ferro ignique

Мать Жизель находит Лавеллана с Максвеллом во внутреннем дворе Скайхолда. Лицо у нее обеспокоенное, и Арне это не нравится. Эта не та самая горечь, что теперь была на душе у каждого после разрушения Убежища, после смертей, которые и сейчас пытаются подсчитать. Это что-то другое, что-то новое, и Арне определенно не нравится это чувство. – Инквизиторы, – говорит Мать Жизель, – мне нужно с Вами поговорить кое о чем. – Если Вы снова о том, что мы слишком много времени проводим с Дорианом, то в этом нет нужды, – сразу же отрезает Максвелл. Лицо у Тревельяна суровое, почти что злое, но Арне даже невдомек, о чем он говорит. Он бы не сказал, что они с Дорианом проводят много времени. Он просто… иногда приходит к Лавеллану. И он иногда приходит к Дориану. Арне нравится говорить с ним, пытаться научиться в ту странную игру, в которую тот постоянно играет с Калленом, но Арне большую часть времени проводит на стенах Скайхолда в одиночестве. Но отчего-то на душе становится неприятно от мысли, что в компании Максвелла Дориан бывает чаще, чем в его. Словно бы Тревельян крадет его внимание, хотя для Лавеллана никогда не было особым секретом то, что они близки. – Нет, – отвечает она учтиво. – Но это касается его. Когда Мать Жизель объясняет им ситуацию, для Лавеллана становится непонятным, почему отец Дориана хочет скрыть свой визит от сына. Еще большей загадкой становится то, что Максвелл злится сильнее обычного. Но Арне все равно настаивает на том, чтобы рассказать Дориану о встрече, дать ему шанс самому решить этот вопрос, а не утаивать, забыть о письме. И как в библиотеке Скайхолда, так и в Редклифе Арне не понимает, почему лицо Дориана перекошено от такой боли и злости, какой Арне никогда в жизни не видел. Он совсем не понимает, о чем идет разговор, о каких обвинениях идет речь, пока Дориан – горько, стыдливо, словно боясь упасть в глазах Лавеллана – не произносит: – Он пытался исправить меня. – Исправить? – недоумевает Лавеллан, ведь Дориан такой удивительно идеальный. – Что? – То, что я предпочитаю общество мужчин. В сексе, Арне. Арне переводит взгляд на старшего Павуса. Отец Дориана выглядит человеком не плохим, но разбитым, словно бы познавшим горечь утраты, сожалеющим. Лавеллан ощущает боль Дориана, понимает его обиду, но сам – помня о том, что разорвал все связи со своим кланом – прекрасно знает, что это за чувство, когда остаешься один против всего мира. Лавеллану повезло, что у него есть Максвелл – добрый, заботливый друг, словно старший брат, которого у Арне никогда не было. Но обрекать Дориана на одиночество – даже с таким другом, как Максвелл, – отмахнуться даже от возможности нормализовать отношения Арне не может позволить Дориану. И потому Арне не может не попросить Дориана выслушать его. – Арне, что ты несешь? – вскрикивает Максвелл. – Ты не можешь, Дориан, не после того, что он сделал с тобой! Давай же, уйдем отсюда. Дориан всегда был ближе к Тревельяну – ни для кого в Скайхолде это не было секретом, – но отчего-то Арне надеется, что тот не послушает его. Арне смотрит в глаза Дориану – упрямо и, быть может, нагло, – и снова просит: – Не упусти этот шанс, Дориан, чтобы не жалеть о том, чего не сделал когда-то. Дориан сомневается, спасительно смотрит то на Тревельяна, то на Лавеллана, то на отца, и Арне считает это добрым знаком. И пусть ему кажется, что Дориан не прислушается к нему, поддастся гневу и в нем же вернется обратно в Скайхолд, но Дориан его удивляет, когда говорит: – Оставьте нас, Максвелл, Арне. Арне старается не улыбаться, а просто берет и за плечи выводит Тревельяна, уже на улице размышляя брошенными напоследок словами «Так с кем из них ты спишь, Дориан?». Его не пугают эти слова – лишь настораживают, оставляют неприятный осадок, – беспокойство лишь вызывает молчаливость, с которой