Княжна.

      Бессменно, а не бессмертно, воинство твоё, боже. Скитаться до зимы в поисках утешения. Точить мечи, проверять газ в устройствах, в сотый раз убирать один и тот же коридор — глухой и стылый коридор разведки. Осенью, когда только появлялись первые морозы, было сложно обрести успокоение и прекратить изводить себя порывистым желанием обустроить новый выход за Стены. Слишком много времени уходит зря, тратится на ерунду — подсчёт бюджета, плановые капитальные уборки, снова отчёты, отчёты. Кривые руки бюрократии щепетильно вцепились в глотку Легиона и требовали полноценных ответов по всем статьям. Солдаты, идущие в разведку, чтобы стать орудием в руках человечества, превращались в кислолицых, капризных счетоводов, что в итоге пару месяцев тратили на бумаги и цифры. Превращаться в пар, когда ты огонь, — кому это надо, боже?       Леви, почти привыкший к это тягостной поре, не жаловался. Он вообще жаловаться не умел. Выделил в день несколько часов для занудных отчётов, потом добавил ещё пару — на проверку чужих. И как-то заскрипел механизм, заелозил по старым тропам бюрократизма. И к ноябрю Леви — как циркач, что одной рукой делает фокус, а другой берёт протянутые деньги пустоголового зрителя, — мог одновременно корректировать таблицу с отчётом и читать.       Иногда кажется мне, что свет — это золото, расплавленное в воздухе. Я касаюсь его белой рукой и никогда не могу схватить. Ирония жизни. Я никогда не могу уловить то, что подле меня, но так сильно желаю. Ни танца, ни музыки, ни искусства — ничего. Я могу только ждать, пока пройдёт день, наступит ночь, и снова придёт день. Так всегда. Время идёт, а я жду. Ничего не умею, ни к чему не стремлюсь — не надо мне. Мои ноги с каждой секундой всё слабее, а хромаю я теперь так сильно, что даже трость не помогает. Просыпаюсь и мечтаю уснуть.       С тех пор, как книга попала к нему, он то бросал, то возвращался к ней, словно любовник к роковой даме. Пролистав всё до конца, Леви смог кое-как выстроить в голове небольшой итог всего этого абсурда:       книга на чужом, никому не знакомом языке, но в ней есть пометки на языке, который Леви понимал. Это раз. Благодаря пометкам он кое-как понял, про что книга, и ещё понял, что это ему не особо-то и важно. Важнее — другое. Это два. А другое — кривые записи по полям книги, иногда даже сверху печатных строчек, путаные вензеля буковок, странные подчёркивания. Мелкие буковки, петли да крючки. Кажется, девушка, что читала книгу, тоже не впечатлилась, поэтому от скуки вела небольшой дневник. Она описывала простые дни, полные немой тоски, свою молодую, но поразительно унылую жизнь. Все дни напролёт она сидела дома, иногда училась, принимала гостей. И в этой тяжёлой тоске, в этом кромешном ожидании чего-то важного было так много стылого отчаяния, что порой Леви казалось, что девушка, писавшая всё это, сходит с ума. Она так яростно хотела что-то сделать, как-то ожить. Ей так осточертел старый дом, скрипучие половицы, тугие корсеты, пышные юбки, старые учителя, что то хвалили, то хаяли её. Она хотела стать кем-то большим, чем была. Но что-то ей мешало, что-то такое сильное и тяжёлое… Леви никак не мог найти ответ.       Как она умещала в одном теле и мрачные мысли о смерти, почти боготворя её, и ослепительный порыв к новой, яркой жизни? Словно, до ужаса устав от своей шальной мечте о другой жизни, она выбрала мрак и отчаяние гибели.       А в этом её вопиющем отчаянии, в яростном порыве жить он словно бы видел то, чего сам никогда не достиг: ибо не желал.       И это было даже смешно — до сардонического гогота где-то внутри: она явно была очень богата и жила в тёплом большом доме. У неё были деньги, хорошая мебель, одежда, вкусная еда. У него этого не было никогда. У неё было всё, о чём можно было мечтать, но она гибла в этом, как в топком болоте. А он барахтался в болоте и никогда — никогда, блять, — не жаловался.       И в этой разнице, в кошмаре жизненного абсурда Леви и находит интерес. Кто она — эта девушка, которая так ненавидит жизнь?       Предаваться эмоциональным порывам, что могли вскружить голову даже самым свирепым героям, Леви желания не имел. Он, всегда знающий, что стоит за крепко натянутой струной нерва, понимал, как ценна его сосредоточенность и эта известная окружению капральская мрачная аура.       