***
Плисецкий ошибся только в одном: Лео не просто бывал в этом городе, он какое-то время здесь жил. После тренировки, когда на лед выкатывается сборная Италии и за бортиком разминаются два представителя от чехов, американец ведет компанию в городской парк. Он спокойный, но гораздо менее серьезный, чем кажется на первый взгляд. Шутит со своим соулмейтом, рассказывает интересные факты о городе и немного об Америке в целом, маршрут для прогулки составляет достаточно интересный, чтобы у Юры не возникало желания свалить в отель. Чи на парня смотрит так, будто американец — его кумир, снизошедший до фаната, каждому слову внимает. Казалось бы, они уже немало времени вместе, а страсти все не улягутся. Круто. Гуанхун на несколько месяцев старше Минами, ему уже девятнадцать, а у японца день рождения только в конце лета, но они оба выглядят ровесниками Плисецкого, поэтому в небольшом кафе с более-менее здоровой пищей пиво за знакомство им покупать вызывается Иглесиас. Чи принципиально не носит с собой документы, потому что имеет привычку вечно их терять, а Кендзиро они попросту не нужны: он не пьет. — Что, вообще? — поражается Плисецкий, услышав кощунственные слова. В самую душу ранит, зараза, ну как так можно?! Просто русский как-то забывает, что есть нормальные спортсмены, которые не пьют и не курят, ведут здоровый образ жизни, в отличие от него самого. — Вообще, — пожимает плечами Минами. — Если честно, я против алкоголя, разве что только в некоторых японских блюдах его нельзя не добавлять… Японец учится на повара и о еде рассказывает так ярко, сочно и вкусно, что им как раз и пришлось пойти перекусить: по словам Чи, из Минами мог бы выйти хороший критик, талант на лицо. Складно болтает, мастерски готовит, выглядит на пятерочку с плюсом — ну просто мечта, а не соулмейт, Юре бы такого. Заверните, пожалуйста, в упаковку с леопардовым рисунком и бант под цвет челки этого чуда приклейте. Кендзиро отходит от шока и ловко вливается в разговор, шутит и улыбается, смешной такой с этим своим клыком и пушистыми ресницами. Они на тон темнее волос, едва ли даже коричневые, взгляд под ними беззащитный, как у олененка, а глаза большие-большие, глубокого карего цвета, такие красивые, ух! Обычные же вроде, а что-то цепляет, вот же ж чудик японский. Он очаровательный. Выглядит в свои восемнадцать ребенком, с этим наивным выражением лица и легкими движениями, заводной такой, потрясающий просто. Чи с Лео на его фоне выглядят смазанным пятном мягкого пастельного оттенка, они — приятные собеседники и хорошие компаньоны, с ними общаться легко и весело, тогда как Минами, оттаяв, напоминает ураган бешеной энергии, смерч, вспышка. Улыбается, сверкая белыми зубами, встряхивает красной челкой — честно, охрененный. Вот же Крису повезло. Юра в жизни себе не признается, что дико завидует.***
Юрины фанатки находят кумира даже в Америке. Визжат от радости, едва ли не подпрыгивают на месте, смотрят так, будто это не Плисецкий — солнце с небес скатилось к ним в руки, светит, но не греет. Гуанхун с соулмейтом посмеиваются, а Кендзиро только вежливо улыбается, глядя на то, как девочки умоляют Юру сделать фото. Против обычного кадра он ничего не имеет, но им же обязательно надо на парня ушки эти ебучие нацепить, пропади они пропадом! — Давайте, я надену? — вдруг предлагает Минами на корявом русском. Нихуя себе, Плисецкий теперь еще больше себе такое сокровище хочет, зачем азиату учить великий и могучий? — Мне не сложно! Спаситель ты мой, думает Юра, смиряется с судьбой, передает свой рюкзак, привычно болтающийся за спиной, Лео, и встает рядом с Минами. Они почти одного роста и рядом выглядят довольно мило, особенно когда японец улыбается от уха до уха и подмигивает на камеру. Надевает на голову ободок, поправляет сбившуюся челку, облокачивается на Плисецкого, будто он тут так, мебель, аксессуар для красивой фотографии. Русский тоже хочет