* * *
Ты раскрываешь глаза и лишь второй раз в жизни чувствуешь себя так паршиво. Первый был после последнего избиения Намджуном, а сейчас течка ломает твоё тело изнутри, она избила каждый орган, а между ног такой пожар, что хочется залить себя холодной водой. Ты ёрзаешь, скрещиваешь с силой ноги, чтобы хоть как-то удовлетворить возбуждение и стонешь, переворачиваясь на живот. Выгибаешься, открыто выстанываешь в подушку. Так тепло и удобно, что тебе всё равно, где ты находишься, ведь проблема есть поважнее. Ты хочешь секса, так сильно, что готова отыметь себя чёртовой ножкой стула, если ничего не попадётся под руку в ближайшее время. — Лежи нормально, шлюшка, — по-доброму мило говорит Джин, с силой переворачивая тебя на спину и прибивая к кровати. — Джин, — ты пыталась сказать нормально, но от сильных рук на плечах возбуждение скакнуло лишь сильнее, и вышел протяжный стон. — Что? — Помоги мне, — хрипишь, тянешь руки, пытаешься встать, но слабость всё равно оставляет тебя на подушках. — Чем я тебя могу помочь? Ну, нет, моя милая, омеги меня не привлекают, а тот поцелуй… он был ради эксперимента, — тут же вспыхивает парень, выпрямляясь, округляя глаза и хлопая глазами. Он весь взъерошенный, наивный и милый. Ты вспоминаешь то происшествие в клубе, ревность Чонгука, жаркую ночь, и стон выходит протяжно-мученическим. Ты так скучаешь по нему, так хочешь глубже вдохнуть запах, укутаться в объятия, чувствуя в себе его орган. Он точно потушит твой пожар, его мята такая освежающая и нужная, но в груди неприятно ноет от обиды, Чон бездушно проиграл с тобой и бросил в подвал, он даже не испытывал к тебе чувств, раз так легко смог наказать и отказаться. Тебе плакать хочется, вспоминая, что пережила, но больше мечтаешь получить его поцелуй: нежный, мягкий, чтобы чувствовать его горячие губы, тёплое дыхание и нежно касаться его кончика носа в перерывах между поцелуями, пытаясь восстановить дыхание, чтобы снова нырнуть в омут страсти. Ты плачешь, хочешь его, как бы в голове ни была против, тело требует, и даже сотни альф рядом не заставят тебя так хотеть секса больше, чем одна мысль о Чонгуке. Ты не хочешь спрашивать, почему он не рядом, это ниже твоего достоинства, после всего, что пережила – просить альфу прийти, ведь он вернётся к тебе лишь бы ещё раз отвернуться, после твоего предательства, кажется, словно он всё ещё тебя ненавидит, но сознание подкидывает последние картинки: Чонгук весь в крови других альф, сверкая огненным взглядом, расстреливает твоих несостоявшихся насильников, а потом падает перед тобой на колени, взглядом раба молит о прощении, утирает твои слёзы трясущимися руками, показывает, что слаб только перед одной единственной омегой и снова просит простить. У тебя от воспоминаний сердце разрывается, потому что это твой Чонгук, ты поставила его на колени и открыла все слабости, твой альфа почти непобедим, но перед тобой сам отказался от гордости и чести, это многого стоит, ты сама перед ним должна вымаливать прощение, но он, видимо понял, узнал всю историю до конца. Ты переводишь взгляд обратно на омегу, Джин дёргается от резкого движения и отходит на шаг назад, словно ты сейчас что-то можешь сделать, это забавляет. — Это ты?! — Ты о чём? — Ты рассказал всё Чонугку? — Да, — он опускает голову, тяжело вздыхает, — прости, что так поздно, иначе он бы не понял, я же говорил тебе потерпеть, и рад, что ты вынесла всё это до его возвращения, — Ким улыбается, садясь на твою кровать и накрывая руку своей. Ты стонешь, даже тыльная сторона ладони оказывается чувствительной, тебе жарко, всё