то закончилась, а ему разрешили одеться и пройти в кабинет напротив, Артур был совершенно раздавленным. Он знал, что большего позора в жизни не испытывал и что никогда не сможет забыть... Мысленно он поставил крест на своем душевном здоровье, как, пожалуй, и на самом себе, решив, что теперь ему вовек не отмыться. Не пережить. Не вернуть самоуважения. В тесной допросной под потолком горела тусклая потрескивающая лампа, почти все место здесь занимал пустой стол – прямо как в киношных детективах. Артура немедленно усадили за этот стол, наказав вести себя хорошо и говорить только тогда, когда ему начнут задавать вопросы. «Это для вашей же безопасности», – напомнил, уходя, тот вежливый сержант, что объяснял Кёркленду действующие здесь правила. После его ухода в дверях застыли двое хмурых охранников, а напротив задержанного примостился инспектор, деловито раскрыв перед собой пока что тонкую папку с личным делом Артура. К удивлению финансиста, это был тот самый немец, что задержал его! Хорошо сложенный человек средних лет, вряд ли моложе Кёркленда, однако ростом повыше. Его светлые волосы казались полностью белыми, седыми, хотя на седину, выпившую до срока весь цвет его когда-то шикарной шевелюры, это не походило – скорее, мужчина был таким от рождения. Столь же ненормально белоснежной была и его бледная кожа, в холодном искусственном освещении приобретавшая слегка землистый оттенок. Светло-серые брови и ресницы, правильные черты, тонкие бескровные губы и как будто всегда ледяные руки с красивыми пальцами, синеватыми ногтями да широкими запястьями, выдававшими человека, которому не чужда физическая работа. И все же, несмотря на такую далекую от стандарта внешность, не слишком славное настроение и довольно суровый вид, мужчина вовсе не отталкивал: какая-то странность, живущая в нем, не была Артуру враждебной, как если б Артур уже где-то встречал подобное... «Точно, – наконец до финансиста дошло. – Это альбинос. Генетическая мутация». И, словно в подтвержденье его догадки, в небесно-голубых неестественно прозрачных глазах визави тут же вспыхнул красный огонек! Присмотревшись, Артур заметил на белках инспектора границы контактных линз, которые тот, безусловно, носил из-за крайне плохого, как у всех альбиносов, зрения. Бинго. «Из меня получился бы знатный следователь», – усмехнулся про себя Артур, сразу же оборвав эту мысль горьким напоминанием о своей незавидной нынешней роли. Сделав на бланке несколько резких росчерков, офицер тем часом отложил ручку и устремил жесткий выжидательный взор на Кёркленда. Кёркленд поежился, невольно смутившись, что так долго без позволения изучал его: словно немец прочитал его крамольные мысли и теперь требовал у англичанина объяснений, чем вызвал такой интерес у другого мужчины. Артур уже был готов оправдываться, когда его сбили первым же логичным распоряжением: - Назовите свое имя, фамилию и дату рождения. Записывая услышанное, инспектор хмыкнул. - Хе, мы с вами ровесники. А по вам не скажешь, что давно разменяли четвертый десяток. Финансист смолчал. В защиту своей чересчур юной внешности его тянуло брякнуть «по вам тоже», но он с трудом подавил это дурацкое желание: и без того он был одной ногой за решеткой – не хватало еще по глупости получить «неповиновение властям». Полицейский повел диалог дальше, увлеченно конспектируя сказанное Артуром. Сначала вопросы были скучными: домашний адрес, семейное положение, место работы, должность. Потом пошли интереснее: знает ли Артур человека по имени Альфред Франклин Джонс, как давно знаком с ним, при каких обстоятельствах они познакомились, а также что Артур делал сегодня вечером возле здания банка, в котором работает, и что ему известно про ограбление. Раньше, чем инспектор разузнал все эти подробности, финансист понял, что хладнокровием представитель закона не отличался – скорее наоборот, в общении он был резок, категоричен и предпочитал конкретные ответы на конкретные вопросы. Спустя недолгое время и без того замученному Артуру даже стало мерещиться, будто он – британский военнопленный времен Второй мировой, а сей нервный немецкий офицер в нацистском застенке устроил ему допрос с пристрастием. Впрочем, по правде говоря, Кёркленд даже не успел рассказать ничего существенного, чтобы вывести этого псевдофашиста, но, слушая историю Артура, офицер мрачнел все сильней и сильней и в конце концов, не сдержавшись, перебил испуганно мямлившего собеседника на полуслове да с размаху хлопнул ладонью по столу – так, что Артур подпрыгнул. - Что за невнятный бред?! – рявкнул немец на сжавшегося в комок британца. – Вы все это, вашу мать, на ходу, что ли, сочиняете? - Я н-не сочиняю... – пробормотал, заикаясь, ошарашенный Кёркленд. В его памяти вдруг некстати всплыла расхожая фраза о том, что в раю все полицейские британцы, а в аду – немцы. «Только я в Британии мог попасть на этого штандартенфюрера», – удрученно подумал хронический неудачник, от греха подальше отгоняя неуместные мысли, пока они не увлекли его в какие-нибудь посторонние дебри. - Так, ладно, хорошо! – пытаясь взять себя в руки, вспыльчивый инспектор устало потер глаза, едва не вынул случайно линзы, по-немецки ругнулся на них и повторил: – Значит, вы утверждаете, что познакомились с Джонсом в баре и Джонс сам предложил вам поучаствовать в ограблении? – англичанин кивнул. – А сегодня он подбросил вас к банку и приказал, черт вас возьми, стоять там на стреме? – Артур снова кивнул и сильней вжал голову в плечи, будто его собирались бить. – И вы не видели никого из его приспешников? Напуганный банкир отрицательно помотал головой. - Тогда, может, вы видели дочерей Рейна или, скажем, радужного единорога? – ехидно прищурился офицер, издевательски хмыкнув и посмотрев на задержанного так, как смотрят на тех, у кого поехала крыша. «Только одного летающего мятного зайчика», – хотелось заметить Артуру, но он вовремя остановил свой порыв, выдохнув: - Нет. Никого. - Schei¬ße, ¬¬– сплюнул офицер. Поднявшись из-за стола, он принялся ходить туда-сюда по маленькой комнате, меряя ее шагами. О чем он думал, Артуру было невдомек, правда, Артур не пытался выяснять: материалы дела его сейчас беспокоили меньше всего. Гораздо больше бестолковый нарушитель волновался, куда его отправят коротать грядущую ночь, и внутренне содрогался от картинок, подбрасываемых ему его собственным вредоносным воображением. Впервые оступившемуся честному гражданину отчетливо виделось, что, окажись он в камере с другими задержанными, к нему обязательно прицепятся, а в итоге его непременно побьют или обесчестят, и никто не придет на выручку... Подобная перспектива чертовски пугала Артура, впрочем, пугала и перспектива вообще оказаться за решеткой, ведь это был нестерпимый позор! Сидеть рядом с отбросами общества, с пропащими маргиналами, недостойными его, Кёркленда, статуса, круга, уровня являлось для банкира истинным концом света. «Проще застрелиться», – уверенно думал Кёркленд, жалея, что пушка осталась у Альфреда. Если поначалу Артур благодарил злополучного приятеля, то теперь, когда тюрьма дышала в затылок, мечтал все переиграть, забрать пистолет да порешить себя еще при поимке. Из грустных раздумий Артура вывел офицер: вернувшись за стол и вписав что-то в папку, он резко ее захлопнул, подытожив: - Довольно, у меня от вас уже голова болит. Делать мне больше нечего, как на ночь глядя, вашу дивизию, слушать ваши несуразные россказни. В гробу я их видал, – проворчал он. – Значит, так, – холодно отчеканил, – завтра утром вас отведут на официальный допрос: приедет следователь, вам предоставят адвоката. Будете рассказывать то, что сейчас мне втыкали, только правдиво и во всех подробностях. А пока проспитесь, дабы вновь не сочинять сказки про Робин Гуда. Блэр! – крикнул он кому-то, и через секунду в кабинет вошел все тот же сержант. – Отведи его в камеру. С этими словами старший по званию поднялся на ноги и, сцапав свою папку, прошел мимо чуть живого и чуть не разрыдавшегося прямо тут с криком «не надо в камеру!» Артура. - В девятую? – почему-то ухмыльнулся Блэр. - В восьмую, – зло фыркнул немец, снова по-своему выругался, как фашист, даром что не носящий нацистских погонов, да быстро ушел, бросив через плечо: – Перворазник конченый, шизофреник, тьфу. Сержант Блэр отдал честь, затем невозмутимо и столь же учтиво, как прежде, обратился к Кёркленду, попросив следовать за ним, но Кёркленд поколебался, будто бы прилип к стулу, не спеша вставать и умоляюще глядя на сержанта. - Вам нужно пройти со мной, сэр, – вежливо пояснил огромный, как медведь, добродушный Блэр, вздохнув и недвусмысленно кивнув на наручники, висевшие у него на поясе. – Иначе мне придется применить силу. - Не надо, – Артур резко поднялся из-за стола. – Я пойду сам, – сказал он как можно ровнее, хотя его голос все равно предательски дрогнул. Сержант, обрадованный, что нарушитель не оказывает сопротивления, молча проводил его туда, где ему предстояло провести эту ночь. Покинув допросную, они прошлись темным коридором с чередой наглухо запертых дверей – по спине Артура волей-неволей пробежал холодок, стоило финансисту предположить, что или кто находился за этими дверьми. По дороге Блэр то ли в шутку, то ли всерьез заметил: жаль, что Кёркленд опоздал к ужину – сегодня на ужин арестантам давали отличную кашу с гуляшом! Правда, по заверению бодрого здоровяка, завтраки тут бывали тоже относительно сносные. Артур не отвечал: во-первых, его сейчас воротило от любой пищи, во-вторых, он с трудом поспевал за конвоиром. Сержант Блэр был большим, плечистым – гигант ростом в шесть с половиной футов, на один его шаг Кёркленд делал два или даже три, так что, семеня рядом, Артур чуть ли не подпрыгивал. Учитывая еще и хромоту миниатюрного джентльмена, со стороны их альянс наверняка смотрелся анекдотично. Артур бы тоже посмеялся, если бы не было так горько. - Вам повезло, что у нас есть собственный изолятор! – сияюще объявил сержант. – Не нужно никуда ехать, прямо здесь завалитесь на боковую да как следует выспитесь. Я вам завидую, – он покачал головой, – у меня-то дежурство. Хрен всхрапнешь, только отключишься – тут же труба зовет. Такая работа, черт бы ее побрал. Финансист в ответ поддакивал, опасаясь брякнуть что-нибудь лишнее, но смекнул, что не так уж и замечательно, похоже, служить в прославленной британской полиции, если человек мечтает поменяться местами с заключенным. И нахваливает казенную кормежку. Фу. - Пришли, – сообщил Блэр, пропустив Кёркленда в темную дверь в самом конце длинного коридора. Там была очередная каморка без окон, где сонный сотрудник в форме, уточнив фамилию Артура, отметил что-то в своем журнале и, с грохотом выдвинув один из десятка ящиков старого комода, вытащил стопку вещей, упакованных в непрозрачный пластиковый пакет. Этот «индивидуальный набор» (как гласила печать на нем), заклеенный герметичным швом, передали Артуру, чтобы затем препроводить Артура в новый коридор, на сей раз узкий, а потом – в следующее помещение за железной дверью с прибитой к ней кривой восьмеркой. Прежде чем перешагнуть порог, бедняга клерк на всякий случай зажмурился, но, к своему изумлению, когда снова открыл глаза, то вовсе не обнаружил себя в глухой жуткой клетке с глазящими на него ублюдками – в комнате никого не было. Небольшое прямоугольное помещение делилось на две неравные части металлической решеткой от пола до потолка. В меньшей зоне, до нее, размещался стол, освещенный ярким настенным бра, рядом темнело пластиковое офисное кресло на колесиках, а на столе стоял пухленький электрочайник, окруженный хороводом керамических чашек. Большая же часть комнаты находилась за перегородкой, туда вела дверь с замком, за которой маячили очертания трех жестких коек и умывальника. Окон не было. Тех самых пресловутых окон с решетками, растиражированных в книгах и кинолентах, как раз таки не было, как не было и постояльцев, пугавших Артура до смерти. - Располагайтесь, сэр, – сообщил сержант, отведя задержанного за решетку и замкнув за ним тяжелый замок. – Не скучайте. Здесь по ночам тихо, как на кладбище, так что выспитесь не хуже, чем в дорогом отеле! – посмеялся он, но, видя, что шутка не удалась (Артур был по-прежнему мрачен), ободряюще прибавил: – Да не расстраивайтесь: все не так уж и плохо. Вон какие апартаменты вам предоставили – чай, одноместный номер. Не люкс, уж не обессудьте, но тоже ничего. Все необходимое, чтоб привести себя в порядок, вам выдали, утром привезут завтрак, отведут к следователю и решат, что с вами делать дальше. – Он замолчал, с секунду поразмыслил и озвучил то, от чего у Артура покраснели уши: – Если вы ни в чем не замешаны, бояться вам нечего, ну а если виноваты, что ж, надо отвечать за свои поступки. Вы же взрослый человек. Уже повернувшись, чтобы уйти, сержант немного помедлил, будто вспоминая, что еще не сказал задержанному, совершавшему сюда, как выражались местные, свою первую ходку. А потом вдруг хлопнул себя по лбу, что в его исполнении смотрелось весьма комично. - Чуть не забыл: если вам что-то нужно, зовите – дежурные рядом. В туалет выводим, чтобы чего не случилось, но над душой никто не стоит. Курить тут, к сожаленью, нельзя: придется ломаться. Зато проверки регулярные, так что в беде не бросим, лекарства выдадим по первому требованию. – Блэр с сочувствием вздохнул. – У вас нога болит, верно? Может, врача позвать? - Спасибо, – перебил Кёркленд: выслушивать дальше наставления он