W.H.Y

i'm still in love i know so are you let's talk tonight and we can talk it through *

Не вписываться — призвание Чонгука. Для него самое обычное дело не сливаться с толпой и не входить в чьи-то узкие, стесняющие рамки. Для кого-то возможно стала бы большой проблемой такая особенность, но Чонгуку нравится быть не по размеру всему внешнему миру и толпам, которые любят душить и говорить-говорить-говорить о себе без умолку. И было бы так здорово чхать на это и дальше, жить так, как диктует собственная порода в крови, но Чимин очень просит его хотя бы попробовать вписаться в его ненормальную семейку, а Чонгук никогда не мог ему отказать. Возлюбленный поправляет ему единственную его белую рубашку в гардеробе сразу же, как они покидают пропахший вонючкой салон старого форда. Возится слишком долго с приглаженным воротником и Чонгук почти что ощущает, как тот сжимает его хрящи до скрежета под тонкой кожей на шее. Вскоре начинает ворочаться в обычно долгожданных объятиях и чересчур любезно напоминает:  — Ты не сможешь за две минуты превратить меня в идеального партнера. Ему самому чертовски неприятно это признавать, но не только одни лишь родные Чимина считают его неподходящей тому партией. Так было всегда с самой их первой встречи.  — Я не пытаюсь тебя ни в кого превратить, — шепчет мальчишка, наконец-то прекращая теребить концы его воротника, — просто не хочу дать им лишний повод до тебя докопаться.  — Они все равно найдут сотни таких поводов, — Чонгук утешительно целует того в висок и за плечи отводит назад, подальше от своего костюма, — готов? Чимин слишком быстро качает головой, зато честно:  — Нет.  — Ну вот, — усмехается Чонгук, нежно беря его за руку, — как и я, и кто теперь посмеет сказать, что мы не идеальная пара? Чимин сжимает длинные пальцы партнера как можно крепче и разворачивается лицом к вылизанному крыльцу родительского каменного дома, в котором его продержали взаперти почти семнадцать лет. Он больше не пленник чужих целей и ожиданий. Он больше ничего не должен людям за этими стенами. Он справится. Чонгук дает ему столько времени для первого шага, сколько тому понадобится, и Чимина переполняет горячая благодарность, потому что больше не он, а они. Они справятся.  — Чем ты сейчас занимаешься, Чонгук? — уже в начале ужина мистер Пак впивается хищным взглядом в свою жертву, сидящую напротив. Рядом с ним Чимин без интереса ковыряет рыбный салат, промахиваясь мимо дольки томата в этот самый момент. Несмотря на то, что они с Чонгуком ехали сюда несколько часов, ни один, ни второй совершенно не испытывают голода. За все это время Чонгук даже не притронулся к стейку на миленькой фарфоровой тарелке перед собой, то и дело лишь водя вилкой по гарниру.  — Работаю в автомастерской… сэр, — его ответ звучит по большей части неловко, ведь юноша едва ли испытывает хотя бы малейшее желание отчитываться перед этим мужчиной, но Чимин бы этого хотел, так что у него нет другого выбора.  — Ты ведь ровесник моего сына? — уточняет так, словно Чимина вообще нет в этой комнате, — разве тебе не положено учиться в университете? Миссис Пак с тревогой глядит то на своего старшего сына, то на супруга, легонько касаясь плеча последнего и приоткрывает тонкие губы, чтобы попросить быть менее напористым, но Чонгук ее опережает.  — Думаю, что мне положено делать то, что я сам решу, — под напускной вежливостью, если сильно прислушаться, можно расслышать зубной скрип от того, с какой силой до этого Чонгук стискивал свою челюсть. Младший брат Чимина, сидящий рядом с главой семейства, давится картошкой и, к счастью, никто из присутствующих не слышит, как Чимин ударяет под столом своего парня в бедро, шипя что-то вроде «помягче». Чонгук откровенно не понимает, почему мальчишка наказывает его, когда его собственный отец — единственный, кто ведет себя, как настоящий козел.  — И где же вы живете? — следующий вопрос следует слишком скоро, как раз, когда Чимин делает первый глоток красного вина из своего бокала. На этот раз он отвечает самостоятельно:  — Мы снимаем квартиру в Бруклине.  — О, как чудесно, — поддерживает беседу его мать, кажется, даже искренне улыбаясь вполне будничной новости, — наши соседи осенью отвозили сына в Нью-Йоркский университет и рассказывали, как сильно им понравился город. Чимин-и, ты же помнишь Лукаса? Вы вместе учились в старших классах. Чимин дает себе минутку распробовать вино, сдерживая себя от желания залпом опустошить весь бокал из-за нервов. Согласно кивает, выдавливая из себя лишь:  — У него были не очень хорошие оценки. Он не знает, зачем вспоминает именно об этом, тем самым предлагая собственноручно отцу новую возможность очередного выпада в сторону молодых людей.  — А как ты учился в школе, Чонгук? Парень быстро реагирует, собираясь ответить, но Чимин именно сейчас решает вступиться, хотя в этом вопросе Чонгук не нуждается в помощи, ведь получил один из самых высоких средних баллов на выпускных экзаменах.  — Вообще-то, Чонгук был отличником. Мальчишка намеревался заткнуть мужчину за пояс, но вместо это лишь подстегнул того заточить зубы поострее.  — И поэтому он работает теперь в автомастерской.  — То, что я привожу в порядок чужие автомобили не значит, что теряю что-то отсюда, — Чонгук с хмурым видом тычет указательным пальцем в свой висок и выигрывает умелым нахальством еще пару минут, — у меня есть цели и возможности для их достижения, чего не имеют даже самые большие умы этого города, которые никогда его не покинут. Со всем своим уважением, сэр, но у нас с вами разные представления об успехе. Младший брат Чимина от восторга даже отвлекается от своего телефона на коленях и с удовольствием теперь наблюдает за куда большим развлечением прямо перед собой. Миссис Пак поджимает слегка подкрашенные губы, сдерживая гордую улыбку. Чимин же не дышит вовсе, ожидая ответного удара.  — Для меня очевидно, что ты совершенно не понимаешь, что из себя представляет успех.  — Достаточно! — все за столом, будто один, дергаются на месте, когда Чимин вскакивает из-за стола, сбрасывая часть своих столовых приборов на пол, — я не собираюсь и дальше сидеть здесь, и слушать, как ты пытаешься унизить меня и Чонгука. Я с самого начала знал, что это не будет милым семейным ужином, но я все-таки надеялся на большее от тебя. Это была моя последняя попытка что-то поправить. Мы уезжаем.  — Но милый…  — Мама, я безумно рад тебя видеть и буду еще больше рад, если ты когда-нибудь приедешь к нам в гости, но у меня больше не осталось сил это слушать. Чимин скорее обнимает мать и младшего брата, пока Чонгук молча поднимается со стула, так и не притронувшись к аппетитной вырезке на тарелке. Он удивляется, когда миссис Пак подходит к нему и обнимает так же, как до этого обнимала своего родного сына. Юноша с растерянностью опускает одну, покрытую татуировками, ладонь на ее спину и чуть вздрагивает, когда она шепчет ему на ухо:  — Пожалуйста, позаботься о нем, Чонгук. Я тебе доверяю самое дорогое. Сразу же отпускает и с полминуты глядит Чонгуку прямо в глаза, выуживая из того едва заметный кивок головы. Еще через пять минут они уже снова сидят в своей машине, перед этим крайне сухо поблагодарив главу семейства за приглашение. Чимину никак не удается закрепить ремень безопасности и от гнева он отпускает его вовсе, при этом прилично ругаясь матом. Чонгук порывается вперед с началом фразы «давай…», а мальчишка вдруг резко его перебивает:  — Даже не смей ничего говорить о том, что все случилось именно так, как ты и ожидал. Испытывая