Сын Огня, дочь Солнца

— Таким образом, сын Солнца стал хранителем тайны своего учителя, — снова продолжил рассказ Вишну. — Время от времени бывая в окрестностях Хастинапура или Индрапрастхи, он с болью наблюдал за тем, как развивалось противостояние пандавов и кауравов, а дело двигалось к войне. Карне невыносима была мысль о том, что раскол династии Куру и разгорающуюся вражду между братьями можно было бы предотвратить, если бы не решение Арундэва молчать о своём истинном происхождении. Карна сам не понимал, почему так сильно беспокоится: ведь он сам решил уйти от дворцовых интриг, отвергнув дружбу сыновей Панду и сына Дхритараштры. Он пытался остаться отстранённым и незатронутым этими событиями, но стоять в стороне и ничего не предпринимать не выходило. Что-то толкало его вмешаться, особенно, когда от проезжих и пеших странников до горы Махендра долетали разные слухи. Например, о том, что принц Дурьодхана решил уморить себя голодом, не вынеся унижений в Индрапрастхе во время раджасуя-ягьи. Услышав об этом, Карна вдруг сел на коня и умчался прочь, а когда вернулся, Арундэв только покачал головой, увидев мрачное выражение его лица. Карна молча ушёл в своё жилище, расположенное поблизости от хижины учителя. Потом подобная история повторилась, когда до них донеслась весть об игре в кости, унижении императрицы Индрапрастхи и изгнании пандавов. Снова Арундэв увидел на лице своего ученика невыносимое страдание. И опять повторилась та же история: отъезд без объяснений и мрачное возвращение назад. *** — Что с тобой происходит? — мягко спросил Арундэв, придя вечером к хижине Карны. Они развели костёр и уселись плечом к плечу, как в старые добрые времена, когда ещё между ними была связь гуру и ученика. — Всё неправильно, — подбрасывая хворост в огонь, промолвил Карна с горечью. — Люди ненавидят друг друга, люди собираются мстить и убивать, и им даже кажется, будто они знают причины этого, но я-то вижу, что их причины ложные. Принц Дурьодхана утверждает, будто пандавы уязвили его гордость и мечтают отнять трон, принадлежащий ему по праву, но правда в том, что принц вырос, оставшись в душе подростком. Нет, ребёнком, не желающим отдавать свой игрушечный меч брату, потому что вся его душа в этом деревянном мече. И я даже не хочу думать, по чьей вине принц Дурьодхана больше всего в жизни ценит игрушечный меч. Кто его так привязал к нему? Кто внушил, что меч — единственная ценность? И почему, даже став взрослым, принц не пытается отвязать себя от того, что не стоит ни чужой, ни собственной жизни. А пандавы? Борьба за восстановление дхармы и унижение их супруги — это повод. Причина в том, что ими кто-то умело манипулирует, а они позволяют вторгаться в свои души. Им хочется чувствовать себя нужными и важными, а кто-то даёт им ощущение собственной значимости. Именно поэтому они пойдут убивать братьев. Не за дхарму — за смысл собственной жизни, который им готовым вложили в руки. И те, и другие вовлекут в сражение и перебьют кучу невинных людей, а простые жители будут думать, будто сражаются за праведного царя. Каждый за своего. Но разве это правильно, учитель, позволять такое и молчать даже сейчас? — Ты хочешь, чтобы я отправился к Великому Бхишме и открыл правду о себе? — напрямую спросил Арундэв, подбрасывая ветки в костёр. — Да. Я вас прошу не допустить этой братоубийственной войны! Сейчас только вы можете её предотвратить! — Для меня этот разговор будет унижением. Великий Бхишма посчитал возможным бросить мою мать. Он даже не поинтересовался судьбой девушки, которая провела с ним ночь. Он никогда не искал её и не переживал о ней, а себя считал невиновным в случившемся. Он не вступился за мою мать в прошлой жизни, когда ту обвинили в клевете и выставили из Хастинапура. Ему ни разу не пришло в голову рассказать всем, что его обет действительно был нарушен. Это было бы честно, но он так не поступил. Даже если Великий Бхишма признает меня сыном, я сам отвергну его. Признать отцом человека, разрушившего жизнь матери, я не могу. Кроме того, ещё в детстве, впервые придя к учителю Парашураме, я принял твёрдое решение поселиться здесь, чтобы не иметь дел ни с людьми, ни с