Не друг друга

«Я ухожу от тебя, Макс». Черт побери, как же я мечтаю о том, чтобы эта фраза наконец-то была произнесена. Особенно сейчас, валяясь с сигаретой в смятой постели, которая как будто все еще теплая, пусть с его отъезда прошло уже восемь часов. Закончились выходные, и Уоррен как обычно вернулся в Сиэтл. Я упрашивал остаться его хотя бы на один день, ведь эту хренову статью можно было бы закончить и здесь, однако Макс очень просила приехать к «милому семейному ужину» со всей семейкой бывшей мисс Корнфилд и даже его родителями. И я ничего не смог с этим поделать, потому что формально, мне нечего было сказать. Ведь для его родни я просто «старый школьный друг», а для папочки Уоррен «муж одной из подруг Виктории». Именно из-за этого я вынужден сейчас тщетно пытаться заснуть посреди огромной кровати в одном из номеров какого-то пафосного отеля близ Портленда, а он – мило целовать Макс в щечку, улыбаясь при этом всей своей родне. Завтра начнется очередная неделя, и однообразные деньки будут тянуться невообразимо медленно. Встречи, контракты, переговоры и прочая ерунда. Когда я только начинал учиться в Блэквелле, а отец даже разрешал мне участвовать в спектаклях и фотографировать, я наивно полагал, что смогу избежать незавидной судьбы наследника Шона Прескотта. Как же, размечтался. «Спасибо» за это нужно сказать Кристине, ведь после ее бегства все бремя ответственности за семейный бизнес легло целиком на мои плечи. Со временем, к этому пришлось привыкнуть, я даже смог полюбить свою работу. В любом случае, я все равно забросил фотографию, и не желал более ей заниматься. Слишком сильно все это связано с чертовым Джефферсоном. Моя последняя фотография была сделана на выпускном, когда я запечатлел танцующих Макс и Уоррена, чтобы потом сделать криповый коллаж в фотошопе. Однако, в этом, как оказалось, не было смысла. Посреди серых будней начинаешь особенно ценить праздники. В детстве, правда, я не особо любил их, так как приходилось сидеть за столом со всей родней и говорить заученными фразами. Однако даже сейчас, у меня нет возможности проводить все свободное время так, как я этого хочу. Буквально день назад, сидя в моем любимом ресторане, мы вместе с Уорреном обсуждали, как было бы классно отметить рождество вдвоем. Хотя каждый из нас прекрасно понимал, что это невозможно. Ибо это вмиг поднимет кучу ненужных вопросов и создаст ворох проблем, прежде всего мне. Максин-то было абсолютно все равно, куда отлучается ее благоверный почти каждую неделю. Господи, да даже если бы мы занимались сексом в соседней комнате, она лишь удивилась бы странному шуму. Неужели возможно быть настолько закрытой в собственноручно выдуманном мирке? Нельзя же столько лет прятаться от правды, которая свершается прямо у тебя за спиной… А ведь мы с Уорреном тоже который год скрываем ото всех эту самую правду, о которой знает лишь одна Виктория. Разумеется, никому из нас не приносит счастья эта постоянная жизнь во лжи, освещаемая периодическими встречами. После окончания школы, правда, казалось, что все было прекрасно продумано. Он женат на пофигистичной Макс, а значит, на нем никаких подозрений о связи со мной. Виктория, однако, отказалась продолжать со мной эти фейковые отношения, хоть и пообещала прикрывать перед отцом. Вик-Вик уговаривала рассказать Шону правду с самого начала, но проблема была в том, что он уже ее знал. И в обмен на собственную свободу и спокойствие мне приходилось выкручиваться, представляя ему периодически новых девушек. Я был вынужден влиться в семейный бизнес, хоть поначалу я искренне ненавидел дело, почти разрушившее родную Аркадию Бэй. Вообще, для меня все, связанное с отцом, непременно вызывало