ferro ignique

Драконы Дориану Павусу не по душе – «Встретить дракона? Этот день не может быть еще хуже», – особенно когда ящер находится прямо перед ним, да к тому же так и норовит разорвать на куски все, что движется. Он совсем не прочь послушать истории об охоте на них, просмотреть кое-какие книги про драконологии и полюбоваться на трофеи, но сражаться с ними – ну уж нет, увольте. Он не трус, но и не отчаянный безумец, рвущийся за легкой – а легкой ли? – славой. Когда дракон умирает, он воздевает свои перепончатые крылья к небу, словно бы надеется в последний раз подняться в небо. А глаза – стеклянные, почти отчаянные, но еще не потухшие – Дориан часто в самом конце находит почти мечтательными, по-человечески понимающими. И есть что-то в этом последнем тоскливом взгляде в небо, едва различимо наполненном толком несформированной мыслью «мне больше никогда не подняться ввысь». Драконы умирают медленно, мучительно долго и даже по-своему красиво. Он вспоминает это, потому что Инквизитор Лавеллан на драконов теперь охотится часто и умирающие драконы, к несчастью, для Дориана теперь явление почти что обыденное. Изначально это было превратностью судьбы – сталкивать их небольшой отряд с громадными ящерами то во Внутренних землях, то на Штормовом берегу,то в Священных равнинах, – а потом стало чуть ли не одержимостью, позаимствованной Лавелланом у Железного Быка. В Западном пределе Вестник даже находит драконолога – Фредерика де Серо, – позволяет ему вступить в Инквизицию и в скором времени сам вовсю погружается в изучение и охоту. В Тедасе громко звучат россказни о подвигах Вестника – великий Инквизитор Лавеллан теперь славный драконоборец, – народ из народа дает ему крикливое прозвище «Драконья погибель» и верит в его непобедимость. Дориан не придавал этому большого значения. Лишь сетовал на то, что после этих вылазок Лавеллан возвращается покалеченным: с новой россыпью паутинок-шрамов и рваных ран, сломанными костями и бесконечными темно-фиолетовыми синяками по всему телу. Но Лавеллан возвращался, улыбался своей дикой, почти счастливой улыбкой и – на манеру Железного Быка – говорил, что это была хорошая битва, а Дориан был готов прощать ему даже это, ведь несмотря на раны Вестник возвращался живой. Но все круто поворачивается, когда Каллен находит для Инквизитора трех наставников, а Вестник – недолго думая – обращается к Разрушительнице Трам и просит обучить его стилю боя Потрошителей. Дориан не осуждает, не порицает, просто молча соглашается и поздравляет с приобретением новой силы Арне, который пыжится, силится доказать, что и без метки на кое-что способен. И вроде бы ничего не меняется в самом Лавеллане – ни в характере, ни в поведении, – но все-таки интересный факт, произнесенный устами Железного Быка, заставляет Дориана насторожиться. – Ты теперь действительно пьешь драконью кровь, аматус? – Дориан спрашивает недоверчиво, сомневаясь, словно надеясь, что это какая-то ошибка, недоразумение. – Да, – пожимая плечами, отвечает Арне. – Разве я не говорил? Дориан проглатывает обиду – Лавеллан утаил от него такую важную информацию! – и старается не заострять на этом внимания. В конце концов, в некоторых кругах находятся невежды, совсем не понимающие смысла и принципов некромантии, так к чему тогда судить потрошителей?.. Он почти привыкает к новому стилю боя Арне – к бешеной, необузданной ярости, неконтролируемой злобе, дикой жажде крови, неистовству и ранениям, делающим эльфа сильнее. Почти не пугают Дориана тяжелое хриплое дыхание Арне, его озлобленные безумные глаза и лихорадочная дрожь в теле после битвы. Он почти признает в этом эльфе своего Арне – молчаливого, вдумчивого и рассудительного. Дориан почти верит, что все в порядке, но отчетливо знает: это драконья кровь так меняет Инквизитора, это она ломает его до неузнаваемости. Это треклятое "почти" въедается в его образ мысли, становится полуутешительным маячком среди гущи мрачных дум. Обманывать себя почти приятно, но он точно знает, что должен делать ради Инквизитора, ради Арне. И Дориан говорит: «Драконья кровь погубит тебя». И Дориан просит: «Откажись от нее, Арне». И Дориан умоляет: «Аматус, не пей ее без острой необходимости». Лавеллан ловит его изящные пальцы, выцеловывает костяшки, улыбается, пытается убедить его, что все в порядке. Дориан верит – верит, потому что хочет верить – серым совсем не безумным, не пустым глазам Арне; верит обещаниям пить драконью кровь в меньших количествах и остается в Морозных горах в одиночестве в течении трех недель, пока Вестник Андрасте решает проблемы в Эмприз-дю-Лионе. То, чем возвращается Вестник из Эмприз-дю-Леона, Дориан боится назвать Лавелланом. В потухших, покрасневших водянистых глазах Арне он находит истлевшие обещания отказаться от драконьей крови, находит голодную ярость и жажду битв, совсем не свойственные Арне. На тонких сухих губах Инквизитора гуляет победоносная усмешка – еще один дракон повержен! – и в ней Дориан различает едва заметные зачатки безумия. Арне кажется ослабленным, потухшим, и Дориан пытается воспользоваться этой усталостью, чтобы избавиться от несчастных пузырьков с кровью, пока Лавеллан не видит. Но за руку мага хватает рука Вестника – иссохшая, но на удивление невероятно сильная, сжимающая запястье Дориана сильнее необходимого. – Что ты делаешь, ma vhenan? – интересуется Арне с бешеным спокойствием, безумным взглядом, несводимым с пузырьков драконьей крови. – Избавляю тебя от этого, – отвечает Дориан. – Пытаюсь вернуть прежнего Арне. – Я сам в состоянии принимать такие решения. Дориан сдается только потому, что одна тоненькая рука ослабленного и израненного Инквизитора почти переламывает ему запястье. Он с тяжестью на сердце принимает решение сбросить бремя ответственности за безумного Вестника, зависящего от драконьей крови, и уходит в «Приют Вестника», чтобы послушать рассказ Быка и Сэры о «непомерно огромном гаде, плюющимся огнем» из Эмприз-дю-Леона. И помимо подробностей эпичной баталии Дориан ловко узнает о том, что в преддверии Арне пил драконью кровь чаще необходимого. В Скайхолде, кажется, совсем не замечают изменений Вестника, пока однажды он не предстает в ставке командования перед своими советниками застигнутый лихорадкой, с безумно горящими покрасневшими глазами, впалыми щеками и мертвенной бледностью. Инквизитор смеется, когда ему говорят, что он нездорово выглядит, и чтобы увести его в покои зовут Быка и еще нескольких солдат. Дориан врывается к нему, бросая к ногам Инквизитора свою обиду, гордость и глотая треклятые слова «Я же говорил…», когда видит, что Арне утопает в постели, а цвет лица его неотличим от белоснежных простыней. – Со мной все в порядке, – твердит Лавеллан упрямо, грозно, болезненно-яростно. – Даже красные храмовники выглядят лучше, – огрызается Дориан, борющийся с желанием поднять долийца с постели и как следует встряхнуть. Каллен бросает на мага косой взгляд – шутка пришлась ему не по душе, – Жозефина находит сравнение вульгарным, но уместным, а напряженно думающая Лелиана не сводит глаз с Вестника. – Нужно запретить принимать ему драконью кровь, – выдает очевидное предложение командор. – Заставить отказаться его, как я отказался от лириума. – Мы не знаем, как это отразится на нем, – отвечает Лелиана. – Если станет хуже… Но Арне – несмотря на все – просит дать ему драконьей крови, зовет Разрушительницу Трам, потому что только она может его понять в этот час. Маг отчаивается, осознает, что глупо внимать голосу разума глухого Лавеллана и нужно попытаться воздействовать на него через Трам. Но эльфийка, не меняясь в лице, бросает на Вестника холодный взгляд и абсолютно будничным голосом произносит: – Такое случается. – Случается?! – вспыливает Дориан. – Вы говорили ему о том, что с ним может произойти? – Инквизитор изначально это знал, – отвечает эльфийка, не отводя глаз от Лавеллана, только-только уснувшего. – Всего-то и нужно было, что следить за дозой, которую он принимает. Дориан топчет в себе еще одну обиду, замалчивает еще один упрек в адрес долийца – еще одна ложь, о которой Арне умолчал – и косится на забывшегося сном Вестника. Вполне понятная и прочти привычная мысль «Вот так я его и потеряю, да?» вряд ли когда-либо могла возникнуть не в пылу какого-либо боя или очередной опасной авантюры. Но Дориан – до ужаса напуганный мрачной перспективой, нарисованной Трам – сцепливает руки в замок, мнет костяшки пальцев, чтобы все-таки не закричать: «Это будет слишком глупая смерть для Инквизитора! Вставай, поднимайся, глупый ты эльф». – И что будет теперь? – срывающимся, тающим голосом спрашивает Дориан. – Он ведь не умрет, да? – в ужасе бормочет Жозефина, стоящая позади, опасливо выглядывающая из-за плеча. – Что? Нет, просто будет слабым и вялым без драконьей крови, – отвечает Разрушительница Трам, а затем словно бы разочарованно добавляет: – Вот уж не думала, что милорд Инквизитор не сможет справиться с зависимостью. – Вы имеете в виду слабее, чем сейчас? – Я бы не назвал его слабым, учитывая, что понадобилось приложить много сил, чтобы хотя бы притащить его сюда, – вставляет Каллен. – Я не совсем понимаю, в чем проблема, – говорит Трам. – Вам нужен был воин, способный победить древнего тевинтерского магистра, и вот он вам, а теперь вы отказываетесь просто потому, что вам не нравится, как он выглядит. Вам нужна кукла или непобедимый воин? – Нам нужен был лидер, – рычит Каллен, хотя прекрасно понимает, что в словах Трам есть смысл. – Это обратимо? – спрашивает Дориан все еще дрожащим голосом, боясь услышать неутешительный вердикт. – Все зависит от того, насколько силен Вестник, чтобы бороться с зависимостью, – отвечает Разрушительница. «Драконья погибель находит погибель в драконах», – так станут кривить, искажать легенды и сплетни об одном долийце, оплетшие Тедас толстым не расплетаемым узлом. Громкое прозвище обернется злой шуткой против Вестника Андрасте, его история станет еще одной поучительной сказкой для малышни и всех тех, кто решит возомнить себя героем. Каллен корит себя, Жозефина обдумывает официальные встречи без участия Инквизитора, Лелиана просчитывает следующий шаг – так и оставляют его верные советники в мертвенной, пугающей и скользкой тишине покоев. Дориан несмело усаживается на постель подле Арне, неловко проводит по ломким и сухим волосам и неосторожно будит этим долийца. Когда дракон умирает, он воздевает свои перепончатые крылья к небу, словно бы надеется в последний раз подняться в небо. А глаза – стеклянные, почти отчаянные, но еще не потухшие – Дориан часто в самом конце находит почти мечтательными, по-человечески понимающими. И в том, как Лавеллан разлепляет сонные полупотухшие глаза, тянется к нему, приподнимаясь на подушках и шепча заветное имя любовника, Дориан находит нечто схожее с умирающим драконом. Он ужасается собственным мыслям и надеется, что времени у Инквизитора больше, чем кажется на первый взгляд. Драконы умирают медленно, мучительно долго и даже по-своему красиво. Арне на мягких подушках улыбается ему вяло, отчаянно, но Дориан все равно находит в этом своеобразную пугающую красоту.