богами. Я не способен быть царём, а только воином или отшельником. Я не принесу блага подданным. От принца Дурьодханы будет больше пользы, чем от меня, несмотря на то, что о нём ходят разные нелицеприятные слухи. — Но ещё неизвестно, кто победит, учитель. Пандавы собираются приложить все силы, чтобы выиграть войну. Об этом я узнал, посетив Арджуну. Все пятеро пандавов будут использовать годы, проведённые в изгнании, для подготовки к сражениям: улучшать своё боевое мастерство, получать поддержку и искать союзников среди царей и дэвов. Но чьей бы победой ни закончилась война, пострадают люди, земли будут разорены. Вы всё ещё не считаете, что вам необходимо вмешаться? Арундэв помолчал некоторое время, а потом задумчиво произнёс. — Воссядь рядом со мной на трон здравомыслящая супруга, рассуждающая подобно тебе, я бы, возможно, решился. Но я одинок, и я уже никогда не решусь связать себя узами брака. А царю нужен не только острый ум и глубокие познания, не только мудрые советники, преданные подданные и сильная армия, но и супруга, которая должна стать дополнением своего мужа. У меня нет ничего из вышеперечисленного. Какой из меня царь? — Вы… можете выбрать себе достойную супругу, — Карна сумел заставить себя улыбнуться. — В землях Бхараты есть множество принцесс, обладающих всеми лучшими качествами, и вы способны добиться руки любой из них. — Я женат, — спокойно отозвался Арундэв. — То, что мой брак был расторгнут, не имеет для меня никакого значения. У меня есть супруга, и я останусь верен ей, даже если мы проживём жизнь, никогда не прикоснувшись друг к другу. Карна задрожал всем телом, но постарался скрыть своё состояние. — Ваша супруга согласна на любую кару и на любое нарушение дхармы ради вашего счастья, — вымолвил он. — Она согласна отвечать за любые последствия, защищая вас от всего, что могло бы причинить вам вред. Неужели даже сейчас вы не прикоснётесь к ней? Арундэв повернул своё лицо к Карне и тихо улыбнулся. — Я не могу позволить моей любимой супруге разрушить свою жизнь. Я не свободен, а ей я дарю полную свободу. Она должна стать лучшим воином здешних земель, как мечтала, и познать вкус побед. Также она должна узнать радости семейной жизни и воспитать много великих сыновей и прекрасных дочерей. А я её счастье буду ощущать как своё собственное, в чём сейчас и клянусь! *** — Таков был разговор между ними, но ни Арундэв, ни Карна не подозревали в тот миг, о Анишвара, — со вздохом промолвил Вишну, снова обращаясь к Махадэву, — что в то время, пока принц Дурьодхана правил в Индрапрастхе, а пандавы под видом отречения готовились к войне, принцесса Шикхандини тоже занималась важным делом, на которое испросила благословения у отца. Она отправилась в лес совершать аскезы, чтобы заслужить дар от царя якшей, однако даже Друпада не знал всей правды о том, с какой целью его дочь собирается просить этот дар. Правитель Панчала, безусловно, одобрял стремление дочери стать его опорой в будущих битвах, но ему неведомо было, что истинной причиной аскез Шикхандини являлось стремление помочь не нынешнему отцу, а сыну из прошлой жизни. — И ты не прервал её аскезу? — удивился Махадэв. — Ведь ты догадывался, к каким последствиям она приведёт? — С самого начала, о Дурдхарша, я знал. Но ведь боги никогда не нарушают ничьих аскез? — Нарушил бы чужими руками ради блага Вселенной. Такое действие допустимо, и ты это знаешь. — О да, но, к сожалению, никаких волшебных оленей в моём арсенале тогда не нашлось, — развёл руками Вишну, — а на обольстительных марутов и дэвов и даже на хитрых браминов, внезапно раздающих амриту, стойкая принцесса не клюнула, поэтому ей удалось беспрепятственно завершить начатое. Кроме того, её просьба к царю якшей не отличалась от той, которая была запланирована нами в не искажённых изумрудными артефактами мирах. Принцесса Шикхандини попросила у царя якшей отдать ей свой мужской пол, самому став при этом женщиной до момента её смерти. После смерти принцессы царь якшей мог забрать свой мужской облик обратно. — Дочь Друпады попросила об этом чересчур рано, — покачал головой Махадэв. — Мы планировали такой её поступок лишь во время битвы на Курукшетре, но не