злость, Чимин мог превращаться в лютую бестию, которую лучше бы не стоило лишний раз трогать и как-то задевать, и обычно Чонгук играл по его правилам, но в этот раз ему не удается сдержать в себе собственный гараж претензий. — Я собирался сказать «давай помогу с ремнем», — щелкая языком, выдает он несдержанно, больше не пытаясь дотянуться до пассажирского кресла, — но раз тебе не нужны ни мои слова, ни моя помощь — езжай, как нравится. Может даже выйти за дверь, если сильно неймется. Непривычный к подобной реакции мальчишка чуть успокаивается и с беспокойством наблюдает за тем, как Чонгук вжимает в педаль газа и начинает выруливать с обочины.  — Чонгук…  — Ты не один можешь испытывать это дерьмо, знаешь, — в кои-то веки Чонгук решает выговориться в ответ, — я тоже злюсь, мне тоже хреново и хочется что-нибудь стукнуть, сломать. Думаешь я хочу сейчас таращиться в дорогу, ехать несколько часов глубокой ночью до дома и прогонять снова и снова в своей голове всю ту хрень, что он мне наговорил? Считаешь, что мне нечего сказать по этому поводу? Почему, блять, ты один должен иметь право срываться? Потому что он твой отец? Так знаешь что, Чимин? У тебя хотя бы он есть! А еще есть мама, брат и десяток родственников на подстраховке. Так что, если хочешь, чтобы я заткнул свое мнение и свои долбанные чувства, выйди из машины или просто перестань слушать, потому что я имею на это столько же прав, сколько и ты. После недолгой паузы и звенящей тишины в салоне, Чимин тихонько просит:  — Останови машину. Сжав зубы до прогуливающихся желваков под кожей, Чонгук именно так и поступает. Останавливается посреди какой-то глуши, чуть свернув с главной дороги, чтобы ненароком не угробить их посреди некрасивой ссоры. Заглушая двигатель, Чонгук ожидает, что Чимин откроет дверь и даст себе несколько минут привести голову в порядок, но вместо ожидаемого, тот разворачивается к нему всем корпусом, неудобно поджав ноги под сидение. Мягко касается сначала только пальцев, будто бы проверяя, не станет ли юноша противиться его прикосновениям, а затем, когда этого не происходит, заключает ладони в замок и молча умоляет того взглянуть на него в тусклом желтом свете фар.  — Прости меня, ради Бога, если я хотя бы на секунду заставил тебя подумать, что, из нас двоих, именно ты всегда должен оставаться сильным. Потому что я никогда этого не хотел. Я могу лишь только догадываться, что на самом деле происходит у тебя внутри, потому что ты почему-то считаешь, что я стану осуждать, если ты однажды начнешь об этом говорить вслух. Но, детка, я не стану. Клянусь тебе. Я хочу знать о каждой болячке в твоей голове и в твоем теле. Кричи, если тебе хочется. Плачь, если это то, что тебе нужно в этот момент. Но не закрывайся от меня. Я вынесу тебя любого, даже не сомневайся, ведь я так сильно люблю тебя, в первую очередь, за то, как потрясающе ты умеешь чувствовать и переживать каждую живую эмоцию. Скажи, что ненавидишь моего отца. Скажи, что проклинаешь меня за то, что я вынудил нас отправиться в эту дурацкую поездку. Скажи все, что тебе хочется сказать. Ради этого я здесь, и я тебя слушаю. Чонгук не плачет и не кричит, но ощущает в груди столько всего одновременно, что скелет начинает ныть от тяжести. В конце концов, он выдыхает один раз так громко и яростно, будто бы кто-то только что невидимым кулаком ударил его в живот. Затем опускает голову на чиминово плечо и зарывается лицом ему в шею, бегло целуя сухими губами в случайное местечко за подбородком. Там, где еще мгновение назад копилось все самое злое, токсичное и кровожадное до разрушений, начинает постепенно развязываться огромный клубок, нити которого намертво повязаны с таким же огромным клубком внутри Чимина. И если это не настоящая любовь, то что тогда?