уже просто физически не мог и хотел как можно скорей отделаться пускай и от вежливого, но все равно навязанного и унизительного внимания. – Все в порядке. - Как скажете, сэр, – полицейский пожал плечами. – Спокойной ночи. Закрыв за собою дверь, сержант оставил арестанта одного. Хотя, почему «арестанта»? Артур пока что носил статус задержанного, впрочем, от этого мало что менялось: впереди его ждала самая жуткая ночь в его жизни, ночь ожидания, как перед казнью, где, прислушиваясь к каждому шороху, Артур с замиранием сердца ждал, что сюда вот-вот подселят еще кого-то. Финансист занял самую дальнюю койку, поближе к стене, и, скинув ботинки, без шнурков ставшие ему чересчур свободными, с ногами залез на холодное и непривычно узкое спальное место, ножки которого крепко привинчивались к полу. Разорвав полиэтиленовую упаковку так называемого «индивидуального набора», Артур обнаружил внутри мешка чистые простыни и наволочку, полотенце для рук, а также дорожные мелочи: мыло, зубную щетку, тюбик зубной пасты и коробку салфеток. Вполне по-человечески. Но Кёркленд, посчитав такую гуманность очередным издевательством, быстро запихнул предметы гигиены назад в пакет да спрятал его в тумбочку: каждому из трех постояльцев клетки предназначалась не только койка, но и простая тумбочка, как в больнице, а еще – подушка и матрас в компании с теплым шерстяным одеялом. Однако Артур такой заботы не оценил. От стресса его дьявольски тянуло курить, но сигареты с зажигалкой изъяли во время обыска, как и шнурки с поясом, так что бедняге было даже нечем задушиться (на что, собственно, и рассчитывали). Отложив в сторону тряпки, Артур сжался в комок да, не выдержав больше, наконец-то поддался подступавшим к горлу слезам – и они тут же покатились сплошным потоком. Их было много, очень много, как никогда. Все, что происходило с ним сейчас, напоминало финансисту предутренний дурной сон. Ступор, охвативший тело и сознание, затуманенный разум, как будто англичанин получил чем-то по голове, да и вообще то, насколько покорно этот холеричный человек позволил себя насильно куда-то запереть, – все это было для него совершенно не свойственно. Скорей всего, как понял бедняга Кёркленд, у него произошел нервный срыв. Но рядом не было никого, кто мог бы помочь Артуру. Сейчас ему хотелось кричать, кричать и биться в истерике, кататься по полу, проклиная весь мир и себя, царапая руки в кровь, орать, пока не охрипнет, пока не сорвет голос, пока не потеряет сознание... Но он не мог выдавить из себя ни звука – просто плакал, молча, растерянно, как брошенный ребенок на холодной улице под дождем, размазывал соленую влагу по щекам и чувствовал, как вместе с ней его тело теряет вес, а жизнь – смысл. ...Когда слез уже практически не осталось, он с трудом сполз с койки прямо на пол, с не меньшим трудом дотянулся до тумбочки и, нашарив в пакете коробку с салфетками, вынул ее, чтоб высморкаться. Это простое действие немного облегчило его страдания, вот только теперь появилась новая проблема: куда девать использованную салфетку? Единственная в комнате урна размещалась неудобно, рядом со столом по ту сторону свободы, так что джентльмену пришлось проявить смекалку: скатать бумажку в шарик, просунуть руку сквозь прутья и, прицелившись, швырнуть снаряд в корзину. К счастью, армейские тренировки не прошли для Кёркленда зря – с первой же попытки смятая салфетка исчезла в темноте урны. - В десяточку, – присвистнул кто-то, заставив Артура вздрогнуть. Мгновенно застыдившись, банкир уставился на дверь так испуганно, будто он не мусор выбрасывал, а занимался чем-нибудь непристойным. Наружный замок камеры открывался, как выяснилось, почти бесшумно, так что когда в изолированное помещение зашел уже знакомый Артуру немец, Артур не знал. Деловито прикрыв дверь, офицер вразвалку подошел к столу да, водрузив на него стопку загадочных папок, победно усмехнулся. - Вижу, освоились? – насмешливо брякнул он. – Вот и славненько. Артур напрягся: визит «штандартенфюрера» явно не сулил ничего хорошего. Пойманный с поличным второй раз за день, Кёркленд разозлился и с досады прошипел сквозь зубы: - Очень смешно. Я честный британец, вы не имеете права так со мной обращаться! - Это как это «так»? – белобрысый в ответ скорчил рожу. – С вами что, плохо обращаются? - «Плохо»? – передразнил англичанин. И, схватившись за прутья решетки, гневно рявкнул: – Да со мной обращаются, как с осужденным! Это возмутительно, унизительно, это незаконно! Услыхав такую непримиримую тираду, инспектор мгновенно помрачнел и, подойдя поближе к решетке, серьезно заметил: - С нашей стороны как раз все законно. А вот вы ведете себя далеко не подобающим образом, так что слушайте сюда, мистер Кёркленд: еще одна выходка, еще одно возмущение – и вы мигом окажетесь в камере за стенкой, – пригрозил он задержанному. – Может, с матерыми уголовниками вам будет удобней анализировать свое поведение? – издевательски хмыкнул офицер и, видя, что бунтарь скис, буднично брякнул: – Не говорите, что я не предупреждал. Вернувшись к столу, где он сгрузил свои бумаги, немец сложил их ровной стопкой, как делают самые старательные офисные сотрудники, и заметил как можно более официальным тоном: - У меня для вас плохие новости: поскольку наш изолятор скромен, есть лишь два варианта вашего размещения – тут или в общежитии напротив. Слишком много ваших подельников мы сегодня доставили, одного Джонса, чтоб его, придется до суда держать в одиночке – важная личность, черт возьми. Так что не вякайте. Кёркленд вякать перехотел: после угрозы отправиться в компанию опытных сидельцев он прикусил язык, вернулся на свою койку и, сложив руки, принялся внимательно и враждебно наблюдать за своим незваным (и не слишком желанным) гостем. Финансист ждал, что тот вот-вот объявит ему еще одну «прекрасную» новость о появлении у него соседей, но вместо этого альбинос уселся за стол и деловито развернул принесенные документы. - Я пожалел вас, вообще-то, как несудимого, потому скажите спасибо, что ночуете здесь. Да, – вдруг вспомнил слуга закона. – Вашей жене сообщили, начальству позвонят в понедельник, – сообщил он, хладнокровно добив нарушителя и просмотрев по диагонали первую страницу своих бумаг. – Я пока поработаю, а вы ложитесь спать: вам завтра давать показания. - Здесь слишком светло, – хмуро отозвался Артур, в кои-то веки поддерживая беседу: он был уже чересчур вымотан, дабы продолжать беспокоиться о последствиях ненароком оброненных лишних фраз. Да и был ли смысл теперь о них волноваться? Все было кончено, а позорная ситуация, когда он находился по эту сторону решетки, а офицер – по ту, Артура попросту бесила, заставляя огрызаться. - Привыкнете, – альбинос отмахнулся. Было заметно, что если он и обратил внимание на заплаканное лицо задержанного, не посчитал это важным. – У меня дежурство, – миролюбиво прибавил он, переворачивая страницы, – а раз сюда наконец-то кого-то поселили, я планирую совместить полезное с приятным. Сказав так, немец вдруг оторвался от чтения и, облизнувшись, пугающе воззрился на англичанина. Тот сглотнул, похолодев под его проницательными глазами, которые теперь, в тусклом свете настенной лампы, казались кроваво-красными. - Что вы понимаете под «приятным»? – поежившись, уточнил Артур. Он почувствовал себя хуже некуда: скверные ассоциации с пытками в фашистских лагерях мгновенно замелькали в его сознании, а как человек впечатлительный он не мог не занервничать. Впрочем, после всех пережитых за этот вечер событий Кёркленд даже удивился, что у него вообще оставались нервы: он полагал, что их из него уже повытаскивали. На деле вышло иначе: подозрительные намеки спровоцировали у нарушителя новый приступ паники, а в довершении всего того, что англичанин сам себе напридумывал, полицейский еще и подмигнул ему, загадочно пообещав: - Сейчас принесу, – и вышел из комнаты, не забыв запереть ее. Очень скоро он торжественно внес в помещение большую тарелку с чем-то благоухающим. В воздухе тотчас разлился аромат горячих запеченных колбасок, такой аппетитный, такой волнующий и соблазнительный, что у Артура засосало под ложечкой. - Та-дам! – пропел довольный немец, сияя, точно рождественская елка. Его бесподобно изменчивое настроение сейчас витало где-то на уровне десятого неба. С должным почтением поставив свою добычу прямо на бумаги, которые он прежде перебирал, офицер гордо объявил: – А вот и приятное! Сочненькие Würste с пылу с жару да в румяной корочке – ммм, пальчики оближешь! Ребята внизу в кои-то веки заказали нормальную еду! Шлепнувшись в кресло, он как-то жутко захихикал да радостно потер руки. Лихо отломив от ближайшей колбаски дымящийся кусок, подул на него да отправил в рот, чтобы вдогонку, жуя, прибавить что-то хорошее по поводу ресторанчика и обматерить сегодня задержанных преступников за то, что те его, мягко говоря, задолбали. Последние фразочки он произнес на немецком, причем далеко не на том немецком, который называют языком Гёте и Шиллера, а на очень и очень вульгарном восточном диалекте, изобилующем непечатными выражениями. Услыхав такое в свой адрес, Артур вспыхнул, будто на него опрокинули ведро грязной воды. - Может, хватит материться? – одернул он сквернослова, нарочно перейдя на родной язык собеседника. – Вы не в кабаке. Слуга закона перестал жевать и в недоумении покосился на Кёркленда. «Сейчас скажет, что мы вообще-то в тюрьме, что мне как заключенному положено сидеть и помалкивать и что свои манеры я должен засунуть куда-нибудь в задницу, да поглубже», – хмуро рассудил английский джентльмен, готовясь, если что, отстоять свою честь, но услышал совсем другое. - Вы знаете немецкий? – на физиономии альбиноса появилось святое, почти что детское удивление. Финансист, с отличием закончивший Кембридж, снисходительно хмыкнул. - К сожалению, да, – сказал он снова на языке полицейского, причем чисто и практически без акцента. – Я часто общаюсь с коллегами из Германии, да и вообще: англичане тоже германцы, освоить ваш язык нам несложно. Так что попрошу впредь выбирать выражения. Пожалуйста. - Нет проблем, – улыбнулся инспектор. Образованность задержанного его явно обрадовала, так что, кивнув на свою тарелку с жареными колбасками, вареным картофелем и капустой – вполне традиционным немецким сочетанием, он любезно осведомился: – Хотите поужинать? - Нет, спасибо, – помотал головой Артур, снова перейдя на английский. – Я не голоден. Офицер возмущенно фыркнул, напомнив Артуру хозяина баварской пивной, который не понимает, когда гости отказываются от угощения, и тут же подозревает, что они нездоровы. - Как не голоден? Вы ж вон как смотрите! Да и выглядите, кстати, весьма удручающе. Таким, как вы, следует хорошо питаться и меньше нервничать. - Я стесняюсь есть на людях, – признался сконфуженный британец. – И сейчас мне как-то не до еды. - Тогда хотя бы выпейте чаю, – предложил немец, нажав кнопку электрочайника да выбрав из посудного хоровода две пузатые чашки. – Я и себе сделаю. Хотя вообще-то мне больше нравится кофе, ради одной-двух кружек машину разворачивать лень. В Германии обожают кофе, а англичане почему-то все время бухают чай, – мирно посмеялся он. - Не все время, – тактично возразил Артур. – Исключительно в пять часов и еще под занавес каждого приема пищи. Но любителей кофе хватает и среди нас. - Значит, это мне так везет. В нашем департаменте только один кофеман, и он перед вами. Пока чайник беззаботно пофыркивал, закипая, они обсудили еще пару непримечательных вещей, и за ни к чему не обязывающей беседой Кёркленд заметил, что, во-первых, его все же разговорили, а во-вторых, немецкий офицер вовсе не был тем страшным «фашистом», каким он показался Артуру на допросе. Неосознанно проговорившись своему новому знакомому еще о чем-то личном, финансист с тоской подумал, что было бы куда лучше, если б он встретился с этим человеком при других обстоятельствах... «В следующей жизни мы будем друзьями», – слова из какого-то рассказа как нельзя кстати пришли на ум. Артур вздохнул. - Не грустите, – сказал альбинос, заметив его страдания. В тот же момент чайник щелкнул, выплюнув кнопку, и полицейский, немного подождав, разлил кипяток по чашкам, куда загодя бросил по пакетику. Одну из них он передал задержанному через прутья решетки, тот осторожно взял ее и, поблагодарив, присел на край койки. В помещении вовсе не было холодно, но бедняга Артур, перенервничав, чувствовал, что его пробирает мелкая дрожь, а пальцы коченеют: посуда казалась обжигающей. – Если честно, вам еще даже не предъявлены обвинения, – тем временем оповестил Кёркленда офицер. Снова ковырнув колбаску и закусив ее овощами, он, жуя, прибавил: – Фы фадерфаны как подофрефаемый, беф докафательфтф фас не фтанут долго дерфать, – проглотив, он от души посмеялся с собственного произношения, а потом резюмировал: – В общем, сегодня все равно уже поздно – куда вы без денег денетесь? Домой пешком не дойдете. Считайте, что мы вас приютили. Вы наш гость. Артур поперхнулся чаем: с подобным талантом разносторонне смотреть на вещи (или все же подтасовывать факты) немцу следовало идти в юристы, а не в силовики. - Если так, почему я в клетке? – обиженно буркнул Кёркленд, вытираясь. – Зачем меня обыскивать, унижать и запирать, как преступника? - Для вашей же безопасности, – оппонент предсказуемо повторил слова своего коллеги, но после, заметив, что британец по-прежнему мрачней тучи, широко улыбнулся. – Эй! Почему