Не вернувшийся к Богу

*** *** *** Не в каждом доме утро начинается с кофе. Маленькая семейка Фрейнов часто просыпалась под визг сумасшедшего котяры, раскидавшего кружки, на бегу врезавшегося в цветок, упавшего со шкафа или навалившего (пардоньте!) в тапок хозяина некий подарочек. И тогда можно было услышать из коридора будничное: — Ну, спасибо, Палпатин! Да. Черного, как смола, пушистого негодяя мистер Фрейн назвал в честь одного из величайших злодеев кинематографа — сенатора, канцлера, а позже императора Галактики. Кот, отчасти повторив судьбу своего тезки, таким же скорым темпом добился всепоклонения в доме. На орехи не получал. Даже за самые постыдные выходки. Ибо все его любили до одури! И он оставался единственным напоминанием о счастливой жизни, когда Синди Фрейн, а ныне бизнес-леди и репортер ABC News, жила со своим супругом (теперь уже бывшим) и дочерью. Некоторые скажут, женщине безумно повезло — ее пригласили работать на Манхэттэн. От таких предложений не отказываются! Теперь она купается в роскоши, приезжая по праздникам и отсылая своим домочадцам раз в месяц щедрые отступные. Лишь бы ей не мешали воплощать в жизнь мечту. Но мы-то с вами понимаем: так быть не должно… Семья должна жить вместе. Предложив дочери переехать в Нью-Йорк и получив отказ, миссис Фрейн напомнила непутевому мужу, что у него тоже был свой звездный час. Первые четыре года Чарльз даже не подозревал о том, что у него есть ребенок! Напивался до потери сознания, пел, гастролировал, одним словом, жил только для себя. Синди же в то время воспитывала малышку в гордом одиночестве, даже не собираясь сообщать рок-музыканту, что у него есть дочь. А зачем? У нее и без алкоголика, которого вечно придется искать и доставлять домой на своих плечах, хватало забот! Спустя пять лет после того, как тогда еще мисс Роулсби порвала все связи с фронтменом группы «Алая смерть», на пороге ее дома возник тот самый Чарльз Бенджамин Фрейн, собственной персоной, как говорится. Трезвый, потерявший двух друзей в чудовищной переделке, третьего — в суде, лишившийся музыки и вдохновения. Абсолютно разбитый и, словно заблудившись, наткнувшийся на дверь бывшей подруги. Выгнать его было равнозначно тому, что и убить. У Чарли никого и ничего не осталось. Весть о наличии дочери стала не просто подарком судьбы, а единственным спасением. Обрезав свои длинные кудрявые лохмы и переодевшись из «черных футболок с жуткими черепами» в «просто черные», мистер Фрейн стал прекрасным папашей. Кто же знал, что жена его разлюбит или променяет на Нью-Йорк? Что бы там ни произошло, в самый трудный час, роковой и тяжелый, она уже спасла его от пустоты и одиночества, помогла вернуться в строй, справиться с горем, ночными кошмарами, алкоголизмом, вернула цель к жизни. Разве можно было требовать от нее что-то еще? И, тем не менее, приручила — и бросила, растоптав, как пережиток времен… В дверь постучали. И мягкие тапки с заячьими ушками медленно поползли навстречу утренним гостям, доставляя к двери своего владельца — сонного сердитого мужчину в белой майке, клетчатой рубашке и пижамных штанах со звездными войнами. Это кого же нелегкая принесла к Фрейнам, да так рано, еще и в воскресенье? Пытка, не иначе… Стоя навытяжку, у