неприязнь. Хотя, когда он оставил на меня целое подразделение в Портленде, я перестал ассоциировать это с ним, и попытался полюбить, как собственное детище. Кроме того, будучи почти королем в этом городишке, теперь я мог творить что и с кем мне вздумается, затыкая болтливые рты пачками долларов. Однако Уорр – в Сиэтле с Макс, а я – здесь и один. Поначалу мне правда казался этот брак хорошей идеей. Несмотря на то, что в школе я постоянно огрызался на Макс и безумно ревновал ее к Уоррену, где-то в глубине души я понимал, что между ними ничего нет и быть не может. Хотя бы потому, что жизнь настоящей Макс Колфилд остановилась 7 октября 2013 года. Сейчас это ощущение немного отступило, но в школе, где все напоминало о содеянном, я не мог отделаться от всепоглощающего чувства вины. Я прекрасно понимал, что убил чьего-то любимого человека. Бедняги Джойс, в чьи глаза мне было стыдно смотреть, и, как оказалось, этой странной Макс. Конечно, это вещь совершенно неочевидная, но я понял впоследствии, что между Хлоей и Макс определенно что-то было. Когда-то давно мы даже нормально общались с Прайс, и она с придыханием рассказывала мне о прекрасной подруге детства, которая бросила ее одну. Очевидно, что в Рейч она лишь искала ее замену. А Макс, после смерти Хло, в заменах не нуждалась. Я же наивно думал, что, если Уоррен будет поддерживать Колфилд, пусть и просто как друг, она сможет жить дальше. На самом же деле, ей просто нужна была ширма, как и нам, но немного по иной причине – чтобы ее никто не трогал и позволил вечно плавать посреди гущи ушедших воспоминаний. А ведь я, со всеми своими деньгами, самостоятельностью, да и любовью, в конце концов, безумно завидовал юной миссис Грэхэм. Она могла каждое утро наслаждаться коронным омлетом, который Уоррена когда-то научила делать Джойс, спокойно гулять по улицам вместе и отмечать все праздники. Что она, конечно, и делала, но абсолютно не ценя эти моменты. Максин могла ощущать его доброту и заботу каждый чертов день, когда мне оставались лишь жалкие крохи по выходным. Порой, сидя за столом в Рождество с очередной тупой курицей, я порываюсь прекратить это чертово шоу, послать всех и начать жить, как я этого хочу. Но я всегда останавливаю себя, понимая, что проще от этого никому не станет. Прежде всего, моему отцу, которому постоянно приходится доказывать, что я нормальный. Во всех смыслах этого слова. Все это чертовски несправедливо. Ладно я, привык постоянно жить во абсолютнейшем дерьме, но ведь Уоррен этого абсолютно не заслуживает. Мое тихое и редкое «спасибо. люблю» совершенно не стоит часов, проведенных со мной в больнице во время моего нестабильного состояния, его заспанных глаз и двоек в школе, когда я «встречался» с Викторией, да и его посредственного диплома Блэквелла, в котором пестрели одни «удовлетворительно». Это я сломал ему жизнь. Он мог бы поступить в университет и заниматься ядерной физикой, а вместо этого нашел удаленную работу, чтобы быть готовым в любой момент сорваться и приехать в Портленд… по моему зову. Хоть Уоррен и говорит постоянно, что он абсолютно счастлив проживать эти моменты здесь и сейчас, мне все равно это кажется неправильным. И ведь я вроде даже могу это исправить, помочь поступить, куда он желает, найти толковую работу, купить квартиру в Портленде, в конце концов… Только как объяснить людям, и прежде всего моему отцу, в чем причина того, что я так много готов сделать для «мужа одной знакомой»? Блин, да почему Уорр вообще полюбил такого долбаеба-торчка-убийцу, как я?! А главное, за что? Ведь даже мой папаша не нашел для этого толковой причины. Позднее Уорр рассказывал мне, что он совершенно случайно забрел тогда в мою палату. Судьба