вы такой серьезный? Будто вас завтра ведут на эшафот. К жизни нельзя настолько серьезно относиться, – заявил он с поучительной ноткой в голосе. – Жизнь – это большой розыгрыш. Артур горько покачал головой, грея ладони о свою чашку с невкусным чаем. «Тюремным чаем, – устало подумал он. – Теперь мне другой не светит». А вслух проронил: - Не сочиняйте. - Странно, – офицер прищурился, – мне казалось, это вы мастер сочинять. В допросной вон какие сказки рассказывали! Как только такое придумали? - Я не придумывал, – растерявшись, расстроенный финансист почувствовал, что у него опять щиплет веки: дав себе слабину, Артур, похоже, повредил в своей психике какой-то защитный механизм – и теперь был готов расплакаться из-за каждой мелочи. В такие минуты британец ненавидел свою сентиментальность, но справиться с ней было чертовски трудно, как если бы она вовсе не подчинялась воле хозяина. – Я ничего не придумывал, – дрожа, промямлил он, сглатывая предательские слезы. Глаза Артура уже были на мокром месте, но, к счастью, собеседник не обратил на это никакого внимания. - Да ладно! Хрен с ним, вы вот лучше представьте, – он подбоченился, – что все, что с вами творится, – просто чья-то глупая выдумка. Вы персонаж какой-то чумной истории, которую пишет в свободное от работы время какой-нибудь нерадивый графоман. Так вот, – увлекшись, альбинос принялся размахивать вилкой, активно жестикулируя, и даже ненадолго забыл про остывающие колбаски. – Если что-то у вас не получается, то это не потому что вы плохи, а потому что автор плохой. Когда вы это примите, жить сразу же станет легче – клянусь! Я пока не дотумкал, тоже загонялся по поводу и без. – Вернувшись к еде, он крякнул: – Fantastisch! Зря вы отказались, – прибавил, прихлебнув из своей чашки. Артур задумался: ничего подобного он никогда ранее не слышал. Бредовая на первый взгляд мысль показалась банкиру не лишенной смысла и даже... удивительной. Ведь если вправду попытаться хоть раз снять с себя ответственность, ослабить контроль, возможно... - Вы чего не пьете? – немец грубо перебил его рассуждения. – Пейте, а то остынет. Этот совет также был весьма мудр, так что Кёркленд, сам зная, что чай спасает от любых передряг, послушно сделал еще несколько глотков. Долгожданное тепло пошло по жилам, возвращая силы, в существование которых Артур уже не верил. Вежливо проронив «спасибо», он негромко заметил: - Вы, наверное, читаете много книг, поэтому умеете так здорово мыслить. - Не-а, – альбинос рассмеялся. Прикончив свою достаточно объемную порцию, он едва удержался, чтобы не вылизать тарелку, и, сдвинув пустую посуду в сторону, как следует отряхнул бумаги. – Книг я давно не читаю. Могу схватить что-то с полки, выцепить пару фраз – потом мне надоедает. Я вообще неусидчивый. Его голос звучал беспечно, словно признание в своей неначитанности не было для него крамольным, что, конечно же, поразило Артура: преданный фанат литературы не представлял, как можно считать себя достойной личностью, если не любишь книг. На месте немца – представителя страны, подарившей миру Ремарка, Гёте и Гофмана – ему было бы стыдно. Хотя, вероятно, Артур, с детства спавший в обнимку с книжкой, мыслил чересчур однобоко. - Жаль, – с легким укором заметил англичанин. – А я, наоборот, могу часы провести за интересной историей, даже забыть поужинать, если она меня действительно увлечет. Дома у меня большая коллекция всевозможных книг, однажды я, должно быть, передам их какой-нибудь библиотеке. Я читаю все подряд, все, что под руку попадется – беру, читаю и забываю, как в пустоту... У меня ужасно слабая память, – он вздохнул. – Но я люблю книги, они мне все равно что друзья. «...которых у меня нет», – закончило подсознание, однако Артур вовремя смолк, чтоб опять не расплакаться. Немец понимающе улыбнулся. - Я тоже люблю книги, – гордо сообщил он. – Я просто их не читаю. - Почему? – британец непонимающе сморгнул. - Потому что я их пишу. Секунду-две ровесники, сидящие по разные стороны тюремной решетки, молча изучали друг друга. Потом Кёркленд сглотнул и все же осведомился, недоверчиво приподняв бровь: - Вы писатель? - Местами, – альбинос гордо сощурил свои неестественно вишневые очи и подался вперед, всем видом выражая желание похвалиться. – Я автор более полусотни рассказов и недавно опубликовал один остросюжетный роман, который весьма хорошо оценила публика. - Как он называется? - «Город имени Меня», – величественно объявил немец, явно ожидая заслуженных оваций, но... звучное имя для Артура оказалось незнакомо. - Простите, не читал, – признался финансист. - Жаль, – передразнил его полицейский и вздохнул, однако совершенно без раздражения, как если б они обсуждали признанный шедевр мировой классики. – Советую исправиться: удачная вышла штуковина, не чета всему тому мусору, что лежит на полках с меткой «бестселлер», – обаятельно улыбнувшись, одной этой фразой, произнесенной нарочито надменно, немец расписался в своем высокомерии. – Многим нравится, критики хвалят, – и поставил печать. - Буду иметь в виду, – выдохнул Артур, скромно прибавив как будто бы между делом: – Я тоже мечтаю однажды написать книгу... о себе. - Мемуары? – понимающе кивнул альбинос. - Что-то вроде. - Интересно. Я бы почитал про жизнь одного банкира-налетчика, если там будет не более ста страниц. Чтобы мне не наскучило – я ведь жутко придирчив к количеству бумаги. - Учитывая, сколько я уже вынашиваю свою идею, вряд ли я рожу в итоге что-то объемное, – улыбнулся британец, сделав очередной глоток чая, который показался Артуру сейчас каким-то слишком ароматным для пакетированного. - Э, не скажите: бывает, как разгонишься – не остановить! – на лету подхватил горячую тему офицер. – Я, допустим, дневник с незапамятных пор веду – это почти то же, что мемуары. Так закончить его я даже и не надеюсь. - Дневник и мемуары – разные вещи, – возразил англичанин, мысленно ставя галочку напротив пункта «очередной самовлюбленный дурак». «Интересно, – прикинул Артур, – на какой невротической почве может вызреть такое извращенное самомнение?». А немец тем временем, почесав свою ершистую макушку, без зазрения совести пустился рассуждать. - Хорошо, если так, а то многие ж графоманят как проклятые. Сегодня что ни книжица – сплошь галиматья, шелуха и тупость. Прикиньте, если эта примитивная муть еще и повествует про чье-то житье-бытье! Знаете, что я думаю? – его глаза опасно сверкнули и потемнели, приобретя бордовый оттенок, словно офицер замыслил нечто недоброе. – Я думаю, что писать может каждый. В один прекрасный момент на меня словно снизошло озарение: какого черта я вообще кого-то читаю? Я же сам ничуть не хуже именитых творцов. Можете смеяться, но посудите: то, что зовется бессмертной классикой, постепенно теряет актуальность. Каждый автор, хочет он того или нет, пишет в свое время – и это время, как трансмиссия, ставится на любую модель... то есть лежит в основе каждого творения, созданного сегодня. Но годы идут, эпохи сменяют друг друга, наступают новые времена с новыми проблемами. История умирает. Поэтому на ее могиле мы должны создавать новую историю. - Вздор, – британец перебил его. Дерзкое мнение писателя-офицера не просто задело Артура – болезненно покоробило, попав, что называется, не в бровь, а в глаз. Вне себя от святого возмущения, Кёркленд даже на минуту забыл, где он и почему здесь находится, и с горечью заявил, будто адвокат всех классических авторов вместе взятых на каком-нибудь верховном суде: – История не умрет. Есть вечные темы, те, что всегда будут тревожить общество, потому творчество писателей, поднимавших их, никогда не утратит ценность. И завтра, и через сто, и через тысячу лет люди будут платить за копии книг Шекспира, а таких, как вы, даже и не вспомнят. - Допустим, – резко оборвал немец. – И? – враждебно сощурился. – Мне плевать на то, что случится завтра – завтра может вообще не наступить. Вдруг скоро все рухнет, и страны-то моей на карте не будет – какого дьявола тогда кто-то должен помнить меня?! Я хочу быть нужен здесь и сейчас, – подчеркнул он, по-военному выпрямившись, – а не стать объектом споров, реальный я персонаж или вымышленный. Жить следует настоящим. - Жить следует... – выпускник Кембриджа запнулся. Что он хотел сказать? Возвести в правило свою привычку постоянно оглядываться на прошлое, цепляться за него и нести за собой, как опостылевшие оковы? Мало того что немец озвучил тот самый постулат, который частенько повторял себе Артур, нынешняя аргументация Артура была в разы слабей доводов неначитанного нахала, хотя последний нес, по мнению англичанина, сущий бред. Сглотнув и почувствовав, что проиграл борьбу с этим сраным софистом, Кёркленд вяло пробормотал: – Не знаю. У каждого свои принципы. - Точно, – согласился оппонент-победитель. – Но принципы тоже имеют свойство меняться. Когда-то и я любил читать, в детстве и юности даже слепился над мелким шрифтом, хотя меня за это постоянно ругал отец: он покупал мне специальные книжки для слабовидящих – ну, знаете, такие с большими буквами? Я ведь почти слепой, – офицер невесело улыбнулся. – К счастью, хорошие линзы помогают мне почти не замечать своей врожденной беды. Так вот. По молодости, как многие, я испытывал определенный интерес к чужим выдумкам, но потом понял, что больше никто не может ничему меня научить. Я все могу сделать сам, сам до всего дойду и додумаюсь – зачем мне чьи-то советы? – он подбоченился, и британцу на мгновение померещилось, что вокруг головы загордившегося творца вот-вот засияет нимб небожителя. – «Я не люблю, когда меня учат». Кажется, так сказал кто-то из великих? - Сэр Уинстон Черчилль, – сухо сообщил Кёркленд. – Но он немного другое имел в виду. «Знаменитый современный писатель» в ответ презрительно фыркнул. - Откуда вам знать, что он имел в виду? Кто вы такой? - А вы кто такой? – парировал финансист, стараясь хранить удавье спокойствие, хотя рядом с таким же холериком, как он сам, это было весьма непросто. – Король? Император? Бог? - Кто знает, – издевательски прищурился немец, – может, и бог. Может, для вас я сейчас в каком-то смысле и бог – все относительно. Какое-то время Артур молчал, чтобы, переборов искреннее желание обматерить наглеца, как истинный джентльмен – чуть отстраненно и с должным укором – проронить: - Вам не говорили, что вы высокомерная задница? Ответом британцу был бессовестный и беззаботный смех. Вдоволь нахохотавшись, офицер неряшливо бросил, не слишком заботясь чужой реакцией: - Говорили, – и прибавил с ехидной ухмылкой: – Но мне все равно, что про меня говорят. Это лихое заявление заставило британца понуро опустить голову: похвастаться тем же он, увы, не мог, вечно мучаясь от того чрезмерного влияния, которое оказывало на него мнение окружающих, но избавиться от сей дурацкой черты своей личности был не в силах. Сейчас он по-настоящему завидовал этому надменному идиоту. «Если бы я был способен не обращать внимания на других, мне было бы куда легче», – грустно думал Артур, теребя в руках чашку с остатками чая и использованным пакетиком. - Ладно, не обижайтесь, это не всем дано. Я, наверно, просто слишком великий, чтобы заботиться чужим мнением, – заявил писатель в погонах своему ранимому собеседнику. – Но я не договорил. Я хотел сказать, что, когда теперь открываю книгу, сразу чувствую, как меня охватывает злость. - Зависть, – мрачно поправил Кёркленд. - Нет, именно злость, – «великий» отрицательно помотал головой. – Отвращение. Презрение. Я презираю того, кто сочинил это, за его хвастовство. Каждый автор будто пытается показать, какой он, мол, умный, а я этого не люблю. Англичанин снисходительно улыбнулся. «Это зависть, – подумал он торжествующе: свой второй после гордыни нежно взращенный грех Кёркленд узнавал слету. – Жгучая зависть, когда думаешь, будто у другого получается лучше, и, не в состоянии это изменить, желаешь ему гореть в аду. Далее два альтернативных исхода – сдаться или послать соперника, наградив за глаза нелестной характеристикой. Так и появляются все эти идиоты с козлами, засранцы и хвастуны, которые тебя вечно окружают... По-моему, у него мания величия». Слово за слово чертов графоман заболтался: держать контроль непросто, если речь заходит о чем-то крайне болезненном, – немудрено, что и самоуверенный спорщик очень скоро не справился с управлением. Его тщательно скрываемая слабость вылезла на свет во всей красе – финансисту оставалось лишь позлорадствовать, посочувствовать да подчеркнуть, что он сам такой же. Только в уменьшенном масштабе. - Но ведь вы, когда пишете, делаете то же самое, – скромно заметил Артур вслух. – И ваши читатели могут рассуждать так же. Значит, ваши книги тоже не застуживают внимания? Ярко-зеленые глаза столкнулись с кроваво-красными. Похоже, победа на этот раз была за британцем, потому что немец, почесав затылок, как-то невнятно ругнулся и выдохнул: - Может быть. Но я никого не заставляю себя читать, я просто не люблю чужие истории... Да мне их и на службе хватает! – нашелся он. – Сегодня, например, чего только я ни наслушался! Хоть садись и пиши – сразу на Нобелевку по литературе. Поразмыслив о чем-то, он покачался в кресле, точно студент на скучнющей лекции, а потом, подойдя к клетке Артура, вальяжно облокотился о замок и жестом попросил задержанного подойти. Когда тот, оставив чашку на тумбочке, подчинился, офицер снова прищурился – вновь хитро, но теперь вполне мирно, не так, как раньше. - Завтра