порога сверкал большезубой улыбкой паренек среднего роста в очках. Светлые волосы ровным пробором разделены влево, вправо, идеально зализаны и блестят. Глаза полны энтузиазма. Руки сжимают напротив сердца тоненькую книжечку. «Опять, черт побери… Здесь что, мёдом мазано?», — промелькнуло в голове мистера Фрейна, когда незнакомец, улыбаясь во весь рот, нараспев произнес мягким голосом: — Доброе утро, многоуважаемый… — Шон Скотт, — подсказал хозяин-лгунишка, зевая во весь рот и не утруждаясь прикрыть его ладошкой. Может быть, несвежее дыхание сделает полдела? — О-о, Шон Скотт. Меня зовут Патрик. — Ласково затараторил гость. — Я представитель содружества «Светлые ликом». Могу ли я рассказать Вам об особой программе, которую предлагает наше христианское учение? — Знаю ли я, как зовут Вашего Бога? — шмыгнул носом мистер Фрейн, присел на корточки и выдернул газету из-под ботинок религиозного фанатика. — Что? Нет… — плоховато сориентировался юноша. — Так у Вашего Бога даже имени нет? Это неинтересно! В конце концов, дайте ему имя, и тогда можешь возвращаться… Дверь закрылась перед лицом негодующего верующего, который запоздало выкрикнул правильный ответ: — Но ведь Бога зовут Бог?! А-я-яй, но дверь уже не отворялась. Юноша закусил губу от досады… Обидно. Словно он в своей жизни что-то сделал неверно … Похожие же чувства обуревали и Чарльза Фрейна. И потому, как только мужчина обнаружил заспанную мини-версию себя самого — дочь — в коридоре, Чарли с удовольствием озвучил свои мысли вслух: — Черт побери, золотце, что я сделал не так в этой жизни? Неужели, если по молодости я много пил, Бог до сих пор мне мстит? Вопрос был риторический. — Не знаю, па. Думаю, какой-нибудь католический священник, который помнит твое лихое прошлое, указывает им на наш дом. Но ты ведь отлично держишь оборону! Пойду-ка я немного подремлю, не возражаешь? Лохматое «золотце» в синем махровом халате втянуло утренний свежий воздух и поспешило зарыться вновь в одеяло, а одеяло то было далековато… Так… надо просто шарк-шарк ножками к спасительному теплу. Всё-таки осень — такая пора, когда еще не совсем холодно, ночью накрываешься чем попало, а утром сожалеешь, что был так легкомысленен. — А… как же… блинчики? — растерянно протянул мистер «ну раз я проснулся — корми меня». И если с Чарли Фрейном было еще возможно сладить и договориться, то злая чумазая туча, рычащая с лестницы и готовящаяся к прыжку, не ведала истинного смысла слова «переговоры». Ну, вот и всё. Шеннон покорилась судьбе. — Блинчики так блинчики… Прошла целая неделя с того случая… в феррари. А она до сих пор вздрагивала от любой тени, в ночи ей мерещился силуэт мужчины, всего обмотанного старыми тряпками. И потому ночи выходили бессонными и крайне короткими. — Хорошо-хорошо, — сокрушенно кивнула девочка, собирая каштановые кудри двумя руками и думая, куда бы их деть теперь, чем бы прихватить временно. — Уже бегу, мои черные властелины… Блинчики есть блинчики. И пройдя мимо голубых занавесок зала, которые закрывали солнечный свет, на этот раз совершенно идеально справляясь с задачей, сонное создание не заметило того самого… Гнилого гостя за стеклом, который, казалось, заглядывал в дом с любопытством или равнодушием.