тело прошибает периодически волнами возбуждения и требует альфу. Омега подскакивает подальше от тебя, заставляя почти смеяться, потому что ты всё равно рядом с Джином чувствуешь лишь лёгкую тошноту от вашей чрезмерной сладости. — Где Чонгук? — Ждёт снаружи, когда ты очнёшься, я запретил ему входить, потому что он еле держал себя под контролем, мне пришлось сесть за руль, чтобы мы доехали сюда живыми, — негодует Ким, а ты сама готова взорваться от гнева. Твой альфа всё это время был за стеной, а ты страдаешь уже десяток минут, метаясь по кровати. — Почему мне не дали таблетки? — Это же вредно! — Джин почти подскакивает на месте, часто дыша и начиная лекцию о вреде подавляющих и возможных последствиях, а ты протянуто и хрипло смеёшься, потому что в голове возникает ваша самая первая встреча: Джин у окна, говорит, что не чувствует твоего запаха, и что подавляющие вредны – всё это кажется таким далёким, словно прошло уже больше десятка лет, но воспоминание тёплое, лёгкое, ты понимаешь, что с этим омегой тебя тоже связывают хорошие моменты, ты нашла ещё одного человека, который занял важную полку в твоей жизни. — Я хочу Чонгука, — стараешься как можно спокойнее сказать, но выходит как у наркомана при ломке. — Я знаю, что ты его хочешь, вы и без течки друг друга хотели, — расставив руки в бока, говорит омега тоном мамочки. — Джин, твою мать, хватит меня мучить, позови Чонгука, нам нужно поговорить! — Провести течку тебе с ним надо, а не поговорить. — Давай мы сами разберёмся, не маленькие, — ты часто дышишь, ловя новые спазмы жгучего возбуждения по всему телу. — Чуть друг друга не поубивали, и это ты называешь «не маленькие»? Да для вас радионяня нужна, чтобы опять дел не натворили! — Джин говорит это уже у двери, открывая её и обращаясь к парню снаружи. — Иди, и только посмей снова сделать ей больно, я на куски тебя раскромсаю, — Ким говорит серьёзно, ледяным голосом и покидает тебя, помахав рукой.24.
18 февраля 2018 г. в 13:06
Руки неприятно натёрла верёвка, которая абсолютно ни к чему Чимину, он попросту не хочет бежать. Его Намджун приручил к боли, заставил с ней жить, воспитал самого стойкого мученика за короткие сроки, и теперь страх перестал трогать омегу, он отошёл подальше, оставил другим эмоциям управлять телом и теперь просто смотрит, не хочет вмешиваться, а надо бы.
Перед Паком худоватый альфа, он поправляет свою блондинистую шевелюру и ходит из угла в угол, кусая нижнюю губу, он словно боится чего-то невесомого, как перед выступлением на публике, это сквозит в мимолетной жестикуляции и лёгких рыках.
— Очнулась, принцесса? — он наклоняет голову, щурится, приближается, садясь на корточки перед омегой, и кладёт свои широкие ладони на ляжки Пака. Тот дёргается, пытается отстраниться и смотрит в глаза альфе. — Боишься, что изнасилую? Серьёзно? — парень усмехается, вставая с корточек, и оглядывает жертву с ног до головы.
Юнги никогда не был нежным или романтичным, добрым тоже не был, его всегда интересовала лишь выгода и способы её получения, он не любил заниматься рукоприкладством, потому что попросту было либо без надобности, либо лень, ему легче внушить страх словами, чем активными действиями, а сейчас этот омега после Намджуна идеальное тесто – лепи что хочешь, так что Мин понятия не имеет, как заставить его сопротивляться и кричать для шантажа.
— Хочешь на свободу?
— На свободу или к Намджуну? — щурит глаза парнишка, а Юнги не может сдержать улыбки, всё же он не такой глупый и обычный, как описывал его Джин. Возможно, омега просто ревновала, что ещё сильнее веселит Мина.