сюда приедет следователь, – оповестил он Кёркленда. – Мой маленький Bruder, – добавил с доброй улыбкой, которую было не скрыть даже за напускной надменностью. Но, вовремя подловив себя на чрезмерной откровенности, слуга закона поспешил опять привычно съехидничать: – Постарайтесь его не злить: он человек ранимый и сложный, вроде вас. Доведете его – спровоцируете Вторую мировую. - Ничего, – Артур криво усмехнулся. – Я британец. Британия войну выиграла. - Но какой ценой! – напомнил альбинос. – Нет, правда, вам что, хочется загреметь в тюрьму лет на пять с конфискацией? – и, увидев, как тотчас побелевший «преступник» отрицательно мотает головой из стороны в сторону, укорил его: – Будьте умницей, Артур: чем меньше вы нервничаете, тем меньше вас подозревают. И еще: как вам, должно быть, давно известно, чистосердечное признание в любом случае смягчит приговор. - Я уже во всем признался, – понурился Кёркленд, стоя перед немцем, как школьник, не подготовившийся к уроку. - В некотором роде да, – кивнул офицер. – Но завтра это лучше не повторять, – побарабанив пальцами по запертому замку, он со вздохом резюмировал: – Скажете Людвигу правду, какой бы кривой та ни была, понятно? Не наговаривайте на себя, не выгораживайте кого-то, всем будет значительно проще, если вы не станете врать. Финансист не ответил. Понимая, что ему все равно не верят, он молча развернулся и ушел назад к отдаленной койке, демонстрируя совершенную беспомощность, хотя, возможно, со стороны Кёркленд казался скорей непримиримо что-то скрывающим, нежели уставшим доказывать свою невиновность. - Я насквозь вас вижу, – бросил ему вслед полицейский. – Ваша совесть не чиста, поэтому вы боитесь, но вина ваша не так ужасна, какой вы ее себе представляете. Помогите следствию. И себе заодно: не держите это, бранитесь, плачьте, клянитесь, что раскаиваетесь, – увидите, как быстро и безболезненно все закончится. Думаете, нам приятно держать здесь таких, как вы, строчить досье на каждого и кормить за казенный счет? Да мне бюрократии и без вас хватает! – инспектор сделал красноречивый жест, перерезав себе горло ребром ладони, да, вернувшись за стол, нервно полистал одну из папок. – Не понимаю, – пробурчал слуга закона себе под нос. – Не судим, безоружен, сопротивления при задержании не оказывал – на кой черт шею себе ломать? Чушь какую-то сочинил и хочет убедить, будто участник банды. - Я говорил правду, – хмуро отозвался Артур, которому все было, между прочим, отлично слышно, а непробиваемое недоверие полиции крепко действовало на нервы. - Правду? Ха-ха, хороший розыгрыш, – инспектор издевательски хмыкнул. - Это не розыгрыш! – запротестовал финансист. - Ну конечно! Так я и поверил, что Джонс – хитрожопая американская скотина, вскрывшая без ножа с десяток хранилищ, этот неуловимый урод, за которым гоняются оперативники двух континентов вот уже без малого десять лет, взял на дело наивного дилетанта. Зачем?! – вспылив, немец стукнул кулаком по столу, на котором, звякнув, подпрыгнула посуда. Артур, тоже подпрыгнув, на всякий случай затих, а офицер грубо брякнул: – Зачем, я вас спрашиваю, болван вы британский? Для отвода глаз? Так глупо это как-то, не по-альфредовски! Вы явно что-то скрываете, и мы это выясним, – как-то угрожающе пообещал немец. – Только решайте, мистер Кёркленд, как лучше: если вы добровольно признаетесь, отделавшись малой кровью, или если показания из вас вытащат силой, пока вы будете молчать, как партизан, решившись сгнить за решеткой на голодном пайке. Помолчав, остывая, он покосился на запуганного Кёркленда и вздохнул: - Кому я это рассказываю? Вы уже строго наказаны. – В его голосе снова появилась ирония, свидетельствующая, что очередная вспышка гнева благополучно миновала. – Хорош ныть. Спите. А как по мне, шли бы вы домой и впредь думали головой прежде чем закон нарушать, – инспектор устало почесал макушку. – Таких, как вы, доверчивых придурков, нужно не в тюрьму сажать, а пороть розгами – хорошо так, чтоб запомнилось. Я бы сам вам всыпал, ей-богу, если б обладал законными полномочиями. Артур, окончательно добитый, пристыженный и несчастный, взял одеяло и уткнулся в него: слушать подобные замечания в свой адрес он не желал и мечтал, чтобы белобрысый придурок, возомнивший себя вершителем судеб, поскорее свалил отсюда. Но тот почему-то уходить не спешил, продолжая ковыряться в бумагах и говорить будто бы сам с собой, ведь Артур не отвечал и вообще никак не показывал, что ему интересно. - Все равно вы какой-то странный, – сообщил офицер. – Никогда не понимал тех, кто берет на себя чужую вину. Может, вы мазохист и вас прет поиграть в полицейского и вора? – злая ухмылка опять испортила его лицо, жутко растягивая и без того тонкие губы. – Так пусть ваша жена вам допрос учинит, оденет вас в наручники и пропишет ремня или штраф-работы – чего попросите. Каждому свое, – он сделал паузу. Последняя фраза из уст немца прозвучала как-то двусмысленно, он, похоже, заметил это, мысленно похвалив себя за остроумие, и закончил мудрым: – А в жизни такое лучше не предпринимать: жизнь у вас одна. Затем он уткнулся в документ, на сей раз, судя по всему, окончательно, и довольно долгое время в комнате царила тишина, нарушаемая лишь шорохом страниц. Краем глаза Артур видел, что инспектор иногда что-то записывает, но разобрать, чем именно он занят, так и не сумел. В конце концов, почувствовав, что до жути устал, Кёркленд решил-таки последовать чужому совету и не раздеваясь завалился на твердую койку. Свою куртку он снял, оставив на тумбочке рядом с чашкой, и теперь как следует завернулся в одеяло, чтобы не простыть. Хотя в камере было достаточно тепло, Артуру все равно казалось, что он помещен в сырой подвал, где хиляк вроде него в два счета подхватит воспаление легких и помрет, не дождавшись «скорой». Перспектива погибнуть так глупо и бесславно бросала бывшего военного в пучину уныния: даже здесь, на дне, гордый потомок пиратов и королей не хотел умирать позорно. «Уж лучше на эшафот», – в полусне повторял он мысленно, постепенно отключаясь и выпадая из горькой реальности. Сколько он так провалялся в полудреме, Кёркленд не разобрал, но где-то раз на пятый, очнувшись и снова узрев над собой низкий тюремный потолок, пришел к выводу: сон не идет – сильнейший стресс и электрический свет делали свое дело. Охнув, Артур уселся на постели и беспомощно уставился в стену. Тихий скрип койки отвлек инспектора, повернувшись, он деловито осведомился: - Что случилось? - Мне не уснуть, – признался Артур, почесав голову. – Свет мешает. - Я скоро уйду, – сообщил ему офицер. – Мое дежурство закончится через полчаса, сменщик к вам заходить не станет. Если честно, я сидел тут, чтобы убедиться, что у вас все в порядке, – добродушно улыбнулся полицейский. – Вы были сильно потрясены, когда вас привезли сюда, и мне хотелось удостовериться, что в одиночестве вы ничего с собой не сделаете. - Каким образом? – Артур мрачно скривился. – У меня же все забрали. Сигарет и тех нет, чтобы сожрать их с горя и сдохнуть от отравления. - Вот-вот, сдохнуть: вы только что изобрели новый способ суицида. Люди – твари весьма сообразительные. Однако, вижу, вы уже успокоились, так что, пожалуй, я дождусь окончания смены и – Auf wiedersehen, – шутливо взяв под козырек, офицер опять посмеялся, а Кёркленд хмуро приподнял бровь. - Вы обо всех задержанных так заботитесь? Или я чем-то заслужил ваше расположение? - Если б вы заслужили мое расположение, сэр, вы бы сидели в карцере за ваш длинный язык и скверный характер, – смеясь, парировал немец. – Мои любимчики надолго запоминают встречу с «представителем немецкой полиции», а вас мне попросту стало жаль. Я вообще с вами слишком добрый. Хотя, – он сощурил глаза, будто приглядывался к Артуру, сидевшему в одеяле, как в коконе. – Есть в вас что-то. Врун вы, конечно, знатный, паникер и ханжа, но вы вызываете доверие – на моем месте какой-нибудь молодой офицер принял бы ваши фантазии за чистую монету. Хорошо, что я-то воробей стреляный! Я не отправлю вас в тюрьму, упустив Джонса, подобно моим предшественникам, и не куплюсь на развод с подставным лохом, даже если этот лох – чертовски приятный в общении лондонский джентльмен. – Альбинос немного помолчал, добавив буднично, словно между прочим: – Вы типичный британец и даже похожи на Jaguar XF: стильный, мощный, но тормоз тормозом. - И ничего «ягуар» не тормоз! – донеслось из «кокона». – Нормальная машина! - Ух ты, значит, я угадал! – немец хлопнул в ладоши, в восторге брякнув: – Ну и как крошка? Не подводит? – тут его глаза заблестели особым блеском, так что Артуру даже на мгновение померещилось, будто он, Артур, был клиентом автосервиса, ну а немец, соответственно, – механиком, что справлялся у него о здоровье его четырехколесной красавицы. - Все путем, – финансист пожал обмотанными одеялом плечами. – За почти пять лет никаких нареканий. Коробка передач только... - Слегка пошаливает? – со знанием дела закончил за него «механик». – Переключается еле-еле? – и, дождавшись кивка своего «клиента», посетовал: – Это общая болезнь «англичан», у XF так вообще сплошь и рядом. Зато мотор – зверюга, до сотни за шесть секунд! – альбинос присвистнул и вдохновенно взъерошил сам себе макушку. – Крутяк. Отличная тачка. - Да, – Артур расплылся в теплой улыбке: воспоминание о любимице увлекли его, он даже немного позабыл о своем незавидном положении. Обсуждать машины Кёркленд искренне любил, правда, подобная возможность выпадала редко, разве только с коллегами. Дружбу вне офиса Артур ни с кем не водил, Скотт ездил на отцовской колымаге, которую, выражаясь его словами, «задолбался чинить», но новую упрямо не покупал, потому что «старушка себя еще не исчерпала» – ясно, что здесь сторонник комфортной роскоши и не боящийся лишений горец не находили общего языка. А Фрэн интересовалась автомобилями исключительно как символом благосостояния... так что нынче автопоклонник поддержал беседу с нескрываемым удовольствием, признавшись: – Она прекрасна. Полный привод, плавный ход – я вряд ли сяду снова за руль бюджетника. А на трассе... – Артур мечтательно зажмурился. - Дашь такого угла, что все дрифтеры от зависти лопнут! – звонко рассмеялся собеседник, а отсмеявшись, подчеркнул: – Но «немец» все равно лучше. Кёркленд уж было собрался возражать, подкрепив свое мнение весомыми аргументами, как вдруг его осенило: какого черта? Он же за решеткой, а не на СТО! - Вы здорово разбираетесь в машинах, – пробормотал задержанный, с подозрением взглянув на разговорчивого инспектора. – Странно. В плане, что вы и полицейский, и писатель, и... - И машины люблю, – перебил его альбинос, широко улыбаясь. – А еще я играю на флейте и варю домашнее пиво. Я разносторонняя личность. Да не загоняйтесь: про «ягуар» ваш я знаю, потому что раньше на таком ездил, пока не продал. Теперь у меня куда менее понтовый, зато разумный и точный, как все немцы, «фольксваген». «Сам ты «фольксваген», – хотелось буркнуть Артуру, который попросту не мог взять в толк, откуда, во-первых, у слуг закона, жалующихся на низкие заработки, средства на седан бизнес-класса, а во-вторых, зачем без нужды менять дорогую машину на дешевую. Но, похоже, этим вопросам было суждено остаться для англичанина загадками, потому как в тот же момент офицер развернулся и случайно сшиб локтем что-то стоящее на столе. Это что-то, свалившись на пол, немедленно покатилось, остановившись лишь у решетки, с глухим стуком ударившись о нее. Кёркленд обомлел: это была фигурка. Белая фигурка шахматной ладьи, вырезанная из дерева. Только сейчас Артур обратил внимание на стол полицейского: папки с бумагами сместились на край, к немытой посуде, а перед офицером стояла клетчатая доска с фигурами. Немец чертыхнулся. - Вот хрен теперь я вспомню, где ты стояла, – прокомментировал он, подобрав и покрутив в руках беглую ладью. – Ладно, – вздохнув, он водрузил фигурку на законное место в нижний угол и принялся увлеченно расставлять остальные. – Начнем с начала. - Вы играете в шахматы? – взволнованно осведомился Артур: эту игру он обожал с детства, как книги или цветы. К счастью для него, инспектор отнесся к слабостям задержанного с пониманием и не стал ворчать, чтобы Кёркленд шел спать, как того требовали инструкции. - Немного, – чуть сконфуженно улыбнулся немец. – Но чаще я их все-таки вырезаю. Вот эти, – он кивнул на столешницу, – мои последние. Слегка кривоваты, зато забавные. Когда нечего делать, я мастерю из дерева всякую ерунду – это отличный способ расслабиться. - Поразительно, – только и сумел выдавить Артур, поражаясь, насколько талантливым может быть один человек. «Если Бог и обделил этого засранца тактичностью, на одаренность точно не поскупился», – подумал финансист, тихо предложив: – Сыграем? Артур рассуждал так: уснуть он все равно не может, а немцу наверняка потребуется партнер. Но инспектор сокрушенно покачал головой. - Нет. Не обижайтесь, но вы водворены в изолятор, а значит, обязаны подчиняться правилам внутреннего распорядка, которые велят вам после десяти отдыхать, – напомнил он мгновенно погрустневшему шахматисту. – Завтра у вас будет свободное время, сможете и книжку какую почитать из нашей библиотеки, и по дворику погулять, и сыграть со мной партию. Хотя я плохо играю, вам наверняка скучно будет, – миролюбиво закончил он. - Все лучше, чем самому с собой, – промямлил Артур. Радужные перспективы на завтра, расписанные блюстителем закона, его