*** *** *** То был октябрь. Дожди в Ньюкасле не сказать чтоб слишком редкое, но и нечастое явление. В целом, Вайоминг — штат с довольно капризным климатом. Лето жаркое, температура может достигать как 21, так и 37 градусов. При дневных температурах плавится тело, а ночью, хочешь не хочешь — прохладно. Ветер «Чинук», имеющий привычку гулять в этих местах, может приносить зимой особо низкие температуры, притом, что те самые зимы и без того холодные. Абсолютный рекорд был достигнут в 1933 году в Риверсайде, минус 54 градуса по Цельсию. Как еще люди не превратились в ледяные статуи? И погода, к тому же, постоянно скачет. Недаром название штата берет начало от индейского выражения: «изменчивые горы и долины». Никак под них не подстроишься. Готовишь теплые свитера — и солнце выглянуло, и будет печь нещадно. Оденешься в шорты летом — и начнут лить дожди с рваным ветром. «Вредный штат, — любил говаривать отец Говарда Штрумера, Мартин. — Вредный штат и вредный город», — добавляя неприятный смешок в адрес Ньюкасла, где, по мнению Мартина, было загублено и похоронено его великое будущее. Впрочем, будучи человеком, который не терпел расового разнообразия, Мартин Штрумер подчас торжествовал, что доживает свой век в Вайоминге. Белый штат. Так его иногда называли в новостях. Расовый состав по данным старых переписей гласил, что белых американцев в Вайоминге проживает около девяноста шести процентов, в то время как афроамериканцев всего один… один процент. К тому самому белому населению главным образом относились немцы, англичане, ирландцы, норвежцы и шведы, прежде всего. Вот и Мартин Штрумер, собственно, был наполовину немцем, а на оставшиеся две четверти норвежцем и англичанином. Удобно жить в месте, где таких, как ты, пруд пруди. Впрочем, всё-таки таких вряд ли… Вспоминая дела юности, Штрумер-старший с содроганием касался прошлого. Совесть не отпускала его. Однажды в суде он славно приврал, отмазав одного счастливого, богатого подонка. С тех пор, потеряв друга, он приобрел капитал. Взятка за ложные показания сделала его богачом. И типично… обыкновенными вечерами ничто не грызло его изнутри, и в груди ничего не шевелилось от имен Билли Дин Митчелл и Коул «Бриджи» Байкер… Но не сегодня. Сегодня, когда дождь, такое несвойственное для осени Вайоминга дело, лил, как из ведра, Мартина преследовало грозное предчувствие. Словно старые долги, предательство, грязь, которой обросло с тех пор его имя, не смыть даже самому мощному ливню, не прикрыть миллионами, которые он накопил. Черноволосый мужчина с карими глазами цвета крепкого чая ёрзал в своем удобном кресле, пока за окном бушевала чуть ли не водяная вьюга. Капли отчаянно и яростно лупили в стекло, желая о чем-то напомнить… Сын не торопился домой. Застрял у приятеля. И потому огромное белоснежное поместье почти пустовало. Почти. Садовник и прислуга не в счет. С ними Мартин Штрумер никак не мог найти общего языка. Или не старался вовсе. Ему всё чаще казалось, это с ним подчиненные должны были искать дружбы, а не он с ними. Очевидно, сегодня «господин белого замка» был особенно сильно сломлен воспоминаниями из прошлого и одинок, так как согласен был уже и на беседу у очага, и даже на игру в шашки с мелким сбродом. Позвенев в колокольчик, Мартин сжал и без того узкие губы в ровную линию. На зов его откликнулся даже не дворецкий, а звонок входной двери. Скука — сильнейшее наказание для человека, который не чист совестью и боится оставаться наедине с самим собой. Поэтому мистер Штрумер, стараясь совладать с растущим энтузиазмом и любопытством, кто же приехал в гости (супруга в Париже, мелкие тоже, старший отпрыск у друга, своих друзей нет), почти вприпрыжку помчался к двери сам. Секунда — и на пороге никого. Что за дьявольские шуточки?! Только запах гнили резко ударил в нос. И вот в гневе Мартин уже собирался позвать дворецкого и стукнуть дверью из красного дерева, когда увидел Его… Человека с белыми волосами и столь знакомым лицом. О, нет, не он источал гниль, где-то в глубине ночи прятался кто-то еще… — Нет. Нет. Ты мертв, — словно в бреду, пролепетал мужчина, отступая. Холодные зеленые глаза с сероватым оттенком воззрились на него яростно. Гость ничего не ответил. Сглотнул и шагнул навстречу. И молния за его спиной выразила всё невысказанное разом. Мартин, как рыба, выброшенная на берег, ловил ртом воздух, не в силах даже позвать на помощь никому не нужных слуг, которые внезапно оказались так необходимы. Еще один удар молнии — и согбенный старик Штрумер, минуту назад молодой мужчина, покрылся морщинами, поседел и, ополоумев, бросился бежать прочь из дома, размахивая руками, как мельница.