решила подкинуть мне последний шанс выбраться из ямы, вырытой собственными руками? Причем поначалу я абсолютно не понимал этого. Хотя какое-то странное чувство заставляло меня то отвечать на глупые смски, то зачем-то поддерживать тупую беседу об астрономии, которая на деле оказалась весьма интересной, и даже припираться в его комнату по ночам, ведь только он был готов выслушивать мои бесконечные монологи. Конечно, я мог, как раньше, попытаться позвонить своему психотерапевту, но только у Уоррена получалось найти нужные слова, чтобы я вновь мог чувствовать себя человеком, а не последней сволочью. Однако я до конца не верил, что он общается со мной, просто потому что ему это нравится. Спасибо Джефферсону, да и самому себе, конечно же, но после всего содеянного я вообще не мог понять, как нормальные люди заговаривают со мной, а не ненавистно кривят лицо и цедят сквозь зубы нечто вроде «гавнюк» или «подлый убийца». Можно поблагодарить хоть за один толковый поступок отца, который решил, что серьезное лечение в разы лучше реального наказания. После нескольких месяцев в больнице и специальной терапии пелена злости спала, последствия употребления наркотиков отступили, и я начал понимать масштабы содеянного. В Блэквелле, а впоследствии и во всей моей жизни лишь Уоррен мог меня убедить, что я все еще кому-то важен и нужен. В конце концов, я вновь стал зависим. Только не от наркоты, а от пары безумных карих глаз. Черт побери, я вообще раньше никого не любил, наверное. Причины не было. Хоть и говорят, что она непременно нужна, но я не видел смысла любить отца, который постоянно подавлял мою личность, сестру, кинувшую меня ради какого-то мудака из Бразилии, или Викторию, слишком занятую своими фотографиями. Поэтому поначалу я долго не мог понять, чего же Уоррену от меня нужно. Денег? Наркоты? Клевой тусовки? Правды о случившемся, в конце концов? Но он никогда ни о чем не просил. Я пытался расколоть его, обзывая самыми гадкими словами и клея жуткие коллажи на его двери. Но он лишь щурился в ответ, скрестив руки на груди, как будто пытаясь увидеть меня насквозь. И ведь увидел. В конце концов, это я стал настолько нуждаться в его присутствии, одобрении и поддержке, что постоянно умолял съездить со мной в кино, чтобы отвлечься, прогулять уроки или зависнуть в моей комнате. Я не знал, как определить свое отношение к нему. И не мог понять, почему несчастный задрот-ботаник из 109 стал мне настолько близок. Чертова любовь, ха? Разве мог я в нее верить, когда почти собственными руками прикончил Рэйчел? Конечно, я пытался избавиться от всей этой, как мне тогда казалось, ерунды, причем вполне привычными способами. Нет, с травкой было покончено навсегда. Я просто старался заставить себя ненавидеть Уоррена Грэхэма. Моей лучшей защитной реакцией всегда была злость. Я обращался с ним как последний говнюк, чуть не избил, когда он искренне пытался понять, что сделал не так. Я ведь и сам ему не мог дать ответ. Меня лишь выводило из себя это ощущение, когда хочется притянуть этого нелепого парня в гиковской футболке к себе и никогда больше не отпускать. Я привык тонуть в собственном дерьме без посторонней помощи, и никак не хотел из него выбираться, хотя порой одно его одобрительное похлопывание по плечу заставляло глубоко вздохнуть, чтобы продолжать жить дальше. Как мне казалось, стерпев столько оскорблений и унижений в детстве, я научился быть толстокожим, злым и равнодушным. Но Уорр пробудил во мне того маленького наивного парня из средней школы, неуверенного в себе и порой терявшего дар речи перед объектом обожания. В конце концов, я ведь действительно стал его ненавидеть. Когда в школу вновь вернулась Макс, и Уоррен