вовсе не порадовали, наоборот – снова саданули под дых. Офицер вздохнул. - Вам тоже не с кем сражаться? - Моя первая жена была отличным противником, но она умерла, а больше никто не хочет, – просто объяснил Кёркленд, сильнее укутавшись. В эту минуту ему вдруг отчаянно захотелось, чтобы его дорогая Энни обняла его... к горлу подкатил комок, в глазах защипало. - Сочувствую, – проронил полицейский. Артур кивнул и, чтобы вновь не расплакаться, улегся на правый бок, поджав ноги да обняв подушку. Спать ему по-прежнему не хотелось, но когда немец, посмотрев на часы, отметил, что ему пора отчаливать, Артур не отреагировал, притворившись спящим. - Постарайтесь выспаться, – посоветовал альбинос, сложив шахматы в коробку и спрятав ее в ящик стола. Затем он осторожно собрал папки, на которые, как на поднос, поставил пустую посуду и погасил лампу. – Спокойной ночи, герр Кёркленд, – прибавил из темноты. - Спокойной ночи, – вздохнул британец. И вдруг, точно осознав свою оплошность, поспешил спросить: – Простите, как вас зовут? - Меня зовут Гилберт, – улыбнулся офицер. – Отдыхайте, – и исчез, заперев за собой замок. Так Артур Кёркленд, успешный банковский служащий, талантливый финансист и аналитик с пятнадцатилетним стажем, настоящий лондонский джентльмен, законопослушный гражданин своей страны, верноподданный Королевы, примерный семьянин и попросту честный человек, остался совершенно один в восьмой камере изолятора. *** Ночь прошла для Артура плохо. Лежа на жутко твердой и запредельно узкой тюремной койке, он постоянно ворочался, проваливаясь в беспамятство лишь на какие-то минуты, а потом опять просыпался – злой, нервный и беспомощный. «Нужно выпить», – машинально подумал британец, очнувшись посреди глухой ночи, но тотчас вспомнил, что родной домашний бар с дорогим его сердцу джином недосягаем. - Ни выпить, ни покурить, ад кровавый... – бессильно проворчал несчастный, сворачиваясь калачиком. Никотиновая ломка, ранее из-за стресса притупленная, теперь расцвела буйным цветом, мучая свою жертву жуткой мигренью вкупе с кашлем, который Артур, боясь привлечь к своей персоне лишнее внимание, с трудом сдерживал. Но собственный организм, за четверть века прокуренный насквозь, подбрасывал и подбрасывал неприятные симптомы: нервозность росла, в горле першило, суставы ныли... Бедный Кёркленд уже не мог разобрать, ноют ли они из-за отсутствия сигарет или просто потому что обострился артрит. Доктора, наперебой советовавшие Артуру бросать пагубную привычку, в один голос твердили, что Артур, плачась о своей жуткой «ломке», преувеличивает, что это психологическое и что он должен взять себя в руки, если не хочет докуриться до смерти. А Артур в такие моменты загадывал поскорей дослушать нудную проповедь и затянуться прямо не покидая порог лечебного учреждения. «Вас исправит только могила», – пристыдил как-то Кёркленда лечащий врач, поймав своего пациента за сигаретами на крыльце больницы, где финансист лечился от пневмонии. Артур, конечно, извинился, но не исправился. Сейчас он получил «ответку» за свое легкомыслие. «Какого черта я не послушал умных людей?» – повторял задержанный, едва не плача. Впрочем, то была лишь отмазка, чуть не плакал он не поэтому. Оставшись в одиночестве наедине с собственными страхами, Артур, конечно, поддался им, и теперь в смятении перебирал жуткие варианты того, что его ожидало дальше: как его карьера летит к чертям, как он теряет самое дорогое – работу, самоуважение и свободу... как будет плохо несчастной Фрэнсис, которая останется тут, в Британии, одна-одинешенька. Он знал: чтобы спасти супругу, ему придется подать на развод и настоять, чтобы Фрэн вернулась в Париж. Счета Кёркленда заморозят, с новым домом и машиной он попрощается. «Впрочем, теперь мне долго не понадобится собственное жилье», – с горькой иронией в духе британского юмора подытожил для себя Артур. Не в состоянии принимать все это, он попытался направить размышленья в другое русло, допустим, определиться, что говорить завтра на допросе. Где находились его «подельники», Кёркленд знать не знал, предполагая, что облава была громкой и что большинство участников банды Джонса нынче рассажены по камерам, чтобы не совершили сговор. Сам Альфред, судя по информации Гилберта, тоже пребывал где-то здесь, надежно охраняемый как главный фигурант дела. Мысль о так называемом «приятеле» вогнала Артура в тоску: он одновременно и ненавидел Альфреда за предательство, и сожалел, что навлек на соратника невезение, в глубине сердца надеясь, что Джонс не подставлял и не бросал его, а на самом деле хотел помочь, но наткнулся на засаду полиции. Как бы оно там ни было, завтрашние слова Артура полностью зависели от ответа на вопрос: предатель ли Альфред? Если он тоже арестован, Артуру следовало хоть как-то выгородить товарища по несчастью, но что если сейчас он ликует, сбежав с награбленным, да, потирая руки, ржет с английского лоха?! «Почему я ничего не знаю!» – мысленно выл горе-налетчик, катаясь без сна по койке и задаваясь почти что гамлетовским вопросом «врать или не врать». Это была самая длинная ночь в жизни Артура. Надумав себе черт знает что (от пустого дома, ведь Фрэнсис вмиг возненавидела Артура и уехала, увезя все вещи, до смертной казни через повешение, пусть даже ту в Британии давным-давно отменили), Кёркленд истерзал себя полностью. К утру он так ничего и не решил. Видимо, короткая дрема все же сморила Артура, потому что из забвения его вырвал недовольный голос охранника, сообщавший, что арестант проспал завтрак. - Шевелитесь, – повелел человек в форме, громыхнув тележкой с чашками и тарелками. – Через двадцать минут допрос, а вы валяетесь. - Мне нужно в уборную, – прошептал бедняга, с трудом разлепив веки. - Куда? – хамовато хмыкнул охранник. - В туалет, – сконфуженно поправил Артур, мысленно желая этому придурку подохнуть. - Так бы и сказал! – расхохотался тот. Он был выше задержанного на голову, а в плечах шире раза в три, так что с легкостью мог размазать Кёркленда по стене, если бы получил приказ. – Пошли, – гаркнул он, отперев замок и грубо схватив узника за запястье. Обычный поход в туалет показался нарушителю новой унизительной пыткой и закончился глубокими синяками: Артур знал, что на его чувствительной коже подобные «автографы» обязательно останутся. Вновь оказавшись в камере, задержанный наскоро ополоснул лицо холодной водой, чтобы хоть немного проснуться, и недоверчиво рассмотрел содержимое тарелки, которую ему, ворча, оставил охранник вместе с кружкой пакетированного чая. Артур скривился: аморфная каша-размазня и тост с джемом – дабы хилый арестант не сомлел по дороге на допрос. Вяло поковырявшись в миске, Кёркленд понял, что ему кусок в горло не лез. Так и не уговорив себя съесть даже ложку и чувствуя, что его вот-вот вывернет, Артур оставил завтрак нетронутым, а потом, сделав пару маленьких глотков горького пойла, которое здесь звали чаем, вздохнул. В голове шумело, как перед голодным обмороком: служащий, не раз терявший сознание от усталости прямо в офисе, отлично распознавал угрожающие симптомы – головокружение, тошнота, дрожь, темные пятна перед глазами. Следующими должны были глохнуть уши, и Кёркленд, готовый к такому развитию событий, решил: «Ну и пусть. Грохнусь так грохнусь – может, так будет даже лучше: меня заберут в больницу, положат под капельницу, вколют что-нибудь сильнодействующее. Хотя бы какое-то облегчение». - Совсем жрать не хочется? – вдруг прогремело рядом. Артур отпрянул: напротив него опять возвышался тот же охранник. Подбоченившись, он смотрел на Артура недовольно, точно от того, ест ли задержанный, зависело его жалованье. - Не хочется, – кивнул Кёркленд, отодвинувшись, чтоб не попасть под горячую руку. - Ваше право, – буркнул полицейский, забирая так называемую «стандартную порцию» местной пищи. – Тоже мне графье. Помрете так помрете, много чести нянькаться с вами. Гремя посудой, он прошествовал дальше по коридору, правда, побыть в одиночестве Артуру не позволили: практически сразу же дверь вновь открылась и на пороге нарисовались старые знакомые финансиста – инспектор Гилберт и сержант Блэр. - Доброе утро, герр Кёркленд! – бодро поприветствовал Артура инспектор. – Как спалось? Как позавтракали? - Спасибо, хорошо, – тактично соврал задержанный. - Тогда у меня для вас отличные новости: детектив Байльшмидт здесь, ваш адвокат тоже, так что собирайтесь, нас ждут. - Сейчас, – пикнул Артур, почувствовав, как его сердце сжалось: час расплаты неминуемо приближался, а у банкира все еще не было никакой стратегии. Лихорадочно соображая, что же делать, несчастный с трудом обулся, отряхнул брюки и поправил свой после ночи помятый джемпер. Затем Кёркленд пригладил взъерошенную макушку, набросил на плечи куртку да сокрушенно подумал, что зря послушался Джонса, не надев вместо нее пиджак: в нем бы он теперь смотрелся куда официальнее. Закоренелому «белому воротничку», привыкшему всегда и всюду выглядеть с иголочки, было страшно не по себе: не умыт, не побрит, не причесан, во вчерашней одежде – английский джентльмен был морально раздавлен и искренне благодарил небеса, что здесь нет зеркала и он не видит себя со стороны. Полицейские терпеливо подождали, пока задержанный соберется, а затем провели его теми же коридорами, что и вчера, в ту же комнату без окон. Поскольку Артур не сопротивлялся, никто не пытался надеть на него наручники (этого Артур, если честно, побаивался, потому как не хотел позориться, представ в кандалах перед следователем и адвокатом). Впрочем, его вообще не трогали и, пропустив в допросную, вежливо попросили присесть. Когда Кёркленд зашел в комнату, там его уже ожидали четверо: дежурный охранник, двое мужчин в штатском и симпатичная девушка с ноутбуком. Ее густые темные волосы были собраны в высокий аккуратный пучок, ногти красиво сточены, а бежевый матовый лак на них идеально сочетался с плотно сидящим на ее женственной фигуре бежевом костюме – жакете с классической юбкой-карандашом, что, как известно, идет каждой женщине. «Секретарь», – понял Артур. Высокий широкоплечий мужчина, одетый очень строго и очень аккуратно – при галстуке, в деловом костюме из дорогой ткани, застегнутом, как мундир, на все пуговицы, – едва заметно кивнул, жестом пригласив Артура за стол. Так вышло, что они расположились друг против друга, так что теперь финансист мог рассмотреть своего будущего оппонента как следует, и, если начистоту, то Артуру хватило беглого осмотра, чтобы уяснить: перед ним человек серьезный. Сей факт банкира утешил: он сам был таким и, обладая болезненной самооценкой да весьма посредственным чувством юмора, с трудом переносил балагуров, умеющих шутить с каменным лицом. - Меня зовут Людвиг Байльшмидт. Я следователь, которому поручено вести ваше дело, –представился детектив. В его речи так же, как в речи Гилберта, проскальзывал немецкий акцент, впрочем, у Людвига он был выражен меньше и вызывал ассоциации не с Берлином, а скорей с диалектами, характерными для южной Германии. По крайней мере, так показалось Артуру, которому этот с виду весьма рассудительный человек сразу же напомнил баварских немцев, которых он встречал, приезжая на Октоберфест в Мюнхен. Светлые короткие волосы, аккуратно зачесанные со лба, ясные голубые глаза, ярко выраженные скулы и правильные черты лица, а если прибавить еще и военную выправку получишь портрет истинного арийца. Высокий, крепкий, статный, но при этом наверняка деликатный человек вызвал у британца симпатию, ему даже стало жаль, что сейчас они находились по разные стороны баррикад. «Прямо как на войне», – грустно подумал англичанин. Конечно же, он заметил, что несмотря на внешнюю разницу братья Байльшмидт были очень похожи. Хотя младший, как ни забавно, был и выше, и солидней старшего, и по характеру отличался, являя собой в контраст экстраверту Гилберту почти что энциклопедичный пример интроверта, их незримо, но крепко связывали общие повадки. Семейное сходство читалось настолько отчетливо, что посторонний, не зная, что перед ним кровные родственники, скоро обязательно констатировал: «Вы братья». И Людвиг, который был сильно привязан к брату, считал Гилберта своим защитником, но порой краснел за его дурацкие выходки, вздыхал: «Да. К сожалению». А Гилберт за это вечно над ним подтрунивал. Артур, увидев Людвига впервые, немедленно принялся проводить увлекательные параллели между братьями, а пока британец таким образом развлекался, Байльшмидт-младший изучил скромные материалы раскрытой папки, которую ему любезно передал Гилберт. - Вы, как я понимаю, Артур Кёркленд? – осведомился детектив. - Да, – подтвердил банкир. Девушка-секретарь методично защелкала клавишами. «Все должно быть запротоколировано», – вдруг вспомнилось Артуру, и его настроенье разом испортилось: отвлекшись от своей ментальной забавы, он вернулся в действительность, где ему ничего хорошего не светило. - Я Мэтью Уильямс, ваш адвокат, – произнес другой незнакомец, аккуратно отодвинув стул и присев по правую руку от Кёркленда. – Приятно познакомиться, сэр. - Взаимно, – Артур кивнул, невольно обращая внимание, что государственный адвокат носил ту же фамилию, что и его школьный ментор. Британец вздохнул. Добрый сэр Грегори, спасавший своего несносного подопечного от всего на свете, умевший посочувствовать, а также всегда заслуженно и пожурить, и похвалить, и наказать, и направить... Когда-то один мистер Уильямс опекал Артура, теперь другой должен