Дориан следует с ними до Скайхолда. И блуждая по каменным лестницам на крепостной стене, прогуливаясь по саду во внутреннем дворе, Арне кажется, будто он поступил неправильно, настояв на своем. Быть может, Максвелл был прав, и ему не стоило влезать, не зная об их отношениях ничего, но, возвращаясь воспоминаниями назад, Арне понимает, что в любом случае не смог бы смолчать. Он находит Дориана в библиотеке – задумчивого, далекого мыслями от Скайхолда и даже от Корифея, и решается нарушить тишину и уединение лишь погодя. Арне мягко зовет его по имени, но Дориан не оборачивается и тогда уже Лавеллан невесомо касается его плеча. Дориан оборачивается, и Арне не знает почему, но у него щемит сердце, а все мысли из головы улетучиваются. Он не знает, что следует сказать – впервые, не знает, что сказать, – и просто молчит, боясь нарушить зрительный контакт. У Дориана под глазами глубокие мешки, а взгляд уставший, изнуренный, измученный. И Арне до безумия кажется, что это чертовски неправильно видеть его таким разбитым, а не смеющимся, острящим. В опущенных уголках губ Арне не находит и тени, намека на легкую приветственную улыбку, с которой Дориан всегда его встречал. – Ты спал? – спрашивает Арне первое, что приходит в голове. Дориан шумно выдыхает – будто бы облегченно, будто бы радуясь, что разговор приходится начинать не ему, – но все равно отвечает: – Немного. И когда снова повисает молчание, Арне кажется оно неправильным, не таким, каким было прежде. Это молчание мучительное, давящее, чужое, будто бы назревание чего-то плохого, а не то легкое, умиротворяющее, успокаивающее, которое было между ними когда-то. Закрадывается до боли грустная, ненавистная Арне мысль, что из-за еще одной его ошибки от него отвернется еще один дорогой ему человек. – Ты чувствуешь вину, – произносит Дориан, и Арне некстати замечает, что тот все еще не сбросил его руку со своего плеча. – Почему бы не терзаться и просто не спросить? – Как ты? – почти беззвучно бормочет Лавеллан сразу же, стыдясь того, что об этом вопросе напоминают ему. – Лгать не буду. Ужасно. И Дориан почти улыбается – горько, как-то по-чужому, не свойственно себе, – а Арне не находит ничего лучше, кроме как обнять его. Его тело действует быстрее, чем он успевает подумать, представить, как Дориан примет этот жест, но, даже если он оттолкнет Лавеллана, тот готов к этому. Но вместо этого Лавеллан чувствует теплые крепкие руки на своей талии, мягко оплетающие его, чужой волевой подбородок на своем плече и горячее дыхание на своей шее. Происходит странное: Лавеллан затаивает дыхание, не до конца осознающий, что его не отталкивают, а принимают. Сердце бьется как ошалелое – вот-вот выскочит из груди, – да так, что Дориан наверняка замечает это. Приятная сладостная нега расползается по телу, и Лавеллан, ловящий себя на мысли о том, чтобы это никогда не заканчивалось, одергивает себя. Дориану чертовски плохо, а он просто наслаждается его объятиями. Но мир само собой смыкается вокруг рук Дориана, вокруг тепла его тела и запаха масел, исходящих от его кожи и волос, и Лавеллан не знает, как контролировать этот щенячий восторг, как не знает, что такими их застает Тревельян, сразу же спешащий удалиться и беззвучно обещающий зайти попозже. – Ты винишь меня? – в горле пересыхает, и Лавеллану тяжело говорить. Если Дориан скажет «Да», Арне ни в чем его не обвинит, поймет, потому что и правду влез не туда. И это, наверное, будет правильно: вот так оттолкнуть Лавеллана, дать понять, что есть вещи, о которых ему не стоило знать. Но Дориан говорит: «Нет». Но Дориан говорит: «Я думал, что стал неприятен тебе». Но Дориан говорит: «Думал, что ты возненавидел меня за ложь». А Арне только и думает: «Как я могу тебя ненавидеть?». И не замечает, как произносит это вслух, когда его губы находят висок Дориана.