улыбнуться, но в противовес Кендзиро морщится и сводит брови, как хмурый кот из мемов, зная, что выглядит при этом тоже милашкой. Девчонки пищат от умиления и делают сразу серию фоток, одинаковых и бессмысленных, а потом поворачиваются и запиливают селфи, дети Инстаграма. — Юрий, почему у тебя такой легкий рюкзак? – спрашивает Иглесиас, деликатно дождавшись, когда Юрины фанатки уйдут дальше, подхихикивая и чуть ли не в припрыжку. — Ты оставил коньки на катке? — Не держи меня за идиота, — фыркает блондин и принимает из его рук рюкзак. Какой уважающий себя фигурист оставит коньки в общественном месте? Да какой уважающий себя фигурист вообще где-то оставит коньки?! У Юры они именные, на лезвиях выгравировано его имя изящными золотыми буквами — это подарок тренера и родителей к его первому взрослому сезону. Раньше детские были, с каблучком, удобные и привычные, а с новыми долго срабатываться пришлось: ногу-то он как на старых ставил, а потому по первому времени почти все прыжки запарывал, зубцами лед цеплял, шлепаясь со страшной силой. Ничего, приноровился потом, лучше прежнего летать начал, подаренные коньки его к золоту на Гран-при привезли. Хрена б с два Юра их где-то оставил. Он лезет в рюкзак, с самодовольной ухмылкой глядя на Лео — «думай, что говоришь, я в жизни так не проебусь!» — и замирает, шаря рукой по пустому дну. Бутылка с водой, наушники, ключ от номера, кошелек и зарядка — телефон быстро садится, приходится с собой таскать — все на месте, а коньков нет. — Я — идиот, — признает русский, выдыхая. — Бля… Паника накатывает волной. Конечно, это всего лишь тренировочные сборы, да и катаются сегодня почти все свои, но в голове все равно бьется настойчивая мысль: «Найдут коньки раньше тебя, и пизда твоему чемпионству.» Как же он без них на сезон выйдет?! Запасные-то в Питере остались, да и не такие они, не то, в них не то что выступать — тренироваться некомфортно! Вот это проеб, Плисецкий, великолепно просто. Юра сам не замечает, как его начинает потряхивать. У него глаза закрыты, потому что сейчас ему реально страшно. Яков ему голову оторвет за распиздяйство, если он сам себе ее не свернет от отчаяния. Что же за фигурист он такой, без коньков? — Эй, — кто-то негромко окликает его, вклиниваясь в зудящее тревогой сознание. Он открывает глаза и видит немного обеспокоенное лицо Минами. Японец смотрит как-то сверху вниз, несмотря на совсем небольшую разницу в росте, как взрослый — на маленького мальчика, потерявшего свою любимую машинку и оттого закатывающегося в истерике. Плисецкому до истерики как раз недалеко, но он пока держится. Уже круто, коньки же по-любому дороже пластиковой игрушки. – Юрий, не переживай. Мы сейчас пойдем и заберем твои коньки, хорошо? Какой же ты крутой, думает Плисецкий. Господи, Кендзиро бы не в фигуристы, в детские психологи податься: от его размеренного спокойного голоса сразу становится немного легче, будто этот японец — чертов Шерлок Холмс, и от его присутствия коньки сами по себе окажутся в рюкзаке, а сердце — обратно в грудной клетке, а не в пятках. Еще и это его «Юрий». Юра просек: это они с Чи не важничают, просто им трудно выговорить сокращение, вот и получается обращаться коряво-официально, зато почти без акцента. Спасибо, что не «Юрио» и не «Пурисецкий», как Кацуки говорил. А Лео фамилию нормально выговаривает, и по ней и зовет, взамен щедро позволяя опустить приставки и артикли в собственном имени. Разные языки, разное произношение. Интернациональность, хули. Минами берет Плисецкого за руку, с другой стороны его под локоть цепляет Чи; Иглесиас цокает языком и хихикает, когда они дружной стенкой разворачиваются и идут обратно к зданию катка. Как братва из девяностых. Верните Юре его костюм с показательной и крест не забудьте, это сейчас очень в тему. Пизда тому, кто посягнул на его сокровище.***