был его защищать – осознание этого забавного совпадения согрело сердце финансиста, даря потрясенному, утратившему всякую надежду человеку хоть какое-то утешение. Адвокат скромно улыбнулся. Ему было около тридцати, в расстегнутом пиджаке из мягкой шерсти и тонких очках он походил на библиотекаря в колледже: незаметный, внимательный, тактичный – таких людей Кёркленд частенько будто даже не видел, но именно они в трудный час оказывались рядом. Порой Артуру даже становилось неловко, что он грубил тем, кто был к нему добр, и не считался с тихонями, непреднамеренно обижая. «Хорошо бы мой адвокат оказался одним из них», – загадал он. - Начнем, – тем временем брякнул Гилберт, игнорируя охранника, притворявшегося куском интерьера. Сержант Блэр молча отдал честь и покинул помещение, а офицер обошел Артура, шлепнулся на стул рядом с братом и, казалось, едва сдержался, чтобы не приобнять родича. Людвиг мрачно покосился на Гилберта, Гилберт, к счастью, без лишних напоминаний оставил неуместные фамильярности. - Прошу отвечать на мои вопросы как можно точнее, мистер Кёркленд, – оповестил Артура детектив. – В ваших собственных интересах ничего не утаивать от следствия. - Хорошо, – англичанин сглотнул. Поерзав на твердом стуле, он с трудом нашел более-менее удобное положение и попытался дышать как можно глубже: отчаяние и паника вот-вот готовы были перекрыть Артуру кислород, но финансист знал, что отступать поздно. Он должен был решить, что ему говорить, причем немедленно, без раздумий и колебаний, потому что бежать было больше некуда. И он решил. Решил, что расскажет правду – ту же, что пытался озвучивать вчера, когда ему не поверили. Пусть даже Гилберт наверняка опять посчитает, что у Артура не все дома или что Артур лжет, пусть даже офицер убедит в этом остальных и в итоге Артура признают виновным, например, в укрывательстве... Но что ему оставалось? Зачем вилять, если ты не видишь всей ситуации, если ты не в курсе, где твои соратники и каковы их планы по отношению к тебе? Если ты вообще ничего не знаешь?!. «Альфред не давал мне никаких инструкций на случай нашей поимки, – внезапно осенило Артура. – Он вообще не заикался о том, что я могу угодить в полицию, и не требовал от меня его выгораживать! Значит, я ему ничего не должен. А если у него возникнут ко мне претензии – значит, сам виноват». Эта светлая мысль приободрила задержанного, и он, вздохнув, мысленно поклялся, что будет предельно откровенным. Следователь переглянулся с секретарем да приступил к допросу. Начинали, как положено, с уточнения кратких биографических данных Кёркленда, затем плавно перешли к событиям злополучной ночи и к тому, что им предшествовало. Со стороны противостояние между Кёрклендом и братьями Байльшмидт наверняка напоминало натянутые отношения Германии и Великобритании времен последней войны – но Артуру теперь было не до досужих размышлений. - Значит, вы утверждаете, что до встречи в баре не были знакомы с Альфредом Джонсом и вообще раньше о нем ничего не слышали? – спросил следователь, и все в комнате напряженно уставились на Артура. - Все верно, – согласился тот, сжав в замок замерзшие пальцы. - Тогда поясните подробнее, что случилось в тот вечер, – велел Байльшмидт-младший. - Я многого не помню, – признался Кёркленд, вздохнув и почесав голову, как будто от этого ее работоспособность улучшалась. – У меня плохая память, а когда я нетрезв, в ней бывают провалы. В тот вечер, кажется, я поругался с женой, выпил... На самом деле мне нельзя пить: раньше у меня были некоторые проблемы с алкоголем, я проходил лечение в наркологической клинике. Кроме того, я сердечник. - Состоите на учете в кардиологии? - С двадцати трех. У меня ИБС, хроническая недостаточность. Врачи запрещают мне курить и употреблять спиртное. - Если так, зачем же вы выпили? – с укором заметил детектив, и Артур невольно покраснел, словно его не допрашивали, а отчитывали. - Я сорвался. Я стараюсь держать себя в руках, но иногда меня переклинивает, – сказал он, нервно взъерошив пальцами волосы на затылке. – Говорят, я недостаточно отдыхаю, а в тот вечер мы с Фрэнсис еще и крепко повздорили, так что, чтобы выпустить пар, я ушел из дома, – тут он запнулся, подбирая слова, но в конце концов решил, что если уж быть честным, то до конца, и поправил: – Вернее, это она меня выставила, сказав, что я неудачник. - Прошу прощения, но это не имеет отношения к делу, – сообщил адвокат, заметив, что его подзащитный вот-вот заплачет, и осторожно, пока никто не видел, взял Артура за запястье. Это подействовало: тот совладал с эмоциями. – Вернемся ко встрече с Альфредом Джонсом. Следователь спорить не стал и перевел беседу в более конструктивное русло. - Что было потом? – спросил он мирно. – В баре вы перебрали алкоголя. А далее? - Далее наступил провал, – угрюмо выдохнул Кёркленд. – Я безнадежен, по пьяни вечно все забываю. Помню лишь, как мне сообщили, что я кого-то поколотил. Скоро ко мне подсел незнакомец, которого я видел впервые в жизни, представился Альфредом Джонсом и спросил, как я себя чувствую. Оказалось, он меня выручил в той драке. Мы с ним еще раз выпили, я нажаловался ему на жизнь, а он предложил мне поучаствовать в ограблении. Конечно, сначала я отказался, не поверил, решив, что меня разводят, но потом все так закрутилось... – не зная, что еще и добавить, Артур развел руками. – По сути все. - По сути вы можете пойти под суд как соучастник кражи в особо крупном размере, мистер Кёркленд, – хмуро напомнил следователь, встретившись глазами с в момент побелевшим англичанином. – Догадываетесь, чем это грозит? Пять-семь лет с конфискацией имущества и потерей возможности занимать руководящую должность в банковско-финансовой сфере. Как вы будете с этим жить? – не дождавшись возражений, Людвиг вздохнул. – Не хочу вас пугать, но это ваша реальная перспектива, ежели сейчас вы останетесь под следствием и вас признают виновным. Поэтому, если не желаете себе такой доли, рассказывайте, что там у вас, как вы выражаетесь, «закрутилось». - Это давление на моего подзащитного, – вступился Уильямс. - Помолчите, господин адвокат, – отрезал детектив, а секретарь усердно занесла их слова в протокол. – Мистер Кёркленд должен понимать ситуацию. - Я все понимаю, – отозвался Артур, который после услышанного сидел за столом ни жив ни мертв: младший немец совершил истинное чудо – наконец-то объяснил все как надо, просто, четко, понятно. Сомнения, что прежде терзали Кёркленда, мгновенно развеялись, а на его душе стало пусто, как после взрыва. Бездумно изучая трещины на поверхности столешницы, бедняга потерянно пробормотал: – Я не хотел, чтобы так получилось. Я наивный дурак, надеялся решить свои проблемы одним щелчком, забыв, кровавый ад, что за все следует платить. – Слезы сами поползли по его щекам, и он не стал им перечить. – Я раскаиваюсь, – судорожно всхлипнул Артур, кивком поблагодарив адвоката, протянувшего ему чистую салфетку. – Я так больше не могу, Господи, мне стыдно, мне очень стыдно! Да, я виноват, я заслужил весь этот кошмар и готов понести наказание, но прошу... – он запнулся, не в состоянии нормально соображать, но все же нашел в себе последние силы, чтобы произнести важнейшее. – Умоляю: не трогайте мою Фрэнсис! Она ничего не знала. Здесь, в Англии, она совсем одна, а я по уши в кредитах. Если меня посадят, если мое имущество арестуют – как ей рассчитаться с долгами? – уже не скрывая своей слабости, Артур плакал. Да что там плакал – Артур, этот непримиримый, смелый гордец, рыдал навзрыд, собираясь положить жизнь за благополучие единственного близкого человека. – Она же останется на улице! Пожалуйста, – прошептал он, машинально схватившись за сердце и почувствовав, что вот-вот сомлеет, – только не с конфискацией. - Воды! – потребовал адвокат, подхватив посиневшего финансиста. - Перерыв! – скомандовал следователь, а охранник исчез в дверях, воротившись буквально через считанные секунды с пластиковым стаканчиком воды из коридорного кулера. Воду тут же передали Артуру, немедленно принявшись спорить, стараясь друг друга перекричать. Единственным, кто не участвовал в этой перепалке, был адвокат: спокойно, как медработник, он поинтересовался самочувствием пострадавшего. - Спасибо, мне уже легче, – ответил Артур, сделав пару спасительных глотков: обычная вода с перепугу показалась ему волшебной микстурой, мгновенно спасающей от внезапной смерти. Горько вздохнув, он окончательно расписался в своей беспомощности. «Почему у меня ничего не получается? – понурившись, думал он. – Почему я не могу стать сильнее? Ненавижу себя. Неудачник. Ничтожество». От жалости к самому себе Артура тянуло орать. Хотя он искренне не терпел, если его жалели, мечтая быть в глазах других уверенным, умным, взрослым, сейчас он опять – как обычно! – выглядел слабым. Наказанье какое-то. Артур вздохнул. Не в силах ничего изменить, он вернул стаканчик и тихо проронил: – Все в порядке. - Мы можем продолжать? – озадаченно справился детектив, перед этим послав брата, яро требовавшего «прекратить спектакль», подальше. Гилберт возмущенно закатил глаза, по-немецки выругался себе под нос, но стих. Все успокоились. Рассевшись по местам, сперва молчали, потом следователь сделал знак секретарю и сказал: - Приношу свои извинения, мистер Кёркленд, я не собирался вас доводить. Нам всего лишь необходимо разобраться. Говорю не для протокола: мы знаем, что вы впервые преступили закон и, скорее всего, сделали это ненамеренно. То есть, намеренно, конечно, но не до конца представляя, что делаете, – поправил сам себя Людвиг. – Мы тоже люди, мы сочувствуем вам, но закон есть закон, – подождав, покуда британец кивнет, он продолжил, неосознанно копируя стиль речи своего брата. – Так вот. На дворе давно не средневековье: существует презумпция невиновности и ничья вина не может быть доказана только на основе того, что подозреваемый сознался. - В средневековье, насколько помню, не применяли одну пытку больше двух раз, а вы меня пытаете и пытаете, – криво ухмыльнувшись, подловил говорящего англичанин. – Хотя, живи мы тогда, вы бы со мной не встретились: меня еще вместе с моей первой супругой сожгли бы на площади на костре. - За что? – детектив фыркнул. - За все хорошее, – зевнул финансист. – Ее – как ведьму за то, что ничтожный вес позволял ей летать на метле, меня – как чернокнижника за то, что грамотный. Это грустно. - То, что ждет вас в наши дни, тоже невесело, – мудро резюмировал младший немец, покачав головой. – Мне бы не хотелось, чтобы вы по глупости сломали себе жизнь, потому прошу нам помочь. Нужны смягчающие обстоятельства, понимаете? Что-нибудь, что позволит мне и моим коллегам, которые будут определять вашу дальнейшую судьбу, снять с вас подозрения. Банкир кивнул. Вообще-то в людях он вовсе не разбирался, но на сей раз каким-то дивным образом не ошибся, когда почувствовал, что собравшиеся в этих стенах представители власти не желают ему вреда, а, наоборот, пытаются помочь. Как могут: в рамках своей компетенции и действующего законодательства. - Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что вам не место в тюрьме, – признался Людвиг. Брат тотчас же пихнул родича под локоть. - Конечно! На свободе такие светлые головы не столь опасны, как за решеткой! - Вот именно, – слегка сконфуженно согласился Байльшмидт-младший. – Читая ваше личное дело, я проникся к вам уважением. Вы нужны обществу, сэр, и я бы очень хотел, чтобы в суд вас вызвали исключительно в качестве свидетеля. Но сейчас вам грозит строгое наказание: преступление против собственности предполагает конфискацию и немалый срок, если обнаружатся доказательства ваших преступных намерений. Так что давайте еще раз аккуратно восстановим последовательность событий. Пока не поздно. - Я попробую, – честно пообещал Артур, и тогда следователь, прокашлявшись, объявил: - Вернемся к вечеру, когда вы поссорились со своей супругой и случайно встретили Джонса. Вы говорили, что Джонс предложил вам поучаствовать в ограблении банка N., где вы, между прочим, занимаете пост начальника кредитного департамента. Как вы отреагировали на новость о готовящемся ограблении собственного работодателя? Собрав в кулак волю, Кёркленд постарался не повторять ошибок и отвечать на вопросы без ненужных подробностей, заводящих дискуссию не туда. Признавшись, что сильно переживал, потому как ранее всегда жил по совести, он вспомнил, как Альфред грозил, что, если Артур откажется, его банк все равно ограбят. - Вы получали угрозы в свой адрес или в адрес ваших родных? - Нет, он только сказал, что независимо от моего выбора банк будет вскрыт. - Значит, прямых угроз не было? - Прямых – нет, но я понял, что, посвятив в свои преступные замыслы, он уже записал меня в соучастники, так что мой отказ автоматически стал бы смертным приговором, – скривившись, растолковал свои мотивы Артур, а девушка-секретарь быстро набрала сказанное в компьютер, негромко, но деловито стуча по клавишам твердыми ноготками. - Ваша правда, – вздохнул детектив. – Джонс не отпустил бы живым свидетеля. - Хитер, зараза! – не сдержавшись, брякнул Гилберт, который вообще-то не имел права что-либо комментировать, но эта задача была для вспыльчивого офицера невыполнимой. - Инспектор Байльшмидт, какого лешего? – шикнул на него младший брат и прибавил пару фраз на немецком, которые Артур не разобрал, т.