***

Сердце Лавеллана екает, внутри все холодеет, когда он оборачивается в пылу боя в Адаманте и первое, что видит это то, как Тревельян проваливается физически в Тень. Он рывком бросается туда, навстречу к нему, пусть понимая, что не сможет дотянуться до Тревельяна, но отчаянно хочет поменяться с ним местами. Отчего-то Арне, верящий в силу Тревельяна, в его непоколебимую уверенность и способность выбираться из любых передряг, просто боится того, что оттуда Максвелл не выберется. Ох, ведь тогда Лавеллан останется единственным Инквизитором, тем, у кого на плечах будет лежать судьба всего мира. А к этому Лавеллан не готов – слишком большая ответственность, слишком сильный риск поддаться малодушию из-за постоянного страха быть не принятым обществом. Он слишком привыкает к силе духа Тревельяна, к тому, что он всегда решает важнейшие вопросы, а Арне просто высказывает свое мнение по этому поводу. Он привык быть просто негласным советником, младшим братом Тревельяна, которым он назвал Лавеллана, и Арне действительно считал его – и всю Инквизицию – своей второй семьей, своим вторым кланом, который нуждается в его защите. Арне оборачивается, поразив еще одного призрака, ищет взглядом остальных членов Инквизиции, пытается отыскать на поле Дориана – тот первый, о ком Арне почему-то думает, – и к собственному ужасу не находит. Он с криком прорывается сквозь врагов туда, где минуту назад еще был Максвелл, наотмашь рубит двуручным мечом и готов волком выть от осознания, что Дориан мог провалиться в Тень вместе с Тревельяном. Арне оборачивается, приглядывается, надеется, но прекрасно все понимает. Арне с большей силой и злостью бросается на предателей Стражей, на демонов, на призраков, выплескивает свой гнев в сражении, вкладывает эту ярость в свой меч и проклинает Корифея. Он вытащит Максвелла и остальных из Тени чего бы ему это не стоило, обязательно найдет способ убить древнего магистра. И Арне не может сдержать чувств, когда Тревельян – печальный, мрачный, но живой – выбирается из Тени вместе со своим отрядом, но без Хоука. Тревельян весь в крови, ссадинах и синяках, но это под силу излечить магии, и за что действительно Лавеллан волнуется так это за его дух, омраченный и разбитый. Каких сил стоит Лавеллану не сразу броситься к нему, а стерпеть и послушать, что он скажет. Но уже после он рвется к Максвеллу, проверяет, пытается удостовериться, что тот не в порядке, бормочет – «Ты чертовски меня напугал, брат», «Я так рад, что ты жив» – и только потом замечает Дориана, потрепанного, израненного, но тоже живого. Тот сам быстро преодолевает расстояние между ними, стискивает Арне в объятиях – самых крепких, чем когда-либо, – и Лавеллан почти задыхается – как тогда, в библиотеке. От Дориана неприятно пахнет кровью и дымом и даже аромату масел на его коже не перебить их, но Арне все равно жмется к нему всем телом, вдыхает эти запахи и крепко-крепко цепляется за мантию Дориана, боясь отпустить. Ему не нужно ничего говорить, чтобы Дориан понял, что за слова сейчас вертятся на языке Лавеллана. И Арне даже рад, что они возвращаются к такому молчанию – нужному, словно бы понимающему и умиротворяющему. Дурацкой мысли «Все закончилось» Арне не позволяет просочиться, потому что хорошо осознает, что это далеко не конец. Но пока что он просто радуется тому, что из Тени возвращаются почти все. Арне не знает, что это за чувство, смешанное с облегчением и радостью, но прочь его не гонит, потому что быть к Дориану так близко ему кажется чертовски правильным.