Эмоции — острый клинок, направленный к шее, готовый вот-вот проткнуть глотку так, что польётся алая кровь. Леви никогда не обитал среди иллюзий и навсегда запомнил, что отдаться эмоциям — это ткнуть себе в горло клинком. Да и не просто ткнуть, а смачно изрешетить себя орудием, радостно повизгивая. Леви, привыкший быть тенью самого себя, сократил эмоции до базового минимума. Впрочем, даже не пытаясь себя особо контролировать.       Чего они — все, болтающие о нём, — хотели? Маниакальных истерик после каждого трупа? А их (трупов) было так много, что порой срезанные нашивки выпадали из ящика рабочего стола. Весёлых шуточек за чашкой чая? Смеха? Леви иногда казалось, что смех у него выходит сдавленный и хриплый, как бульканье утопленника, а шутки… давай без шуток, а.       Так чего, блять, они все хотели? Строящие о Леви иллюзорно лживое мнение, желающие видеть его либо на коне, либо в могиле, но исключительно недосягаемым героем. Леви же — плоть и кровь — был невозмутимо живым и, кажется, даже настоящим.       По утрам он пил горячий чай и морщился, если слишком горячий. Чертыхался, когда чашка слишком сильно билась о блюдце. Умывался дольше нужного, желая стереть не только грязь, но и самого себя. Так же, как и все смертные, он — тот-самый-сильный-герой — закидывал ногу на ногу, слушая отчёты, вздыхал от скуки и пытался понять, что всем, блять, от него надо.       И, разумеется, как и все живые люди, Леви был склонен к ошибкам. Порой настолько ужасным, что сам качал головой и задерживал дыхание, рефлекторно пытаясь перекрыть кислород такому упрямому идиоту.       Вот и сейчас он собирался ошибиться. Совершить маленькое комнатное безумие, в масштабах его личности превращённое в злой рок. Насадить шею на меч. И так далее. И тому подобное.       Идея, с которой капрал проснулся, выглядела безумно. Первые секунды он просто тёр рукой голову. А потом, будто смирившись, молча встал и пошёл к Ханджи. Потому что к безумию — к ней. Это все знали.       Зоэ открыла ему сразу, будто не спала вовсе, а ждала капрала. Минутой позже, уже полностью бодрый и собранный, Леви поймёт, что Ханджи действительно не спала, а всю ночь корпела над бумагами.       Она усадила его на стул, предложила чаю. Он отказался, вызывая удивлённую реакцию — Зоэ застыла посреди кабинета, нахмурилась, чуть приподняв тонкие брови. — Я хочу поехать к тому разрушенному дому, — сказал Леви.       И его внутренний голос заголосил, как истеричка, хохоча и по-свински вереща. Ну и дурак же ты. — Мне кажется, там можно найти ключи к этим книгам и загадочному языку.       Ханджи медленно кивнула.       Она сама несколько раз думала об этом. Но подобная идея отодвигалась на второй план, ведь, как ни крути, у Легиона были более приоритетные задачи. Сам же Леви выглядел довольно сосредоточенно, и голос его звучал по-военному сухо. — Вероятно, будучи там в первый раз, мы могли что-то упустить. — Как ты представляешь этот ключ? — спросила Зоэ, пододвигая стул. — Я имею в виду… — Понятия не имею, — перебил Леви. — Мы взяли книги, но кто сказал, что там больше не было ничего такого? — Такого? Ты про написанное на чужом языке или про написанное этой девушкой?       Он поморщился. — Твоя попытка перевести тему глупа. — Не говори мне, что это сугубо научный интерес, — усмехнулась женщина. — Если интерес и есть, то скорее половой. — Чушь не неси. — Ха-ха, — Зоэ отряхнула края рубашки и внимательно посмотрела на капрала. — Весь месяц, пока книги у нас, ты носишься со своей, как мамаша с дитём. Ну, давай, признай, что тебе просто хочется узнать больше об этой…       Леви хотел прервать этот цирк. Ему не хотелось, чтобы Ханджи уловила даже крохи личных целей. Да и… пока сам Леви не мог точно сказать, на кой чёрт ему это.       Человеческое слишком человеческое. — Одно исключает другое? — Нет, — после крохотной паузы сказала Ханджи. — И знаешь, я поддержу тебя и в том, и в том. — Да ты не… — Леви заткнулся и тут же по-деловому спросил: — Значит, ты согласна? — Устроить небольшую экспериментальную вылазку в ночи? Пфф, да это же по моей части. Впрочем, — с лёгким беспокойством в голосе добавила Зоэ. — То, что подходит мне, как известно, не подходит тебе. — Она наклонилась к нему, словно хотела принюхаться. — Будь добр, подумай, а на кой чёрт тебе всё это?       …И, оборвавшись навек, ненужная жизнь превратится в эхо.       Бессменно воинство твоё — и чудится ему бессмертие.