Алтын стоит посреди раздевалки, сжимая в руках коньки Юры, и смотрит на их хозяина нечитаемым взглядом. Плисецкий не выдержал, у входа в здание отбился от компании, рванул вперед, чтобы как можно скорее добраться до раздевалки. Стафф на него смотрел, как на сумасшедшего, и его лицо красное и полыхает, будто кипятком окатили, а сердце стучит так громко, что, кажется, за километр услышать можно. А этот придурок стоит с каменным лицом, спокойный, как танк. Юра убить его готов. Он подходит ближе и останавливается в двух шагах от казаха. Тянет руки за коньками, не зная, как разрушить неловкую тишину. Кроме них в раздевалке больше никого нет, поэтому просто забрать свое и по-тихому свалить не получится. Радует только то, что на коньках чехлы надеты ровно так, как цеплял Юра. Значит, никто ничего с ними не сделал. Уже от этой мысли становится немного спокойнее, хотя стоять вот так напротив Отабека и молчать все еще странно. Как-то мало они в Барселоне разговаривали. Надо было вместо того, чтобы слюной обмениваться, налаживать коммуникации. А то зачем тогда людям речь дана, если они ею не пользуются? — Их могли повредить или украсть, — с упреком говорит брюнет, протягивая коньки владельцу. Они на пару секунд сталкиваются пальцами, и Юра ощущает жар тела казаха и сухость его кожи. Пальцы отнюдь ухоженные, совсем на Юрины аккуратные пальчики не похожие, а ладони куда массивнее и грубее тонкой бледной кисти, похожей на девчачью. Русский смотрит на свои хрупкие, изящные кисти, сливочно-белую кожу, из-под которой просвечивающие вены кажутся особенно синими. Какие же они разные. Как там у Пушкина? Они сошлись, волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой… Отабек как-то правильно сказал: они с Юрой похожи. Плисецкому нужен такой друг. Друг, с одной стороны, максимально от него отличный, а с другой — такой же, абсолютно ведь такой же, как и он сам. Родственная душа. Юра этот отрывок из бессмертного «Евгения Онегина» помнит. Слова там в конце правильные очень: От делать нечего друзья. Им ведь действительно нечего больше делать, связь Отабека никаких вариантов для выбора не оставляет. Все четко и ясно, только вот незадача: друзья не целуются так, что в глазах темнеет, а в животе разливается что-то жаркое и сладкое, будто чего горячего выпил. Или горячительного, потому что Юру кроет, что пиздец. — Каким бы ты был чемпионом без коньков? — спрашивает Отабек, когда блондин забирает обувку из его рук и принимает к себе. — Самым чемпионистым, — задиристо, но честно отвечает Плисецкий. — Я же русский, а русские поезда самые поездатые. Алтын вдруг ухмыляется. — Ну да. Поезда — поездатые, а, хм, пезды — пиздатые. Точно про тебя. Юра впервые слышит, как он матерится. Выглядит при этом как реальный бэдбой, горячо так, жалко, ситуацию неподходящую выбрал. — За пизду ответишь, — шипит Плисецкий, мгновенно преодолевает разделяющее их крошечное расстояние и толкает казаха в грудь. Этого индивидуума хрена поймешь: то он отмалчивается и трубку бросает, то вот так вот, ни с того, ни с сего, оскорблениями бросается. Железная логика. Бесит ужасно. — Совсем, блять, берега попутал?! Это не я тут обиженную бабу из себя строю, придурок! Брюнет перехватывает его за запястье, сильно сжимая, той рукой, на которой у него метка вьется. Красиво, блин, Юра бы себе такую татуировку набил, если б тренеры не против были. Или, как вариант, можно сидеть на жопе ровно и дожидаться совершеннолетия, надеясь, что на коже такая же метка проступит. — Не распускай руки, — Отабек почти рычит. Вот только что спокойный был, нормальный абсолютно, а теперь — что животное, сумасшедший. Дикий. Мало человеку времени надо, чтобы выйти из себя. Юра думал, что Алтын свою злость на льду выплескивает, а он, оказывается, на русских долбаебов вызверивается. Вот же черт. А под пальцами Алтына на запястье Юры пульс бьется, рвано и быстро-быстро, как у загнанной дичи. — Отпусти, — просит он. Получается очень жалобно, голос тонкий и