ferro ignique

Арне Лавеллан слишком хорошо знает, что значит долг. Он должен был отправиться на Конклав. Он должен был шпионить по поручению их Хранительницы. Он должен был стать Вестником Андрасте, Инквизитором, новым лучом надежды в их нелегкий час, как должен принимать, порой, нелегкие решения для спасения этого неблагодарного мира. Он просто с холодной расчетливостью и трезвым рассудком на Совете выслушивает рапорты своих советников и долго думает, что сделать в первую очередь. А потом в который раз поручает дипломатические миссии Жозефине, сообщает, что в скором времени отправиться куда-нибудь на вылазку, чтобы в который раз спасать всех несчастных от демонов, тянущихся сквозь разрывы. Но Инквизитору Лавеллану совсем не обязательно бросаться в каждую битву, сломя голову, чтобы спасти каждый город, каждую деревушку и каждого человека. Ему необязательно ввязываться в битвы, которых можно избежать. Жаль, что Инквизитор Лавеллан это понимает не так хорошо, как Дориан Павус. В Убежище они лишь мило флиртуют – это ни к чему не обязывающие беседы, милые заигрывающие улыбочки, почти ничего незначащие, – но Дориану греет душу внимание Инквизитора, казалось бы, холодного и беспристрастного. У него даже проскальзывает мысль – безумная, но до демонов интересная – о том, что это вполне может во что-нибудь перерасти. А когда Корифей нападает на Убежище, а Лавеллан – безумный дурак, пытающийся спасти всех и каждого – интересуется у Каллена, сколько ему понадобится времени, чтобы вывести всех через секретный ход. Он остается в одиночестве в холодном Убежище, осажденном красными храмовниками. Остается один на один с Корифеем и его драконом, против которых у глупого Лавеллана всего лишь меч и метка, способная закрывать эти проклятые разрывы, но весь потенциал которой он так и не смог до конца раскрыть. И именно тогда Дориан впервые думает: «Вот так я его потеряю? Ведь мы толком ничего и не начали». Он с тяжелым сердцем оставляет Убежище, скрывается от опасности вместе со всеми по сырым древним коридорам и ни на секунду не упускает мысль об оставшемся там Инквизиторе. Отчаянно хочется, чтобы Арне выбрался с того света, сбежал от Корифея, обманул его, скрылся, но реалист, циник в нем упорно твердит, что перевес отнюдь не на стороне Лавеллана и шансов у Инквизитора нет. Но когда Лавеллан набредает в ночи на их временный лагерь – идет наугад, утопая по колено в снегу, весь в крови, без живого места на себе, чуть ли не заледеневший, – Дориан верит в чудо и обещает себе приглядывать за Инквизитором, чтобы больше никогда в жизни снова не хочет переживать это чувство. У них даже все получается – легкая интрижка перерастает в серьезный роман, от которого Дориан размякает, становится сентиментальным, жадным, ревнивым и по-настоящему любящим. Оттого его и пугает вдвое сильнее сумасбродность Лавеллана, его отчаянное желание спасти каждого и ворваться в любую битву – даже ту, в которой он не может победить, надеясь только на удачу и думая, что один раз обманув Корифея, сможет провернуть это снова. Дориана не на шутку пугает такое поведение Инквизитора. Они становятся слишком близки для того, чтобы он смог просто отпустить Лавеллана, выбросить его из головы – из сердца, – с легкостью заменив его на кого-то другого после кончины Инквизитора. – Ты делаешь меня мягким. – Дориан не стесняется этой мысли, не скрывает ее, просто кривится, хмурится, когда понимает, что сам Арне мягче не становится. Лавеллан улыбается – и Дориан ловит эту улыбку, оставляет ее в своей памяти, потому что Инквизитор теперь улыбается редко, – скользит мозолистыми ладонями по широким плечам Дориана и мажет по его скулам легким дразнящим поцелуем. – А ты делаешь меня сильным, твердым, – говорит Арне. – Именно мысли о тебе заставляют меня сражаться дальше. «Но это не то, чего я прошу», – думается Дориану, но он смолчит, потому что переубедить Арне не сможет даже с железными аргументами. Дориан – хмурый, обеспокоенный, огорченный – смотрит на Арне исподлобья, в который раз бросает немой упрек, но старается не волноваться слишком сильно – в