за двенадцать лет до тех событий. Неужели царь якшей согласился так надолго оставаться женщиной даже ради той, кто своими аскезами и жертвоприношениями удовлетворяла богов и привлекала удачу к его лесу? — Принцесса Шикхандини пообещала, что царь якшей совсем недолго пробудет в женском теле. Она дала слово, что очень скоро появится воин, который по доброй воле захочет отдать свой мужской облик, а взамен заберёт женский. — Царь якшей поверил? — Шикхандини назвала имя воина, поведала царю якшей его историю и перечислила причины, по которым воин непременно поступит именно так. Не поверить было невозможно. Получив мужское тело, дочь Друпады, ставшая юношей, вскочила в седло и не останавливалась до тех пор, пока не примчалась к жилищу Карны на склоне горы Махендра. Это случилось как раз на рассвете, когда Карна совершал Сурья Намаскар. Шикхандин рассказал всю правду о своей аскезе и обещании, которое дал царю якшей. «Ведь ты некогда был дэви, и ты дал клятву сделать моего сына счастливым, — напомнил Шикхандин Карне. — Теперь его судьба в твоих руках. Ты можешь вернуть то, что у вас забрал мудрец Дурваса — ваше будущее. Как мать, пожертвовавшая свою женскую ипостась ради своего единственного сына и твоего законного мужа, прошу тебя не отвергать мою просьбу. Ступай к царю якшей и проси его отдать тебе женскую энергию, которую он позаимствовал у меня, чтобы энергия эта снова изменила твоё тело. Ты вернёшь моему сыну радость жизни и оттого сам станешь счастлив, ведь я вижу, что вы любите друг друга, а то, что было утрачено, вы снова сумеете обрести». — Что же ответил Карна? — заинтересовался Махадэв. — Ведь он не меньше ценил свою свободу и мечтал оставаться в мужском теле! — А что он мог ответить, о Дигамбара? — вздохнул Вишну. — На одной чаше весов было желание оставаться воином, на другой — счастье в любви, не только собственное, но и чужое. Он видел в глазах Шикхандина любовь к сыну. Кроме того, он сам желал того, о чём его просили. И ещё в нём жила надежда предотвратить надвигающуюся на Бхарату войну. Ведь Арундэв говорил, что если бы у него была достойная жена, он бы заявил свои права на престол. Именно по этим причинам, завершив поклонение солнцу, Карна сел в седло и отправился в тот лес, где долгое время провела дочь царя Друпады. Карна без труда нашёл дорогу к царю якшей и высказал ему просьбу, которая была мгновенно удовлетворена. А к закату следующего дня к дому Арундэва вернулась та, кого сын Огня не чаял увидеть — прекрасная лучница с тёмно-карими глазами, о которой он некогда мечтал долгими ночами, на которой успел жениться, но прижать к сердцу и назвать любимой смог только сейчас. *** Лампады освещали тесную хижину. Пол был усыпан соцветиями маллики, чампаки, дикой розы и шириша. «Неужели для счастья нужно большее? Нет. Даже эта комната для меня — роскошный дворец», — думала Каришма. Учитель своими руками устроил для них брачное ложе. Он украсил её запястья и щиколотки браслетами из цветов жасмина, а шею — ожерельем из лотосов. Когда она ступила на порог, вернувшись от царя якшей, он обомлел и замер, но не стал задавать никаких вопросов. Только коснулся дрожащими пальцами её щеки, словно проверяя, не призрак ли она. Его дыхание остановилось, и Каришма на несколько мгновений перестала дышать, потому что не ожидала увидеть учителя таким. Он прежде никогда не терял самообладания, не позволял себе слабости, но вдруг она осознала, что всё это время его слабостью была она. — Нет, ты моя сила, — возразил он, с пылом сжимая её в объятиях, когда она с тревогой спросила об этом вслух. — Никогда не называй себя моей слабостью! Ты та, кто всегда делала меня только сильнее. Все эти десять лет, несмотря на то, что я не мог назвать тебя своей, я всё равно был счастлив, каждое утро и каждый вечер видя твою улыбку. — Вы были счастливы, учитель? — Не называй меня так больше. — Тогда господин. — Нет, и не господин. Я просто твой. Друг, любимый… А ещё я тот недостойный, чьей смелости не достало принять тебя в облике мужчины. Если бы ты знала, как я хотел этого, но всё сомневался, боясь навредить чистоте твоей души! Я боролся с собой, чтобы удалить соблазн из своего