решил отвлечься на нее. Виктория почти сразу заметила перемены в моем душевном состоянии и странные перепады настроения. Ей даже не пришлось у меня выспрашивать кто это, ведь зная меня столько лет, все было ясно. Моя необычная реакция на Уоррена и Колфилд, стоящую рядом, объясняла многое. Кроме того, я стал реже проводить время с ней, и, как она сама мне сказала, выглядеть «чуть-чуть счастливей». На удивление, Вик-Вик не видела в моем странном краше ничего плохого. Периодически, правда, подтрунивала, что лучше бы это была святоша Кейт, а не зануда Уоррен. Впрочем, всем так было бы действительно в разы проще. Но я не мог ничего с собой поделать. После того, как приехала Корнфилд, я прекратил свое общение с Уорреном, так как не мог видеть рядом с ним кого-то другого. К этому моменту я уже окончательно понял, что вляпался в это столь распространенное дерьмо под названием «любовь». Да еще и невзаимной, как я долго считал. Почти все лето я зависал у Вик-Вик, которая решила меня постоянно фотографировать, в шутку называя свой проект «50 оттенков страданий». Заодно надавала кучу советов, как понравится «стесняшке-ботану» и отвадить от него соперниц. Хах, Вик в этом спец. Если серьезно, она настаивала написать ему первым, чтобы не мучить самого себя. Однако, Уорр опередил меня. Как оказалось позднее, по той же самой причине. Школьная идиллия, начавшаяся со следующего учебного года, длилась недолго, пока я сам, желая большего, ее не разрушил и спалился перед отцом. Хотя поцелуй после литра виски для храбрости однозначного того стоил. Шон был в ярости, несравнимой даже со скандалом, который он устроил после моего выхода из больницы. Я вновь услышал, какое я ничтожество, не уважающее не только себя, но и великое имя Прескоттов. Самым главным для него всегда оставалась репутация семьи и традиционные ценности, которые стояли для отца даже выше раскрытия правды о Джефферсоне. Он поставил мне ультиматум – или я навсегда забываю про Уоррена Грэхэма, или меня упекают в тюрьму за убийство двух человек. На свой страх и риск я придумал, как выкрутиться из той ситуации, однако до сих пор вынужден жить во лжи. Иногда мне безумно хочется закончить этот балаган и рассказать Шону все. Но я, взрослый 24-х летний человек, все еще смертельно боюсь своего отца. Боюсь того, что он уберет любого, кто встал на пути его мечты об идеальном сыне. Слишком сильны в памяти его удары в детстве, бесконечные унижения перед одноклассниками и отрицание того, что его прекрасный сын психически болен. Ему нужен не я, а моя красивая проекция. Всех тех, кто отбрасывает на нее тень, необходимо уничтожить. Мне кажется, что он и меня способен убить, если я буду вести себя слишком несоответствующее его мнению, и заменить каким-нибудь идиотом, внешне похожим на меня. Черт побери, да даже когда я под дулом пистолета вводил смертельную дозу Рейчел, я думал не о том, что фактически делаю, а о том, что об этом может узнать мой отец. Сраный Джефферсон со своими идиотскими поисками наивности в полуживых девушках пугал меня меньше, чем папаша, рьяно идущий по головам ради гребаной цели. Когда на его пути встала несчастная Саманта, ее ожидал вполне предсказуемый конец. Она показалась ему слишком простой и бедной, на фоне которой я тогдашний смотрелся еще большим неудачником. А ведь только ее хорошее обращение и добрые слова помогли мне оправиться от неимоверного позора, когда я провалил «Бурю». Все видели во мне лишь еще одного Прескотта. Мне так нравилось сидеть рядом с ней и читать книги, вместо того, чтобы таскаться с отцом на званые ужины и завоевывать всевозможные награды в футболе. Однако мой образ тихого и забитого мальчика совсем не вязался с