конце концов, Арне не один, а в окружении целой команды, способной защитить Инквизитора при опасности. Но Лавеллан слишком отчаянный, слишком непредсказуемый и самоотверженный, чтобы проигнорировать чей-то – даже самый тихий – крик о помощи. Но Дориан сходит с ума, когда Арне проваливается в Тень во плоти, и снова думает: «И именно так я его потеряю, да?» Они выбираются из Тени после долгих битв и мучительных выборов, выбираются, и Дориан понимает, что никогда еще так не скучал по холодному солнцу и неприветливому колючему ветру Морозных гор. Но он оставляет чувство радости на потом – он еще воспоет о прелестях жизни под бокал приятного горчащего вина, – предпочитая вынести на первый план серьезный разговор с Лавелланом – все таким же безрассудным, безумным и отчаянным. – Я думал, что ты погибнешь! – упрекает Лавеллана Дориан. Лавеллан хмурится, смотрит взглядом, словно бы осуждающим Дориана за то, что тот не верит в Инквизитора, и отвечает: – Но ты был там со мной, Дориан. – Был, но… На языке крутится-вертится куча упреков, невысказанных обид, замолчанных проклятий, которые Дориан мог бы выплеснуть на Лавеллана, но он слишком хорошо знает Арне для того, чтобы рассчитывать, что его гневная тирада возымеет хоть какое-то действие. Арне всего лишь воспримет это как отсутствие веры в себя, упрекнет Дориана в ответ, напомнит, что он Инквизитор и прочее, прочее, прочее. Лавеллан снова и снова ввязывается в битвы, игнорируя рапорты Каллена и доносы Лелианы и слушая лишь самоуверенные подтрунивания Быка, а Дориан уже почти привыкает к душераздирающей мысли о том, что, возможно, следующая битва Лавеллана может стать последней. Дориан – некромант, способный схватить, привязать, подчинить душу, на время вернуть ее в остывающее тело, но представить безжизненное тело Арне, оставленное его душой он не в силах. Он словно сам невольно присоединяется к его почитателям, слепо уверовавших в то, что Лавеллан не погибнет ни от чьей руки, потому что он Вестник Андрасте, любимец Создателя, выбравшийся из Тени целых два раза. В Араборской глуши Дориан захлебывается от возмущения, когда Лавеллан наперекор желанию Морриган сам испивает из Источника скорби, впитывая в себя волю Митал, знания древних, и падая навзничь почти сразу же. И снова это треклятое: «Вот так я его потеряю, да?» Лавеллан почти не дышит – едва-едва можно уловить его сиплое дыхание, – а сердце стучит в его груди едва-едва, что Дориан, наверное, впервые так сильно уверен в том, что это последняя опасность, которую встречает бравый Инквизитор и не справляется с ней. Дориан готов взвыть, резко поменять свое отношение к религии и молить кого угодно, лишь бы Лавеллан остался жив, чтобы Дориан не потерял его. Мир, словно бы сужается вокруг лежащего на земле Арне, и нет ничего более в голове Дориана, крепко сжимающего руку Инквизитора, кроме лихорадочного «Выжививыжививыживи». Но Лавеллан – будто бы выныривая из воды – открывает глаза и жадно хватает ртом воздух. Дориан мог бы выдохнуть – облегченно, свободно, без тяжкого груза на сердце, – но он прекрасно знает, что Арне так поступит вновь – без сомнения поставит на кон свою жизнь, не позволив рисковать кому-то другому. Однако в этот раз – Дориан уверен – в глупом Лавеллане взыграла, скорее, гордость долийца, не позволившая отдать силу Источника ведьме Морриган. Он остается таким же упрямым, но теряет свой разум, не внимая аргументам Морриган о том, что она разберет этот шепот в голове гораздо лучше неопытного глупого долийца, цепляющегося за пережитки, за былое величие их народа. Но Дориан все равно говорит – привычно, обыденно, как и всегда – Лавеллану: – Только попробуй так снова поступить со мной. А Арне в этот раз даже не улыбается, не приободряет его, не дает фальшивых обещаний, а только холодно отвечает, глядя Дориану прямо в глаза: – Это было необходимо. Это «необходимо» царапает слух Дориана, сковывает его и он давит в себе едкое замечание на этот счет, потому что и сам много задумывался о том, что ему необходимо будет сделать после того, как все закончится. Ему необходимо вернуться в