— На свободу.
— Хочу, — кивает Чимин, поднимая свои большие глаза, наполненные надеждой.
— Тогда тебе нужно активно страдать, малыш, — Юнги приподнимает его тело, снимая брюки, откидывает их в стороны, немного облизываясь от вида накачанных красивых ножек. В голове альфа хочет секса, а другая половина с лицом Джина даёт пощёчину.
Чимину становится прохладно и стыдно, его слишком резко унизили, и это непохоже на пребывание с Намджуном. К нему омега привык, знает с какой стороны прикрываться, чтобы больно не было, как повернуться, чтобы меньше получить, и когда примерно может кончится избиение. Омеге почему-то противно ощущать на своих ляжках чужие ладони, потому что они другие, это не тёплые руки его постоянного насильника, не его грубоватые ладони, до больного приятно сжимающие плоть.
Паку долго не нужно думать, прежде чем закричать в поднесённую трубку от резкого пореза на внутренней стороне бедра. Царапина лёгкая, но такая болючая, словно тысячи ножей разом прошлись по телу, он смотрит с обидой на альфу, на глазах моментально выступают слёзы, Чимин даже всхлипывает, потому что не может сдержать эмоций. Голос Намджуна на проводе добивает – он звучит жалостливо, устало, разбито. Если бы Пак не знал альфу, он бы сказал, что Намджуну больно, что он очень плохо переживает потерю секретаря, но тут же становится горько и в глотке дерёт от непролитых слёз, но теперь уже от обиды. Намджун всегда называл его обычным, незаурядным, серым, продолжая бить, пусть и не в полную силу. Всё равно его слова хлестали сильнее, розгами проходились по неокрепшей самооценке парня. Только голос этого изверга заставляет Чимина плакать, только он поднимает в омеге резко ворох чувств, что он еле с ними справляется, выуживая оттуда чистую ненависть, и концентрируясь на ней.
— Да пошёл ты нахер, Намджун, — Чимин еле договаривает и заходится рыданиями. Белобрысый альфа что-то договаривает в трубку, а омега не может понять своих чувств, почему ему сейчас так тоскливо и обидно, словно вытащили из безопасного гнезда. Бедро всё ещё продолжает щипать, так неприятно и сильно, рядом с пахом. Паку хочется увидеть сейчас как Ким страдает, кусает без него ногти, но понимает, что тот никогда не отдаст компанию ради омеги, которую избивал почти каждый день, насиловал и не щадил, втаптывал в грязь своими словами.
Чимин может поклясться, что если у него в руках будет пистолет с единственной пулей, он направит его в Намджуна, но не знает, выстрелит ли, потому что, оказываясь в постели, он прогибался под лёгкими ласками альфы, млел от мимолётной грубости и громко стонал от чётких и быстрых толчков. Он ненавидит его, но извивался, бредил Намджуном в постели, потом сам уходил, готовый в любую секунду плюнуть в лицо, но почему-то возвращался за новой порцией мучений. За это Пак ненавидит сам себя, чувствует себя последним идиотом на свете, но ничего не может поделать. У Намджуна над ним неимоверное влияние, а после метки Чимин и вовсе стал под ним ярче кончать, получать от чего-то больше ласки и глубоких поцелуев.
Пак не знает, что с ним происходит, за что он так себя ненавидит, раз всё ещё не пробовал сбежать от начальника, и тем более, ведёт себя как заправский мазохист, добровольно попадая под горячую руку. Ему не нравятся избиения, от них он потом зализывает раны неделями, но Намджун обладает необычайной аурой, она может Пака поставить на колени, он взглядом может приказать Паку застрелиться, и он подчиниться, потому что запах крови витает в воздухе, лёгкой кислинкой разбавляя железо, он проникает глубоко, доходит до разума и говорит сразу сдаться, дрожать под ним и любить, каким бы монстром он ни был.