тем, который Шон себе вообразил. А так как виноватой, по его мнению, была Саманта, он лишил ее родителей работы, и выставил воровкой перед всем Блэквеллом. Лишь я не верил в эту чушь. Однако, она была еще более нерешительной, чем я тогда, поэтому не смогла дать отпор. Меня, разумеется, никто не слушал. В конце концов, ее семье пришлось покинуть Аркадию Бэй. Поначалу, Уоррен в своем отношении ко мне немного напоминал Саманту. Однако он, в отличии от нее, всегда был более решительным и твердым. Парень, как никак. Нет, правда, он в этом весь. Решил вытащить меня из моего уютного омута – удалось же. Вбил себе в голову, что сумасшедшую Максин бросать нельзя – так и подыгрывает ей до сих пор. Господи, да он все еще каждый год готовится к вступительным в Гарвард, так как искренне надеется, что мы когда-нибудь сможем туда переехать. Вместе. Буквально в прошлый свой приезд он уверял меня, что почти придумал, как рассказать все моему отцу наименее безболезненно и правдиво. Иногда мне кажется, что именно он решает все мои проблемы, а я лишь их создаю и плыву по течению. Моя жизнь до сих пор почти целиком состоит из нытья и самокопания, в котором он постоянно пытается разобраться. С другой стороны, может быть, когда мы наконец заживем вместе как нормальные люди, все изменится, и я стану наслаждаться этой чертовой жизнью, которая меня так сильно потрепала? Вот только когда наступит это сладостное завтра, и мы выберемся из дерьма, в которое сами себя и засунули? Когда я перестану жить одними выходными? Поздравлять любимого с днем рождения лишь по телефону? Просыпаться в одиночестве от собственных кошмаров? Лгать окружающим и коллегами про очередную блондинку, обещая, что она обязательно станет моей женой? Трястись в ужасе от каждого звонка от отца, боясь того, что он узнал про меня всю правду? Иногда складывается ощущение, что… я смогу стать абсолютно свободным лишь после смерти Шона Прескотта. Уверен, мучаться мне еще очень долго. В попытках отвлечься от всех этих ужасных мыслей, и желая, наконец, заснуть, я допил вино, оставшееся со вчерашнего вечера и включил телевизор, в надежде найти какую-нибудь скучную передачу, от просмотра которой обязательно провалишься в сон. Так, сериал, мелодрама, новости, да еще и экстренные… Опять разборки какие-то. Внезапно, прочитав внимательнее бегущую строку, у меня потемнело в глазах: «Этой ночью, в 2:13 было совершено вооруженное нападение на Шона Прескотта, владельца нескольких компаний по всему Орегону. Подробности выясняются». Я сразу же бросился к телефону, звук у которого уже был выключен на ночь, и обнаружил кучу не отвеченных вызовов с незнакомых номеров. Дрожащими руками набрал отца. После долгих гудков мне наконец ответили. Это был незнакомый голос. – Сержант Северс, говорите. Кто вы такой и почему звоните по данному номеру? Мне стало трудно дышать. Раз по телефону отвечает коп, значит дела определенно хуево. – Это его сын, Нейтан Джошуа Прескотт. Что, блять, случилось с моим отцом?! – Он скончался около часа назад. При выходе из машины в него было сделано три выстрела, одно из которых стало смертельным. Раны оказались несовместимыми с жизнью, и скорая даже не успела доехать до места происшествия. Мне очень жаль. У меня заложило уши, и я смутно слышал, что там еще говорил этот мудила. Кажется, надо подъехать в какое-то сраное отделение, дать показания, забрать тело после медицинского заключения… Однако я просто не воспринимал эти слова. Да и вообще все, что окружало меня, начало медленно плыть перед моими глазами. Какого хуя, разве это возможно?! Я отбросил телефон куда-то в сторону и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Кому это было, блять, нужно? Кому мог мой папаша настолько перейти дорогу… что тот застрелил его? А если это вообще чертова случайность, и какой-то сраный наркоман просто позарился на крутую тачку? Наркоман, каким я был лет пять тому назад, а?! Мать его, о какой хрени я думаю. Мой отец мертв. Неужели я опять во всем виноват, и своими сраными мыслями накликал весь этот пиздец? Ну что, Нейтан, свободен теперь, как фанера над Парижем, мм? Я подскочил рывком с дивана, сметая с тумбочки пустую бутылку вина и пару бокалов. Они разбились при соприкосновении с плиткой, и звук бьющегося стекла начал вызывать в моем мозгу следующие картины. Вот отец вышел из машины в своем меховом пальто, достал портфель, поставил мерс на сигнализацию, двинулся к входной двери, и тут… бзынь! Сквозь окна машины пролетает пуля. А потом вторая, третья… Разве мой старик вообще может умереть? Я был уверен, что в обмен на совесть он получил чертово бессмертие. Из какого только дерьма он не выбирался… и в еще большее он засовывал других. Так это что, расплата за все содеянное? Но почему так рано? Неужели нельзя было просто отправить его в ад после 90 лет отравления жизни другим?! Но он, наверное, умер почти счастливым. А что, на днях я познакомился с очередной девицей, которая оказалась не такой уж и тупой, что даже понравилась моему отцу. Мы получили крупный заказ на строительство многоэтажных домов. Кристина обещала приехать из Бразилии… Пиздец, что ж делать то теперь?.. Куда рваться? Или сидеть в этой чертовой дыре и задыхаться в чертовом дерьме, одному, как всегда?! Нет. Не одному. Уоррен. Нужно. Позвонить. Уоррену. Он тоже долго не брал трубку. Я не осознавал, что он может, просто блять, спать в четыре утра. Пока я отсчитывал пропущенные гудки, уже раз десять мысленно попрощаться с жизнью. – Алло, Нейтан, это ты? Господи, что стряслось? У тебя все нормально? Поначалу я молчал и просто вслушивался в родной голос, чтобы уверить себя, что, хотя бы с ним все, мать его, хорошо. А потом меня понесло, и началась истерика. – Какого хуя ты не берешь трубку? Максине своей слезки подтираешь после встречи с родственниками? А мне не хочешь? У меня тут, блять, отец умер, а ты там со своей шкурой! – Боже, что ты несешь? Откуда я могу это знать… – он попытался прервать крики вполне логичными вопросами, но меня уже было не остановить. – Ты что там, новости совсем не смотришь, а? Занят Кокфилд?! Об этом трезвонят все каналы! Тебе просто наплевать на меня, как и всем в этом гребаном мире. Так я и знал, черт побери. Что я твое сраное развлечение на ебаные выходные, – я перевел дух, абсолютно не понимая, что произнес абсолютнейшую дичь, – Что мне делать, Уоррен?! Моего отца застрелили какие-то подонки. Как мне теперь вообще… – слова застревали у меня в горле, и я не мог говорить членораздельно, получались какие-то обрывки. Уоррен долго молчал, сначала внимая моему сбивчивому рассказу, а потом прислушиваясь к сдавленным всхлипам. Внезапно он прервал звенящую тишину одной фразой: – Я буду в Портленде в 10 утра. Это только больше меня взбесило. – Какого ты, блять, приедешь? Ничего ты не сделаешь! Тебе нужно дописать чертову статью, накормить завтраком эту идиотку Колфилд, еще какую-нибудь херню… Где ты сейчас достанешь билеты?! Деньги?? – Ты мне что, не веришь? Я тебя когда-нибудь подводил? – он повысил голос, – или обманывал? Я еще ни разу не слышал кричащего Уоррена Грэхема. – Нет. Никогда. – Хорошо. Прими снотворное, и ложись спать, я тебя очень прошу. С утра мы со всем разберемся. Мне вроде бы стало легче от его заверений, но все же, оставалась одна вещь, продолжавшая крайне меня волновать. – А что с Макс? Что ты скажешь ей? Он замолчал, и немного погодя ответил: – Правду.