Тевинтер. Ему необходимо вернуть величие империи, но уже другой – современной, справедливой, человечной. Ему необходимо спасти свою родину так, как Инквизитор Лавеллан спасает весь этот мир от краха. И Дориан говорит Арне об этом. Он с гордостью наблюдает, как Арне гордо поднимается по ступеням в Скайхолде, поднимает над головой меч, принимает поздравления советников и, кажется, будто и сам от счастья не верит, что он справился. Лавеллан – окруженный в этот вечер почитателями больше обычного, опьяненный собственным успехом, гордый за свою Инквизицию – по-настоящему счастлив за столько времени и впервые это счастье достигнуто не стараниями Дориана, а им самим. И Дориану немного совестно отзывать его сторону, начинать неловкий разговор и не заканчивать, боясь омрачить вечер празднования. Но он – окончательно все решивший – нагоняет Арне у входа в инквизиторские покои и незаметно скрывается с ним там. Той ночью Арне будто впервые отдается ему по-настоящему, не обремененный тяжкой ношей спасителя, Вестника Андрасте, Инквизитора. Сам Дориан чувствует, что до рассвета – в тени богатой опочивальни Инквизтора, на скользких шелковых простынях, которые притащил сюда Дориан – Лавеллан будет с ним самим собой, обычным долийцем, каким был до Конклава. Дориан боится тревожить, ломать этот момент, а потому просто нежится в простынях, перебирая пшеничные волосы Арне, чувствуя мерное его дыхание на своей груди. А с приходом солнца Арне впитывает в себя свою прежнюю холодность, трезвость рассудка, становится тем безжалостным – на людях – Инквизитором, выносящим своего трона непростые решения и приговоры. Арне садится в постели лицом к открытому балкону и смотрит задумчивым взглядом на всходящее солнце, терзаясь сомнениями, уходя глубоко в себя, в свои тяжелые думы. Он боится будущего – неизвестного, туманного, не предрешенного никем, – но не боится скрывать этого перед Дорианом. Его гложут мысли о будущем Инквизиции – ведь она теперь невероятно мощная, авторитетная, – его собственное – его долг исполнен и нужен ли он дальше? Дориан, лежащий в постели смотрит на сутулую жилистую фигуру Лавеллана в свете горящее на рассвете солнца и сам поверить не может в том, что один эльф был способен на спасение всего мира от самих небес. Дориан осторожно кончиками пальцев касается кожи на плече Лавеллана – зарубцевавшейся, давно уже не нежной – и оставляет там еще один трепетный, один из последних поцелуй. – Я возвращаюсь в Тевинтер, – оглашает он на удивление неуверенно, словно бы может заколебаться, если Лавеллан попросит его остаться подле него в Скайхолде. – Для того, чтобы сделать его лучше. – Хорошо, – только и говорит Лавеллан, даже не оборачиваясь к нему. – Я уверен в том, что ты справишься. Ma vhenan. Дориан обнимает его спины, трется носом о кожу Лавеллана и думает, что это самые холодные слова, которые он слышал от Арне. Мозолистые ладони Лавеллана накрывают руки Дориана, и Инквизитор молчит, молчит, молчит… …Дориан отъезжает от Скайхолда с тяжелым сердцем – словно не в битвах может потерять Лавеллана, а за годы, что тот проведет без него, – он почти готов сорваться с корабля, идущего на Тевинтер, но вовремя себя одергивает. Арне верит в него, верит, что Дориан справится с задачей, которую тот сам на себя возложил, и потому Дориан будет стараться изо всех сил, чтобы вернуться к нему тем, кем Инквизитор мог бы гордиться. Он рвется на Священный совет так, как, наверное, не рвался в Ферелден из немилого дома, но встречает на нем другого Арне, чужого, излишне холодного, словно бы сломленного ношей новой Инквизиции, не борющейся с Корифеем. Он теряет все слова нежности по пути, направляясь через широкий богатый двор к Лавеллану, будто бы не уверен, что может их произнести и слишком холодное приветствие Арне подтверждает его слова: – Здравствуй, Дориан. Дориан, так сильно переживавший за Арне во время кровопролитных битв, сходивший с ума из-за сумасбодных решений, к которым Инквизитора подталкивала его самоотверженность, всегда боялся потерять его в сражении. Но вместо этого Арне у него забирает долгая разлука.