еле слышный. – Пожалуйста, отпусти. Мне больно. Казах фыркает так, будто его это веселит. Дергает блондина за руку на себя, так, что между ними только Юрины коньки и есть, а лица — вот совсем-совсем близко, чуть вытяни шею, и можно губами коснуться уголков чужих губ, оставить влажный след от слюны, скользнуть языком в рот, цепляясь за зубы и царапаясь. Но Отабек только выдыхает: — Ты конченный. — Ты не лучше. Юра может дотянуться и поцеловать его сам. У них все неплохо получается, пока они только целуются, без разговоров и попыток заглянуть друг другу в душу. Не хочешь решать проблему словами — реши, как диснеевские принцессы, поцелуем. А еще Юра может попросить Отабека поцеловать его. Как показывает практика, это хорошая, рабочая схема. Может, Алтын этого и ждет. Раньше же он к Плисецкому даже подойти не решался, пока русский ему на голову не свалился. Может, ему разрешение нужно? А хуй там. — Я не буду тебя ни о чем просить, — говорит Плисецкий прямо в губы казаха. — Тогда я не буду ничего делать, — Юра не видит, но чувствует, как рот Алтына изгибается в ухмылке. Нехорошей такой, недоброй, от которой мурашки по коже бегут и все внутри сжимается от страха. На мгновение ему кажется, что Отабек сейчас его ударит, а он даже блокировать удар не сможет, потому что казах продолжает сжимать его руку. Может, даже синяк останется, и тогда ему придется носить кофту с длинным рукавом и прятать руку от Якова с Лилией. И смотреть на отпечаток, оставаясь наедине с собой, потому что это метка Отабека на его теле. Чья угодно могла бы быть, а будет его. Но Алтын просто легко толкает его в плечо, отстраняя от своего тела. — Наши собрались сегодня куда-то пойти и отпраздновать встречу, и если мы сейчас к ним не придем, они отправятся на поиски со служебными собаками. — Плохой вариант, — отвечает Плисецкий. — Не люблю собак. Отабек делает глубокий вдох и предлагает: — Тогда пойдем? А только что ты меня в себя вжимал и будто сожрать хотел, шизик, хочется сказать Юре, но он не рискует. — Пойдем, — просто говорит и первым выходит из раздевалки, не оглядываясь. А заполошное сердцебиение стихает лишь через несколько минут, как бы он не старался успокоиться.***
То, что что-то случилось, Юра понимает сразу, как только подходит в бортику катка и видит бешеный взгляд, которым явно не очень трезвый Джакометти смотрит прямо на стоящего перед ним Минами. У обоих блондинов рукава на кофтах закатаны, и метки выставлены на всеобщее обозрение, только что-то Плисецкому подсказывает, что встреча родственных душ должна проходить как-то иначе. Немного поодаль от Криса застыли Пхичит и Джей-Джей, готовые чуть что броситься на помощь, но нужна она явно не швейцарцу. Юра видит бледное лицо Кендзиро, которого за руку держит взволнованный Чи, смотрит на морщащегося Иглесиаса и не придумывает ничего умнее, чем вскинуть руку с коньками над головой и по-детски воскликнуть: — Я их нашел! — и улыбается светло-светло, как только может. И плевать, что все, кроме Гуанхуна с соулмейтом и собственно Минами, которому и адресована улыбка, знают, что Юре такие эмоции несвойственны, что он злой и жизнью обиженный, и выглядит это странно. Но какая разница, если Кендзиро отмирает и улыбается тоже, отворачиваясь от Джакометти: — Вот видишь, все хорошо! Плисецкий не сразу понимает, что заставляет его нахмуриться, но замечает: Минами отводит взгляд, а его красивые анимешные карие глаза выглядят какими-то больными, в них отчаяние плещется, да такое, какого не было, когда он Кацуки проиграл. Он проигрывает с честью, серебро — так серебро, отличный результат и мотивация работать над собой усерднее, Юра так не умеет. Он подходит ближе, глядя только на японца, потому что отрешенное выражение его лица ему категорически не нравится. Верните, верните жизнерадостную улыбку с клычком напоказ и смущенный румянец на щеках, Юра такого Минами видеть хочет, другой выглядит