Сначала Чимин хотел найти оправдания Намджуновской жестокости, но не вышло, он так глубоко разочаровался в первую очередь в себе, так расстроился, что тронул своей апатией даже альфу, за что тот выкинул его, разозлился, зато Пак увидел больше эмоций, чем обычно, он заставил альфу задуматься и даже порадовался этому факту.
Чимин не знает, что с собой делать, винит во всём метку, потому что теперь запах Намджуна для него необходим, чтобы пропитывать всё тело и лёгкие, хранить бережно в памяти. Он пытается найти всему объяснение, но ничего не решается, на ум не приходит ничего, кроме того, что он либо дурак, либо влюбился в своего мучителя, которого хочет при первой же возможности убить.
— Ты чего плачешь? — Юнги смотрит на паренька, у которого никак не перестают течь слёзы, слезливые омеги ему ни к чему, он не знает, что делать в подобных ситуациях.
— Я хочу к Намджуну, — Чимин понимает, что в груди трещина, без этого твёрдого взгляда, который проникает в душу и, кажется, надолго там остался для омеги. Пак поднимает глаза на недоумевающего альфу, дёргает завязанными руками, и расслабляется, смотря пустым взглядом в пол. Намджун его чувства разодрал, раскрошил, заставил пахнуть кровью, омега хочет и убить, и жить всегда с ним рядом, на него давит со всех сторон, грозясь превратить в жалкое ничто, хотя омега уже им стал, но всё равно продолжает тянуться к альфе и желать его рук на своём теле.
Чимин признаёт, что он дурной, сошёл с ума, потому что внутри давно всё разделилось на две половины, он ведёт войну с самим собой и просто скоро умрёт полностью от противоречий.
— Да ты больной совсем, — Юнги выходит подышать воздухом, потому что этот парнишка слишком сильно пахнет кровью, альфа понимает, что это из-за долгого пребывания рядом с Намджуном и метки, но всё равно хочется выйти и проблеваться в ближайших кустах. Этот малой абсолютно ненормальный.
Альфа прокручивает в голове последние встречи с Джином, каждое сладкое утро, с ним всё стало чересчур рафинадно, по-кофейному ванильно, сладость зашкаливает, но без неё Юнги уже не может, он даже сейчас переживает, думает об этом парне, кусая губу и думая, что нужно было ему тоже в первую ночь поставить метку, потому что хочется сказать всем, что у него уже есть свой парень, что Юнги любому глотку перережет за эту сладость.
Джин меняет его, делает нежным и ласковым, хотя Мин никогда ни о ком не заботился, а тут готов ухаживать за омегой и спрашивать, всё ли хорошо. Джин весь неконтролируемый, сплошная эмоция, такой открытый и искренний, он зацепил Мина с первого момента, своей прекрасной выдержкой наряду с яркой мимикой. Он любит выразить своё недовольство, которое переходит в самую милую форму, от которой у Юнги писк умиления долго не затихает и при воспоминаниях возникает улыбка, омега искренне радуется разным мелочам, заставляя и Юнги ценить в жизни всё без исключения.
Альфа души не чает в Киме, готов на руках носить, понимая, что сам себе бы врезал, посмотрев со стороны, но с Джином самоконтроль невозможен, Юнги – сплошная кофейная зефирка рядом с омегой и ни чуточки не стыдится тем, что безжалостный поставщик наркотиков с самой грязной репутацией превращается в романтичную плюшку рядом с Кимом. Вслух он этого не говорит, пока не научился прятать грубые слова, но за ними он ставит любовные сердечки, а за сарказмом – тысячи признаний в любви, потому что Юнги так проще, он не привык к чувствам, ему нужно это до конца осознать.
А пока у него парень без штанов за дверью сидит, он любит своего мучителя и пахнет кровью. Он словно заранее уже изранен, изнутри изодран и никакая первая помощь теперь не поможет ему залатать раны, потому что брешь в его душе – это Намджун.