грешного ума, когда ты пришла и припала к моим стопам. Думаешь, я не желал тогда тебя? Как ты ошибаешься! Я испытывал жгучую жажду. Чего только не передумал потом, когда ты покинула меня, выслушав мою суровую отповедь о дхарме… Поступил ли я правильно? Не пожертвовал ли твоим счастьем, соблюдая законы общества, не способные сделать нас обоих счастливыми? Но если бы я нарушил дхарму ради личного счастья, то навлёк бы на тебя плоды своих дурных деяний — вот что останавливало меня! Ведь за мои неверные поступки расплачиваться пришлось бы тебе. А я не хотел, чтобы ты платила, будь мужчиной или женщиной. Осквернить тебя своим грехом я не мог. И за это прошу прощения, ведь я так или иначе причинил тебе боль. Но, поверь, не меньшую боль я причинил себе. — Но теперь… Вы же не назовёте наши чувства осквернением? — Каришма подняла на Арундэва свои жгучие глаза, которые ежедневно являлись ему в видениях. — Вы же не заставите нас обоих снова искать в этом лесу брамина, чтобы заключить повторно брак, расторгнутый в тот день Крипачарьей? — Для меня наш брак не был расторгнут, я говорил тебе об этом. И какое осквернение может быть, если законная жена пришла к своему мужу? Ложе из травы куша было застелено мягчайшей тканью, усыпанной поверх лепестками. Горели лампады, и лишь они были свидетелем того, как изящное женское тело, свободное от одежд, прижалось к мужскому, совпадая с ним изгибами и раскрываясь навстречу, как бутон лотоса открывается навстречу солнцу. И как жадно яркие лучи выпивают росу с цветов, так впитывали поцелуи губы, никогда прежде их не знавшие. Никто не учил их искусству любви, но в нужный миг знание пришло само. Он мог бы насытиться ароматом её волос и невинными поцелуями, с которых и начал, боясь испугать своей горячей страстью, но Каришма сама крепко прижалась к его груди, дрожа от желания и умоляя продолжать. Он вспыхнул, как пламя, от её стонов, от сбившегося дыхания, от пальцев, жадно зарывшихся в его волосы. Невинные поцелуи стали глубокими, робкие прикосновения — решительными. В распущенных прядях волос, похожих на струи горной реки в ночи, запутались лепестки белых роз, на беззащитной шее билась тонкая жилка. Арундэв поцеловал её, а затем скользнул губами к округлой груди, пахнущей жасмином и сандалом. Совершенные формы. Даже сама богиня Лакшми не могла бы похвастать такой красотой! Сколько раз прежде он любовался очертаниями её тела тайком, коря себя за необузданные мысли. Теперь же прикосновения и ласки не нужно было сдерживать. Кожа, к которой он прикасался, была подобна шёлку, он мог ласкать и целовать её бесконечно, а дальше его встретило умопомрачительное блаженство источника, испить нектар которого — экстаз для смертного. Он зашёл уже так далеко, и теперь его останавливало лишь нежелание причинять боль. Однако когда он встретил умоляющий взгляд блестящих глаз, последняя преграда пала. Прижав Каришму к себе, он позволил себе, наконец, погрузиться в бесконечно-сладкую негу. И замер, с тревогой глядя в широко распахнувшиеся глаза, услышав сорвавшийся короткий вскрик, но улыбка и ободряющие прикосновения сказали ему не медлить, а продолжать. Дождавшись, когда выровняется её дыхание, а тело расслабится, он снова отпустил себя, позволяя стать единым целым с той, кого всегда любил, даря ей радость, которой так долго лишал их обоих. *** Под утро, лёжа без сна в объятиях крепко уснувшей Каришмы, Арундэв размышлял о том, что люди, к сожалению, привыкли делить мир на части. Впрочем, как и себя. Мало кому ведомо очевидное, не требующее доказательств знание о том, что только находясь в гармонии с телом, душа способна испытывать восторг. Ведь тело и душа, по сути, едины, как жар пламени и языки костра, как свет и его источник. Сын Огня, потомок древних земных царей, живущий в соломенном доме на склоне горы, узнал в ту ночь, благодаря бесценной жертве дочери Солнца, что значит любовь, стирающая грани. Та, где нет различий между плотью и духом, в которой от века не было греха, а понятие «скверны» придумал хитрый ум, который воистину можно было именовать Индрой, «царём богов», занимающим трон тела, но отбирающим истинную радость у обманутых им существ.