по-настоящему страшно! — Что тут у вас произошло? — слышится голос Отабека где-то из-за спины. Плисецкий готовится к пошлым шутками Жана и Криса на тему «а чего это вы вместе из раздевалки вернулись», потому что эти два долбоящера жизни без подколок не имеют, но Леруа только поджимает губы, а Джакометти зло спрашивает: — Ты знал?! Юра собирается ответить, но понимает: вопрос адресован не ему. Крис смотрит на Алтына и ответ ждет тоже от него, они же друзья, насколько Плисецкий знает. Казах хмурится. — О чем? — он снова спокоен, словно и не было той недавней вспышки, только на его лице отражается недоумение. Он замечает закатанные рукава Джакометти и Кендзиро, и во взгляде мелькает понимание. Качает головой: — Нет, Крис, не знал. Я впервые вижу этого человека. — Это Минами, — встревает Юра на правах общего знакомого. Подходит к японцу и ободряюще улыбается, переводя взгляд на Отабека. — Минами Кендзиро, выступает от Японии. Мой друг. Он прямо видит, как Алтын подбирает слова, мечется между чем-то вроде «Но у тебя нет друзей!» и «Отвали, я не с тобой разговариваю!» Видимо, воспитание перевешивает, и он выбирает третий вариант — тотальный игнор одного русского блондина с повадками гопника и лицом феи — и снова смотрит на Криса. — И чего вы с ним не поделили? — Метку, — хихикает Леруа, но тут же затыкается под осуждающим взглядом Чи и Лео и убийственным — Криса. Минами в сторону швейцарца не смотрит вовсе. — Нечего нам делить, — отрезает Джакометти. — Метка — это просто пятно на коже, и ничего больше. И, наконец, смотрит на свою родственную душу. Юра не знает, что же видит в его взгляде Кендзиро, но он вырывает пальцы из ладони Гуанхуна и бросается прочь от катка в сторону выхода. Плисецкий только надеется, что он не уебется где-нибудь по дороге, и тут же кидается следом.***
Минами — блядский спринтер, ему бы не в фигурное катание, а в забеги на скорость, потому что Юра догоняет его уже на улице, едва ли не вываливаясь из дверей. Он останавливается, чтобы перевести дыхание, и оглядывается в поисках своего нового друга. Японец сидит на ступенях, а его лицо вылизывает — пытается сожрать? — гигантская черно-белая псина. К ошейнику на ее шее крепится поводок, конец которого змеится по земле, а к ним быстрым шагом приближается громко ругающийся хозяин животного. — Джиндо! — орет человек. — Рядом! Собака и ухом не ведет, продолжая лезть к Кендзиро, но Юра узнает ее уже по одной кличке. Ли Сынгыль, а это именно он, в модном бомбере и с зачесанными назад волосами, подбегает к своей питомице и Минами ровно в тот момент, когда к ним спускается Плисецкий, боязливо косясь на зверюгу. Он уже хочет оттащить ее от японца, но тот только улыбается и смеется, обнимая псину. — Кто хорошая девочка? — заглядывает в глаза, прислоняется своим любом ко лбу собаки, почесывая ее за ушами, сюсюкается, как Юра с Потей, радостный, будто и не было этой отвратительной сцены с Крисом у катка. — Ты! Конечно же, ты! Юра смотрит, как Кендзиро обнимает Джиндо, зарываясь пальцами в густую теплую шерсть, и поворачивается к Сынгылю. — Юра, — протягивает корейцу ладонь. — Тебя ведь Ли зовут, ты — парень Пхичита, верно? Брюнет кивает. Смакует имя Плисецкого на языке: — Юр-ра. Юра, — выговаривает почти правильно, не картавит даже, памятник ему за это поставить, пожимает протянутую ладонь. — Приятно познакомиться. Это ведь ты — тот русский, к которому тянет Отабека? Тянет. Хорошее слово. Тянет — не в плане симпатии, а связью, честно и бескомпромиссно. Так, что нет никакого другого решения, кроме как перестать сопротивляться и плыть по течению. Тянет ли к Юре Отабека? Плисецкий вздыхает: — Все сложно. Но да, это я. Именно что. И в соцсетях надо статус на «все сложно» сменить, а то увидит кто «не выбрано» и подумает, что у Юры все легко, что у него не жизнь — малина. Нехрен. Ли уже не кажется таким мрачным, каким его считал Плисецкий до встречи. Просто