***
Когда папа видит его короткую программу, Юра понимает, что шум, который раздули СМИ, ни в какое сравнение не идет с родительским гневом. Подумаешь, движения, подумаешь, костюм, отец же предысторию не знает. Знал бы — всыпал ремня за то, что непутевый сын снова спутался с Никифоровым, но понял бы. Мама же поняла. Посидеть с ней в обнимку и рассказать все про гада-Виктора — святое для Юры. Марина только за язык ругалась: мало ли, инфекция какая, опасно для здоровья, да и выглядит неприлично. Особенно для шестнадцатилетнего парня. Дедушка понимать не хочет — он Виктора ненавидит, наверное, больше, чем вся юрина семья, вместе взятая. Шипит, как большой и страшный матерый котяра, стоит только случайно упомянуть Никифорова в разговоре. Но программу оценил: сложная, говорит, Юрочка, но ты справился, умник наш. Да чего там сложного? Знай, прыгай себе в неудобных шмотках, похожий на блядь — в этом ли проблема? Яков тоже программой недоволен. «Подумай о репутации! Лиля, ну хоть ты ему скажи!» Жену бывшую вон как ласково назвал, совсем отчаялся. Лилия-то на стороне Плисецкого. Сколько там той репутации, лишь бы месть красивой вышла. Не выходит. Ну, то есть, все идет по плану — и реакция общества, и оценки судей — особенно за презентацию — но главный зритель не реагирует никак. Не видел? Или, может, не захотел? Аля сказала, что Плисецкий ебанулся. Прямо при Карине и матом, они тогда вместе сидели, а Юра им по Скайпу звонил: ну как, понравилось? