ferro ignique

Подземелья Скайхолда были закрыты всегда – Инквизитор Лавеллан не был сторонником заключений, считал, что если вина доказана, подсудимый сам должен исправить свои ошибки, поработав на благо общества. Реже он приговаривал к смерти, хотя и считал это слишком легким избавлением от последствий чужих ошибок. Головы Инквизитор сечет сам, не позволяя пачкать чужие руки в крови тех, кто осужден на смерть устами Лавеллана. Он заливает багряной кровью помост, не вычищаемый от неприятного стойкого запаха, долго смотрит на меч в руках и бросает краткий взгляд на отсеченную голову. На латные перчатки и парадный скайхолдский доспех – с засохшими, не вычищаемыми бурыми следами – всегда попадает кровь, под каким бы углом не рубил бы Лавеллан. Арне Лавеллан отсылает заключённых отрабатывать, отмаливать свои грехи подальше от Скайхолда, чтобы те лишний раз не напоминали, какой властью он теперь обладает, раз может выносить приговор таким людям. Он и так каждое утро напоминает себе о том, как простой долийский шпион поднимается до уровня главы мощной организации, как ему достается эта власть и о том, как легко ее может потерять при неосторожности. А еще он отсылает всех прочь с глаз, чтобы лишний раз не давать себе повода сомневаться в правильности своих решений. Он решает быстро, бескомпромиссно, выдавая приговор сходу, долго хмурясь и откинувшись в золоченом троне Инквизитора. Но вот что делать с Дорианом Павусом, предателем Инквизиции, Арне совершено не знает. Арне спускается в подземелье, толком не отремонтированное, с зияющей дырой в стене, открывающей широкий обзор на горы, и отпускает стражницу жестом руки. Он спускается туда с тяжелым, отказывающимся верить во все происходящее сердцем, даже спустя столько недель не признавая жестокой действительности, предрекаемой устами прозорливой матери Жизель. Арне пристраивается на пол перед клеткой, тюрьмой для дикого, неистового зверя – некроманта, альтуса из жаркого Тевинтера, с бронзовый кожей, горячим нравом… и тайным агентом Венатори. Дориан в глаза ему не смотрит, не поднимает головы, лишь сидит сгорбившись, сложившись в три погибели и молчит, когда Арне задаёт вопросы: «Как давно, Дориан?» «С самого начала, Дориан?» «Легко ли было совершить предательство, Дориан?» Арне специально не зовет его своим сердцем, пытается заставить самого себя поверить в то, что Дориан Павус – его любовник, его первый во всех смыслах мужчина – предает Инквизицию, потому что является тайным агентом Венатори. Но Дориан молчит много дней, никак не реагирует на его вопросы, редко притрагивается к еде, которую ему приносит сам Инквизитор, и никогда не смотрит Арне в глаза. Дориан в клетке кажется чужим не потому, что он становится раскрытым агентом Венатори, а потому, что он теряет остроту, резкость и язвительность, теряет свой шарм, напыщенность и высокомерие. Но даже так Лавеллан не может заставить себя отдать его рукам миледи Соловей, чтобы та собственноручно вытянула из Дориана всю информацию, раскрыла карты предателя и узнала про их планы. Даже так Арне продолжает какой-то частью души верить, что тот Дориан Павус, которого он знал, был настоящим. Он не может спросить его: «Любил ли ты меня когда-нибудь на самом деле, ma vhenan?», потому что на кону стоит Инквизиция и Инквизитор должен ставить ее интересы превыше своего разбитого сердца, требующего ответов, правды и признаний. Лавеллан сбился со счета, в который раз приходит сюда, чтобы просто посидеть в молчании, глядя на разбитого, уничтоженного Дориана Павуса, забившегося в угол тюремной камеры, словно бы подальше от осуждающих и печальных глаз Лавеллана. В самом начале Арне пытался спрашивать, найти, вытянуть истину о намерениях Дориана, но после трех отчаянных дней молчания бросил все попытки. Но сегодня – вопреки всему – Дориан заговаривает первый: – Сегодня вы поздно, милорд Инквизитор. Сердце Арне пропускает удар – Дориан впервые заговаривает с ним после его раскрытия, а еще не называет его по имени. Невероятных усилий Арне стоит не поддаться эмоциям, не сорваться и не прижаться к холодным прутьям клетки, протягивая руку в пустоту, надеясь, что в ней его ладонь подхватят горячие пальцы Дориана. – Я задержался на совете, – коротко отвечает Арне и все-таки присаживается у клетки спиной к Дориану. Дориан понимающе кивает и больше ничего не говорит. Нервы Арне на пределе, потому что которую неделю он находится в полном неведении и знает только то, что Дориан сам признался ему во всем за минуту до того, как ворвалась стража с Лелианой и схватили несопротивляющегося Дориана. Опешивший Арне даже не совсем понял тогда, что произошло и сразу же потребовал предоставить доказательства. Он не мог поверить всем тем письмам, что предоставила ему Соловей – да и сейчас не может, – но на белоснежной бумаге без труда угадывался витиеватый изящный почерк Дориана. – Я просто хотел, чтобы Тевинтер был снова великим, – только и сказал тогда Дориан перед тем, как его заковали. - Сделать его лучшим, чем сейчас, а для этого нужна сила, которой обладают именно венатори. Арне не боится того, что Дориан ударит его в спину, когда садится спиной к нему. Он не знает, откуда берётся это чувство бесконечного доверия после этого гнусного предательства, выдачи секретов Инквизиции. – Ты был моим первым, – вдруг говорит Лавеллан, не справившись со своим сердцем, не сумев подавить желание знать правду об истинных чувствах Дориана. – Я был первым у многих мужчин, – и это первая попытка Дориана быть прежним. – Нет, ma vhenan, – отвечает Арне, поворачиваясь лицом к Дориану, чтобы тот видел искренность, честность в серых глазах, – ты был моим первым во всех смыслах. Дориан, наверное, теряет дар речи, но Арне не знает этого наверняка, потому молчит тот гораздо больше, чем разговаривает. – Какое у тебя было задание? – спрашивает Арне в который раз, не желая отдавать Дориана Лелиане. – Какая разница, если я его все равно не выполнил? Дориан звенит, громыхает цепями за спиной Арне, и Лавеллан оборачивается, когда пальцы Дориана – холодные, длинные, изящные – скользят под его воротник к шее. – Ты не убьешь меня, – говорит Арне, поднимая голову, смотря прямо в тусклые глаза Дориана. – Почему ты так уверен? Я с самого начала был связан с венатори. Пальцы Арне осторожно касаются запястья Дориана, опускают его руки, и Лавеллан по старой памяти тянется за поцелуем, но Дориан ускользает в темноту от этого порыва так резко, будто сам боится сдаться из-за проявление Лавелланом любви. – Уходите, милорд Инквизитор, – говорит Дориан, прислоняясь – хотя, скорее, просто падая – к стене, пытаясь раствориться в ней, сбежать от Лавеллана, а не этого заключения. – Я просто хочу знать, на чьей ты самом деле стороне, – говорит Лавеллан, цепляясь пальцами за прутья решетки так, словно это он заперт, а не Дориан. Но Дориан молчит, смотрит на Лавеллана побитым зверем, открывшимся, раскаивающимся, но признающим свою вину. – Я не хочу верить в то, что мать Жизель была права на твой счет, – почти что молит Арне, но с лицом серьезным, сосредоточенным. – Скажи мне, что это не так. Но Дориан молчит, и Арне не знает, что его убивает больше: молчание Дориана или полное собственное неведение. И Арне, чувствующий, что еще минута наедине с ним, и он упадет в глазах Дориана, расклеится и покажет себя таким, каким он бывает только наедине с собой, когда он позволяет себе быть слабым. И Арне – после стольких дней молчания – наконец-то решает, что с него хватит. Он поднимается с колен, глубоко вдыхает и, выходя из тюрьмы, говорит: – Скоро с Вами встретится сестра Соловей. Он уходит, а Дориан вдыхает облегченно, когда за дверью стихают тяжелые шаги Лавеллана. Он все еще надеется на то, что Лавеллан никогда не узнает, что Арне стал его слабостью, из-за которой он не смог выполнить порученное ему задание.