к. они были чересчур разговорными. - Молчу-молчу, – пробурчал, отступая, альбинос. Допрос продолжался. - Итак, из вышесказанного следует, что вы пошли на поводу у мошенника не по собственной воле, – сообщил Людвиг, слабо улыбнувшись: кажется, он наконец-то нащупал искомое зерно невиновности, в поисках которого так долго и мучительно рылся в памяти Кёркленда. – Вам угрожали, значит, вы жертва, а не преступник. - Не знаю, – убито проронил финансист. – Доказательств ведь нет: никто наших разговоров не слышал. Я волновался за Фрэнсис, чтобы ее это, не дай бог, не коснулось, волновался за себя... слегка, – он смущенно потупился. – Но мне обещали хорошо заплатить, и я согласился: мне нужны были деньги. - Зачем? Вы нормально зарабатываете, – прозвучал прямой логичный вопрос, на который Артуру пришлось давать такой же прямой ответ. - Хотел доказать свои чувства. Она заказала в подарок на Рождество кольцо, которое стоит баснословную сумму с жутким количеством нулей. - Кто «она»? - Моя жена, – выдохнул Артур, чувствуя себя выжатым. Все сидящие за столом мужчины тут же притихли, понимающе переглянувшись, а единственная женщина устало потерла лоб. - Во все века и времена во всем виновна лишь она, – белобрысый озвучил общую мысль. - Гил... – смущенно пробормотал следователь. - Я просто подбил итог, – брякнул Байльшмидт-старший, разводя руками и нарочно не глядя в сторону фыркнувшей секретарши. – Как любит повторять один мой французский приятель: ищите женщину. - Но Фрэн ничего не делала! – возмутился Кёркленд, предполагая, как всегда, худшее. - С точки зрения закона – ничего, – сухо согласился Людвиг, а Гилберт закончил, расставив точки над «і»: - А по правде подтолкнула вас к преступлению. Дай угадаю: благоверная закатила истерику, а вы, чтобы сберечь нервы, сгоряча пообещали купить ей это кольцо? - Здесь, вообще-то, вопросы задаю я, – попытался призвать к порядку детектив, но старший офицер отмахнулся, а пристыженный Артур, которого так легко взяли и раскусили, обиженно буркнул: - Вроде этого. Только я ничего не обещал, потому что не мог такое пообещать: я столько не зарабатываю. Я надеялся, что она подуется и забудет – нет. Пытался ей объяснить – без толку, уперлась и все! Стала пилить меня, что я якобы уделяю ей мало времени, угрожать разводом... Я не видел другого выхода и решил взять чужие деньги. - И вы думали, что если подарите ей эту сраную побрякушку, ваши проблемы разрешатся? – фыркнул, не отступая, Гилберт и буквально прибил нарушителя к месту, заявив без обиняков: – А вы не предполагали, что дело не в кольце, что это всего-навсего повод, чтобы... - Гилберт!! – младший немец, не выдержав, стукнул кулаком по столу. - Что?! Я триста лет Гилберт! – гаркнул в ответ старший, грубо нарушая правила ведения допроса. – Не перебивай меня! Тут кто-то не хочет видеть очевидных вещей! - Если кто-то не хочет чего-то видеть, это только его выбор, – холодно возразил Людвиг, сложив руки кренделем. – Мы собрались, чтобы решать проблемы, а вместо этого плодим новые. Ты не обязан никого спасать. И мешаешь мне работать. - Извини, – выдохнул вспыльчивый офицер, кажется, наконец-то остывая. – Продолжай. - Спасибо, что разрешил, – уколол брата следователь и вновь повернулся к Артуру: – Значит, ваша жена попросила вас сделать ей дорогой подарок, а вы не смогли отказать? Почему же вы не убедили ее, что она неправа и требует невозможного? Ситуация смотрится как-то странно. - Как-то глупо, – поправил Гилберт. – Из анекдотов про мужа-подкаблучника. - Если вы сейчас же не прекратите, инспектор Байльшмидт, я буду вынужден потребовать, чтобы вы покинули помещение, – вмешался в светскую беседу Уильямс, который в силу природной скромности редко позволял себе подобный тон, а потому даже слегка испугался собственной смелости, но недовольный своим разошедшимся родственником Людвиг всецело разделял мнение адвоката. - И я тоже. Невозможно работать, – сказал он, замученно потерев переносицу. - Да я молчу! – пообещал инспектор, подняв ладони, будто сдаваясь. - Тогда продолжим, – распорядился следователь, стараясь в сторону Гилберта не смотреть и потому не увидев, какую жуткую мину скорчил при этом брат. – Почему вместо того чтобы переубедить супругу вы решились на преступление? - Потому что все очень сложно, – скривился Артур. Семейная ссора, разыгрывавшаяся на его глазах, нервировала финансиста до ужаса, и он уже еле держался, чтобы не взорваться. – Я ведь не идеальный муж. Может, я действительно бываю недостаточно внимателен к Фрэнсис, может, я... – взяв паузу, он вздохнул и переформулировал то, что просилось на язык, в более тактичную форму из-за присутствия в кабинете женщины (в мужской компании англичанин бы выразился точнее): – Целую ее реже, чем того требует наш брачный контракт, но черт возьми! Я просто очень много работаю, кстати, ради нее: чтобы исполнять ее, кровавый ад, бессчетные прихоти. А она не ценит! Села мне на шею и крутит мной... - Зачем вы ей это позволяете? – нахмурился Людвиг, а Гилберт печально улыбнулся с таким видом, будто хотел потрепать его по плечу да снисходительно брякнуть: «Молодой ты еще, жизни не нюхал! Поживи с наше – не будешь такие наивные вопросы задавать». - Я люблю ее, – просто ответил Артур. – И боюсь потерять: я старше, болен и одинок, порой мне даже поговорить не с кем. У меня больше никого и ничего нет, только работа. Все помолчали. А банкир, устало обведя взглядом сидящих, кажется, вдруг наконец-то понял, что теперь, когда он раскрыл все свои карты, он словно сразу же стал сильнее. - Вот и все, – с печальной улыбкой заметил он. – Я знаю, что натворил, и не прошу пощады, хотя мне страшно. Но кто я такой? – Кёркленд криво усмехнулся, как если бы ему оставалось сделать последний шаг к смерти на виселице. – Ну не станет меня – велика ль потеря? – вдруг расхохотался он, точно ненормальный, а потом, прервав смех столь же резко, резюмировал: – Я не ключевая фигура, не главный герой. – Его голос дрогнул. С трудом пересиливая жалость к самому себе, что сдавливала его горло железной хваткой, Артур гордо вскинул голову и – со слезами в уголках век – сказал: – Жизнь продолжается. - Давайте обсудим остальное, раз тут все ясно, – громко предложил адвокат, предвосхищая у Кёркленда новый срыв. К счастью, никто не перечил, и, поддержав Уильямса, следователь умело перевел тему. Артур для себя так и не выяснил, удалось ли выцепить из его откровений какие-то весомые факты, которые могли бы облегчить его участь, но больше к этой теме они не возвращались. Сначала детектив попросил допрашиваемого вспомнить, что случилось вчера: как Альфред довез его до банка, какие Артур получил инструкции, как ждал, лез отключать сигнализацию и был задержан полицией. - Слышали ли вы о других делах, в которых замешан Джонс? – спросил Людвиг, когда они перешли к главным фигурантам. - Он хвастал, что ограбил в Америке пять или шесть контор. - Пять или шесть, – почесал висок следователь и со вздохом сообщил: – Альфред Джонс – опасный преступник с десятилетним стажем, трижды обвинялся в мошенничестве, в том числе в особо крупном размере, на его счету как минимум восемь краж. На своей родине в темных кругах он видная личность, наглая и немыслимо везучая, которой удавалось ловко ускользать от полиции все это время. Джонс объявлен в международный розыск. В кои-то веки нам выпала возможность его прижать. - Я не знал... – сглотнул Артур, ошарашенно хлопая глазами: полагая, что придурковатый янки попросту врет насчет своих подвигов, он вовсе не рассчитывал услышать такое. – Он казался вполне нормальным, и я бы никогда не подумал, что... - Он нормальный, – невежливо перебил Гилберт. – Нормальный урод с набором отмычек от всего, что охраняется. Умеет получить расположенье любого человека. Обаятелен. Охоч до денег. Умен как черт. Мы потратили кучу времени, чтобы его накрыть. - Даже удивительно, как легко он попался, – кивнул брату Людвиг. – Хотя и профессионалы допускают ошибки. Вы видели других членов банды? – спросил он англичанина. - Нет. Но по дороге он говорил через гарнитуру с каким-то хакером, Мэтью, – вспомнилось Артуру. Финансист хмыкнул, глянув на адвоката – тезку преступника. – Правда, его я тоже не видел. А больше никого мне увидеть и не посчастливилось: я же стоял на стреме. Я только слышал всякие шорохи, голоса, но ничего не разобрал. - Это к лучшему, сэр, – заверил британца следователь и озвучил следующий протокольный вопрос: – Вам что-нибудь говорят имена Ловино и Феличано Варгас? - Нет. То есть... я слышал их мельком от Альфреда, но не заострил внимания. - Ясно, – выдохнул детектив. – Эти итальянцы – знаменитые братья-мафиози, мы вышли на их след, когда в прошлом месяце расследовали дерзкое ограбление торговой компании. Вроде как они время от времени сотрудничают с бандой Джонса. Ваши показания нам пригодятся, – сообщил он Артуру, ободряюще улыбнувшись. Выяснив еще несколько важных обстоятельств, он наконец-то объявил, что допрос окончен и Кёркленд будет отведен назад в камеру предварительного заключения до решения по поводу его дальнейшей судьбы. - Не волнуйтесь: вы рассказали достаточно, чтобы мы приняли верное решение, – пообещал Байльшмидт-младший, собирая бумаги. – Вас проинформируют еще до обеда. До свиданья, мистер Кёркленд, было очень приятно с вами поработать. - До свиданья, – брякнул задержанный, вовсе не желая возвращаться в надоевшую клетку, но на сопротивление его уже не хватало. Охранник, что молчаливо наблюдал за ходом допроса, так же молча проводил Артура. Задержанный вновь остался один, только теперь уже безо всякой надежды: он сделал все возможное, но не знал, справился ли со своей задачей. Ждал он, правда, недолго, по ощущениям около часа, но в камере не было ни окон, ни часов, так что Артур не мог толком сказать, сколько прошло времени. Он был вымотан, от голода и усталости у него сильно кружилась голова, и бедняга улегся на койку, не в состоянии даже плакать – так ему стало плохо. Мысли больше не пугали его: эмоции достигли предела, и когда вдруг дверь камеры распахнулась, он не сразу понял, что ему приказывают. - Кёркленд, с вещами на выход! – рявкнул охранник. Артур не отреагировал, но после того, как глашатай удалился, сполз-таки на пол, чтобы собрать свое немногочисленное имущество. На сердце лежала тяжесть, словно оно налилось свинцом и планировало вот-вот остановиться. «Припадок», – бесстрастно подумал Артур, в кои-то веки наблюдая за резким ухудшением собственного здоровья как равнодушный зритель. Все чувства притупились. Его привели в некий новый кабинет, где заседал один лишь Гилберт, выглядевший вполне довольным и деловитым. Что было у него на уме, Артур не догадывался, и это нервировало. Подобрав со стола таинственный документ, офицер прокашлялся и торжественно зачитал: - Изучив материалы дела и опросив задержанного Артура Кёркленда, принимая во внимание настоящие обстоятельства... – дальше шел сухой юридический текст, настолько официальный, что вымученный финансист не только пропустил его мимо ушей, но и, несмотря на свой опыт антикризисного управляющего, почти ничего не понял. Когда немец закончил и с ухмылкой уставился на него, англичанин молча изучал стену за спиной Гилберта невидящими глазами. - Эй! – позвал инспектор. – Что с вами? Вас признали невиновным – вы слышите? Артур вздрогнул и непонимающе посмотрел на офицера, заставив того рассмеяться. - Хорош зависать! Мы выяснили, кто вы, и приняли решение отпустить вас под подписку о невыезде. Пока идет следствие, посидите в стране, в суд вас вызовут. Будете проходить как свидетель. Так что, – он подбоченился, – скажите нам, особенно моему терпеливому брату, спасибо за ваше чудесное освобождение. Кёркленд сглотнул. Он все еще не соображал, что происходит, и не верил, что его так легко отпустят, потому воспринял слова немца как очередную страшную шутку, но немец, похоже, догадался о чувствах Артура и миролюбиво потрепал его по плечу. - Ну хватит, все ж хорошо. Присядьте и подпишите, – он положил бумагу на столешницу и щелкнул авторучкой, передав ее Кёркленду. – Здесь и здесь, – ткнул в нужные строчки. – Это ваши сегодняшние показания, а это – ознакомление с протоколом. Когда финансист присел на краешек стула и, не вчитываясь в содержание бумаг, поставил свою каллиграфическую министерскую подпись, инспектор победно потер ладони. - Чудненько! Теперь ступайте домой, получите по шее от жены. В понедельник, возможно, начальство вас чуть-чуть поругает. Но не переживайте – выживете: мы передадим ему лишь общие факты, так что с работы вас не попрут, да и в семье все должно быть gut. Дальше, – взяв нечто из тумбочки, он вывалил перед Артуром изъятое барахло: шнурки, пояс, сигареты и зажигалку. – Получите ваше и сдайте наше, – показал Гилберт на пакет в руках Артура. Кивнув, финансист вернул «индивидуальный набор», принявшись наскоро зашнуровываться. Подождав, пока он закончит, Гилберт протянул Артуру купюру. - Это на такси, мы с ребятами скинулись. Возвращать не надо. Машина ждет вас у здания. - Спасибо, – британец растерянно принял деньги, но уходить не спешил: просто исчезнуть было как-то невежливо. – Спасибо вам всем... особенно детективу Байльшмидту, – смущенно проронил Кёркленд, переминаясь с ноги на ногу. – Я все верну. - Да говорю же: не надо. Ох, чуть не забыл! – хлопнув себя по лбу, альбинос вынул что-то из верхней шуфлядки стола, протянув британцу, который с удивлением поднял брови: то была коробка, в которой он узнал вчерашние шахматы. – От меня на