улыбается, рукава кофты поддернуты, так, что у косточки на запястье видны плюмерии Чуланонта, обычный молодой парень со своей собакой и грозными бровями, которым бы Брежнев позавидовал. — Тебя не было на тренировке? — спрашивает Юра, когда понимает, что Минами не собирается отлипать от Джиндо и в утешениях вроде бы не нуждается. — Не видел тебя в списке участников. — Я больше не катаюсь, — пожав плечами, отвечает Сынгыль. Вот так просто, будто это ерунда, будто речь идет не о деле всей его жизни. — Предвещая вопрос, скажу, что мне просто надоело проигрывать. — В каком смысле? — Плисецкий знает, что кореец никогда не показывал поднебесных результатов, но это же не повод уходить из спорта! — Я не умею проигрывать, — он бросает взгляд на Джиндо и окликает Минами: — Присмотришь за ней? Кендзиро отвлекается лишь на мгновение и кивает, а потом пересаживается поудобнее, заворачивая ногу под себя, и наматывает на руку болтающийся поводок, типа «все в порядке, не волнуйся!» Ли кивает на урну внизу лестницы с прибитой рядом табличкой «Место для курения» и сразу достает сигареты, подкуривая от зажигалки, пока они с Юрой спускается. Предлагает одну Плисецкому, и тот кивает, принимая дымящий сверток и делая первую затяжку. — Я видел твои прокаты, — говорит, глядя на корейца, чуть щурясь: у него курево крепкое, не такое, к какому привык русский. — Немного подтянуть хореографию и технику, костюм другой подобрать — в тройку лучших стабильно входить будешь. — Не пока я соревнуюсь с Пхичитом, — Ли облокачивается о перила и стряхивает пепел с сигареты над урной. — Я не могу его победить. — Не умеешь радоваться за других? — приподнимает бровь Юра. А знакомое чувство, он же тоже никогда поражения не примет. — Все равно же результаты неплохие, федерация и за них платит. — Не в деньгах дело, — Сынгыль подносит сигарету ко рту и делает вдох, а потом струйкой выпускает горький дым. — У меня есть другая работа, я достаточно зарабатываю, чтобы на катке появляться только с Пхичитом на пару часов. Просто мне не нравится подводить свою страну. Не рассказывать же Плисецкому, что, проигрывая, Ли чувствует себя недостойным своего соулмейта. Он вспоминает, как привез Пхичита в Корею и первые дни шугался горячего тайского парня, разгуливающего по его дому с оголенным тросом и мгновенно перетянувшего на себя половину любви его собаки. Собаки, которая обожает Ли, но Пхичит очень веселый, и от него пахнет печеньем, поэтому Джиндо проводит очень много времени с гостем. И спит на выделенной тайцу кровати. — Вернись ко мне, предательница! — кореец хмурит брови, а Джиндо смотрит на него умными глазами, высунув язык. — Не ругай ребенка! — Да я спать без нее не могу, отвык! - Тогда спи с нами, в чем проблема? — И буду! Кореец улыбается от воспоминаний. Чуланонт всегда спит в одних трусах, и у него аномально высокая температура тела, он во сне постоянно оплетает соулмейта всеми конечностями, и сначала это было ну просто максимально смущающе. Разумеется, Пхичит сразу замечает смущение Сынгыля при виде его полуголого тела, и его штаны сменяются тесными короткими шортами, облепляющими круглую накаченную задницу. А потом он заболевает. Ли лечит его, а Пхичит на вопрос о том, чего он хотел добиться, умирающим голосом говорит: «Я хотел тебе понравится.» — Ты же и так, дурак. Если ты этого еще не понял, то кто из нас высокоактивный социопат? — Ты смотрел Шерлока? Я уже тебя люблю! На этом моменте Ли впервые за все знакомство смеется. У него голос резкий и порывистый, а смех чистый и ясный, такой, что Чуланонт залипает. А потом говорит: — Я вообще-то серьезно. И, не дожидаясь ответа, быстро прижимается губами к щеке корейца. Он совершенно не ожидает, что Ли фыркнет и поцелует его по-настоящему. А потом они заболевают оба, потому что простуда — вещь заразная, и Джиндо смотрит на них максимально осуждающим взглядом. А спит она с того дня вместе с ними обоими. — И кто теперь от Кореи катается? — вырывает его из воспоминаний голос Плисецкого. — Никто. Юниоров готовим, они сильные, даже ваших нагнут, — смеется брюнет. — Русских?! — поражается Юра. — Да ни в жизни! Нихуя себе заявление, дерзко. Чуть сигарета изо рта не выпала. Раздается шум голосов, и первым из здания катка вылетает Пхичит, сразу бросающийся к соулмейту в объятия, Ли только сигарету в сторону убрать успел. Следом выходят Лео и Чи с примазавшимся к ним Леруа, а уже за ними — тихо о чем-то переговаривающиеся Крис и Отабек. Блондин выглядит ну крайне недовольным, и Юра думает, что так ему и надо. Минами тоже поднимается и спускается к ним. Хаски рядом с ним такая взъерошенная, что не страшно даже. А собак Юра не то что не любит — боится до усрачки. — Любишь собак, парень? — спрашивает Ли, забирая у него поводок. Выкидывает докуренную сигарету и протягивает японцу руку, которую тот тут же пожимает. — Обожаю! У родителей акита живет, Сильвер, его назвали… — начинает рассказывать Минами, и у него глаза сразу сиять начинают. Видимо, он любит свою псину, только вот ловит тяжелый взгляд Криса и замолкает. — Извините, это неинтересно. — Я хочу послушать! — возмущается Пхичит, и Гуанхун тоже согласно кивает. Из вежливости, наверное, а может, и правда заинтересовались. — Ну, его назвали так в честь моей первой взрослой медали. Я взял серебро, — уже на порядок тише и смущенней произносит Кендзиро. — Серебро, — хмыкает Крис. — Это ведь о тебе говорили, что при Кацуки тебе выше второго места не подняться? Повисает нехорошая тишина, и Юра боится, как бы Минами снова куда-нибудь не рванул, но японец приятно его удивляет: — А про тебя говорили, что ты не сможешь выиграть при Викторе, — уверенно, четко, стирая воспоминания о том, как он сбежал, говорит Кендзиро. — Но Никифоров уже год не катается, а ты все еще не чемпион. Фыркает прямо на глазах у Криса, бессмертный, шально улыбается. — Было приятно с вами познакомится, Лео, Чи, — пальцами поправляет челку, с каждой секундой обретая уверенность. — Джей-Джей, Отабек, — кивает и им, растягивая губы в смазливой ухмылке. — Крис. Смотрит мужчине прямо в глаза лишь пару секунд, а потом поворачивается к Юре. — Еще увидимся? Плисецкий кивает, а Кендзиро машет им, разворачивается и быстрым шагом идет прочь от здания катка. Юра смотрит ему в след, пока чья-то смуглая не вынимает сигарету у него изо рта. — Хватит курить. Русский смотрит на Отабека, сжимающего его сигарету в пальцах. — Мне с тобой не целоваться, — отбривает Плисецкий, хотя они оба знают: это не так. Может, не сегодня, не завтра, но они этим начали и этим продолжат, этого никто не изменит. Никто не в силах. — Я его догоню. Гуляйте без нас.***
Минами не успевает отойти очень далеко, и Юра быстро его настигает. Подбегает со спины, трогает за плечо. — Ты в порядке? Японец улыбается. — Абсолютном. Но Юра отчего-то ему не верит. И правильно делает, потому что ночью Кендзиро стучится в дверь юриного номера, он в пижамных шортах и растянутой футболке и кажется таким домашним и милым, но в его глазах стоят слезы, и от этого Юре тоже хочется плакать. — Это и есть связь? — спрашивает японец, и его всего трясет. Плисецкий встает ему навстречу, и он падает в его объятья, крепко зажмуриваясь. — Ну же, успокойся, — русский тянет парня за собой, к кровати, и укладывает на теплое отельное одеяло. — Минами, я не знаю. Но я помогу. Правда. Он садится рядом с ним на постели и несмело тянет руку к его волосам, оглаживая пальцами мягкие пряди. — Просто Мими, — слабо улыбается Кендзиро. — Меня так родители зовут. Юра хихикает. Такая дылда — и вдруг Мими. Мими-мимими. Милашество. — Хорошо, Мими. Двигайся. Плисецкий толкает японца в бок и вытягивается рядом с ним, перетягивая на себя одеяло. — Утром мы набьем Крису морду, — обещает он другу, закрывая глаза. И уже засыпая слышит тихое «спасибо» на родном русском языке.