память, – слегка покраснев, добавил Гилберт, вручив ее вконец сбитому с толку Артуру. – Я же их сам смастерил. Пусть сослужат вам службу, а то из меня-то шахматист никакой. Поблагодарив, банкир бережно прижал подарок к груди и повинился, кусая губы да тщетно пытаясь не дрожать. - Простите меня, пожалуйста. Я доставил вам столько трудностей. - Не берите в голову, – беспечно отмахнулся немец. – Думаете, у меня впервые задержанные плачут? Все люди принимают одно и то же по-разному, вам не за что извиняться. Кроме того, растеряться – совершенно нормальная реакция, если вы в первый раз, да еще и по глупости, попали в полицию, – снова тронув плечо пристыженного гражданина, офицер полиции мудро добавил: – Берегите себя, не нарушайте больше и не позволяйте никому вами манипулировать. Прощайте, герр Кёркленд. - Всего доброго, мистер Байльшмидт, – отозвался Артур. – Еще раз спасибо вам. - Обращайтесь. Последняя фраза прозвучала весьма двусмысленно, и англичанин слабо улыбнулся. Возле здания его действительно ожидало любезно вызванное такси, усевшись в которое, Кёркленд кратко назвал свой домашний адрес и покинул это невеселое место. Пока за окном машины мелькали утренние улицы хмурого предрождественского Лондона, казавшиеся Артуру после клетки светлыми и приветливыми, сам Артур пытался собраться с мыслями. Внезапная эйфория, охватившая его, когда он наконец-то покинул полицейский участок, отступала, освобождая место для более грустных, но и более важных дум. Не уставая благодарить небеса за благополучное разрешение ситуации, Кёркленд знал: проблемы вовсе не закончились, наоборот, они только начались. Как смотреть в глаза супруге? что будет на работе? как перетерпеть осуждающие взгляды коллег и к кому, если что, идти за помощью?.. Множество сложных вопросов кружилось в его голове, гудящей после бессонной ночи. Когда банкир приехал домой, взял запасной ключ из-под самого маленького цветочного горшочка и проскользнул в дверь, ему еле хватило сил объявить дежурное «это я, дорогая». Втянув голову в плечи, он уже ждал, как на него обрушится заслуженная брань, но... ответом была странная тишина. - Фрэнсис? – спросил Артур. Ни звука, точно дом уснул вечным сном. Перебирая, словно четки, самые разные предположения, финансист обошел все комнаты в поисках жены, но нигде ту не обнаружил. Чувствуя, как замирает его и без того изможденное, растерзанное сердце, вскоре он был вынужден принять: это конец. Случилось худшее. Ступая как можно осторожней, будто боясь кого-то спугнуть, Артур еще раз осмотрел дом, изучил обстановку и пришел к горькому выводу: большинство вещей осталось на своих законных местах, пропало лишь личное имущество Франсуазы, то, чем она особенно дорожила: краски с мольбертами и альбомами, украшения, кое-что из мелочей, книг, посуды. Все, что изначально принадлежало Артуру и его семье, лежало и стояло нетронутым. «Взяла не просто свое – исключительно свое», – ясная мысль покоробила Кёркленда. Все красноречиво свидетельствовало: отъезд не был внезапен. Окончательно Артур убедился в своей правоте, распахнув дверцы платяного шкафа: на единственной уцелевшей вешалке болталась пустота. Многочисленные коробки с коробочками, большие и маленькие, резные, расписные, расшитые лентами, кружевом и пуговицами, в которых Франсуаза хранила обувь, аксессуары и белье и которыми были уставлены все полки в доме (из-за чего Артур вечно ворчал, потому что с такими темпами ему стало некуда пристроить новую шляпу), без следа исчезли. Упаковать и вывезти все это за одну ночь было попросту нереально! Значит... она готовилась. Собиралась за его спиной, пока он был занят своими будничными делами. «Она все знала, – задыхаясь от хлынувших лавиной эмоций, Кёркленд судорожно вцепился в спинку ближайшего кресла. – Но откуда?! Как?..» На столе в кабинете он нашел пухлый конверт без подписи. В нем лежало письмо – толстая стопка сложенный вдвое шуршащих страниц, усеянных витиеватым знакомым почерком: Фрэн писала размашисто и никогда не вмещалась в пару листов. В начале своих отношений француженка и англичанин в шутку писали друг другу письма, это казалось им романтичным, интимным и возбуждающим. Потом как-то спонтанно перестали, как перестали делать и многое другое, отдалившись, разойдясь на безопасное расстояние. Артур устало опустился на край стола, забросил ногу на ногу и погрузился в чтение. И чем дальше он читал, тем ясней и печальней становился взгляд его выразительных глаз... ярко-зеленых, того самого оттенка, что лужайка напротив дворца Ее Величества. *** В просторном помещении, чем-то напоминавшем офисный кабинет, только без компьютеров и прочей техники, светловолосый человек в очках и зимней спортивной куртке увлеченно изучал длинный список имен. Слева от парня на столе темнел картонный стаканчик кофе, а чуть дальше возвышалась целая башенка таких же, только пустых, поставленных друг на друга. Широко улыбаясь, американец зачитывал имена и, когда нужный человек подходил, отсчитывал ему заранее оговоренную сумму из толстой пачки новеньких, хрустящих, только что обналиченных в банке евро. - Вообще-то я предпочитаю вести расчеты в долларах, но раз вы договорились – пожалуйста, – пояснил он, вернувшись из ближайшего отделения, куда направлялся, чтобы превратить в наличность электронный перевод. Конечно, не целиком: часть средств ушла в фонд прибыли – бизнес должен все-таки приносить доход своему владельцу, пусть даже для владельца на первом месте всегда стоял интерес. - Вы отлично потрудились, – похвалил бизнесмен, обращаясь сразу ко всем присутствующим – женщине и четверым мужчинам, которые о чем-то беседовали. Один из особенно активно жестикулирующих, белобрысый и взъерошенный, чьи полупрозрачные глаза казались слегка вишневыми, в развалку подошел к «кассе», не дожидаясь, пока его позовут. - Ну как я? – осведомился он, гордо вздернув подбородок и сложив руки на груди, точно позировал для парадного портрета. - Как всегда великолепен, – рассмеялся, поаплодировав, Альфред. – Ты прирожденный коп или дознаватель! Вот только, дружище, – заметил он наигранно строго, – пару раз ты нас едва не засыпал. Посмотри, сколько я угрохал кофе со страху! И дважды подавился бургером, пока смотрел твое шоу. Это было жестко. Гилберт хмыкнул, всем видом демонстрируя, что замечания Джонса ему до лампочки. - Оно того стоило. Риск – дело благородное. - Да ладно? Ты так долго трепался с Кёрклендом, что я уж было решил, что он тебя раскусит, – проворчал янки. – Артур не дурак, с перепугу у него, конечно, мозги отключились, но он вполне мог что-то заподозрить. Но все же, – он сделал театральную паузу, чтобы затем опять сияюще улыбнуться, – таланта у тебя не отнять: если бы ты пытал меня, я бы обосрался. И мою легенду вы здорово обыграли, даже малость жаль, что это неправда. Держи, – и протянул немцу заработанное. Тот, брякнув «Dankeschön», внимательно пересчитал деньги прежде чем спрятать их во внутренний карман своего пальто: Гилберт переоделся и теперь вместо полицейского кителя носил короткое черное пальто классического прямого силуэта. Получая свою долю, младший брат альбиноса сокрушенно покачал головой. - Чтоб я еще раз, – пробормотал он, помещая купюры в портмоне. – Мне до сих пор не по себе от того, каким я казался монстром. - Расслабься, братец! – посоветовал Гилберт, хлопнув Людвига по плечу. – Монстром ты вовсе не казался, наоборот – из тебя вышел образцовый следователь! Лучше не отыщешь. - Гил, мы довели до слез ни в чем не виноватого человека, – серьезно отметил младший из братьев Байльшмидт. – Он чуть не схватил инфаркт и теперь долго не забудет весь этот ужас. - Справится, не переживай. И вообще, ему была нужна хорошая встряска. - Откуда ты знаешь? Ты же не психолог, – Людвиг вздохнул: несмотря на свою грозную внешность, он был человеком мирным, ранимым и незлым. – С меня хватит. Больше я не участвую в подобном, – сообщил он твердо. – Не хочу, чтобы во мне видели безжалостное чудовище, задумавшее устроить геноцид. Я не такой. К тому же у нас работа стоит: из-за твоих просьб, Гилберт, мне пришлось закрыть нашу мастерскую на выходные, – деловито укорил он старшего совладельца их семейного бизнеса. – Просядем теперь. - Отобьем! – смеясь, пообещал альбинос, утешая маниакально ответственного родича. – А насчет имиджа не волнуйся: мы же немцы, нам не привыкать восстанавливать репутацию. - И нести на себе несмываемое чувство вины... – хмуро закончил Людвиг. Гилберт фыркнул. - По-моему, у тебя паранойя. Так и не переходя на английский, братья стали о чем-то спорить – негромко и не слишком серьезно, в то время как Джонс, вычеркнув из списка их имена, удовлетворенно хмыкнул. Он уже собирался что-то сказать, когда его телефон разразился веселой трелью. - Да, Феличано, – приняв вызов, янки бодро поприветствовал незримого собеседника, живая речь которого была настолько громкой и эмоциональной, что, кажется, ее мог слышать в этой комнате каждый. – Не приедете? Заболел? Ох, как жаль! Пускай поправляется... Нет, что ты, без проблем! До встречи. – Завершив звонок, Альфред виновато пояснил: – Звонил Фели, передавал всем привет и сказал, что их сегодня не ждать: Ловино простыл, говорить не может, потому, собственно, Фели за него и звонил. Если кто-то хочет отвезти им зарплату, я буду за. Услышав эту новость, Людвиг и Гилберт, отвлекшись, сразу же вызвались помочь. Альфред не возражал: он доверял им, к тому же во время одной из прошлых «афер» немцы сдружились с его итальянскими приятелями. Иногда Альфред сам удивлялся, насколько широким был его круг общения. - Пожалуй, на этом все, – объявил американец, хлопнув в ладоши и еще раз фирменно улыбнувшись, как улыбаются люди на рекламных плакатах известных фирм. – Спасибо. Было здорово. Все свободны! Девушка, покрутив в пальцах ключи, кивнула Уильямсу с Блэром. - Подбросить, ребята? – двое в ответ устало кивнули: суббота только начиналась, а они уже достаточно вымотались, чтобы провести остаток дня в ничегонеделанье. Гилберт дождался, пока Людвиг застегнет воротник, закрутит шарф вокруг шеи и пригладит волосы перед зеркалом. Покачиваясь на каблуках, альбинос беспечно насвистывал себе под нос мотив какой-то народной тирольской песенки, выглядя как обычно самодовольно, но при этом еще и очень спокойно. Последнее заставило младшего автомеханика негромко спросить: - О чем ты думаешь? - О том, что было б неплохо пойти куда-нибудь выпить, – как ни в чем не бывало отозвался Гил. – Я знаю тут барчик неподалеку: пиво там ничего, почти как дома. - Но мы должны ехать к Варгасам, – напомнил ему Людвиг. – Купить что-нибудь от горла для Ловино и зайти за продуктами: вряд ли Феличано кормит его чем-то кроме своей извечной пасты. Я мог бы приготовить им нормальный обед. - Отличная мысль: заодно и свои животы потешим, – альбинос согласился. – Но по порядку: сначала в бар, потом к итальянцам, малыш Вигги, – и потянулся приобнять своего рослого «малыша». – Мы заслужили. - Будь по-твоему, – кивнул Людвиг, не скрывая, что его очень даже устраивала перспектива скоро узнать, о каком таком баре говорит родственник (они вечно спорили, кто из них лучше разбирается в пиве, и сходились лишь в том, что оно должно быть немецким). На пороге здания, вновь оказавшись во власти промозглой лондонской зимы, младший брат вдруг остановился, несильно, как в детстве, подергав старшего за рукав. Гилберт обернулся. - Ты считаешь, это поможет Артуру? – робко пробормотал Людвиг, доверчиво глядя в такие понимающие и словно всезнающие псевдовишневые глаза. Брат снисходительно улыбнулся. Хмурое английские небо, обложенное тучами, сыпало колючим снегом, который терялся в белой макушке альбиноса, зато четко выделялся на черном фоне его пальто, припорашивая плотную шерстяную ткань, будто асбестовая крошка. - Поможет, – решительно заявил Гилберт, поежившись от вездесущего холода. Спрятав руки глубже в карманы, он вздохнул и негромко, но уверенно пояснил, чувствуя, как на его душе немедленно становится легче: – Я считаю, что поступил правильно. Примечания: Дочери Рейна, которых упоминает Гилберт, (нем. Rheintöchter) – три нимфы (Воглинда, Вельгунда и Флосхильда) из оперного цикла «Кольцо Нибелунга» Рихарда Вагнера. В «Золоте Рейна» они хранят клад, покоящийся на дне реки. Один из нибелунгов, Альберих, тщетно пытается завоевать их любовь и случайно узнает тайну: тот, кто скует кольцо из золота Рейна, станет властелином мира и обладателем несметных богатств. – по материалам «Википедии». В разговоре с Артуром Гилберт говорит, что не хочет «стать объектом споров, реальный он персонаж или вымышленный», имея в виду теории, которые сомневаются в существовании Шекспира как исторического лица. «Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат» – известный афоризм У. Черчилля, премьер-министра Великобритании в 1940-1945 и 1951-1955 гг. «Каждому свое» (нем. «Jedem das Seine») – классический принцип справедливости. Фраза получила известность как надпись, сделанная нацистами над входом в концентрационный лагерь Бухенвальд. В современном использовании, особенно в Германии, воспринимается с негативным оттенком, поскольку имеет устойчивую ассоциацию с Третьим рейхом. Когда Гилберт роняет ее, то злорадствует, теша свое эго мыслью, какой он засранец в глазах Артура. Все упоминаемые сроки условны. Я не рылся в законодательстве, потому что полагаю, что мои герои в нем тоже не рылись. Заранее прошу прощения у юристов.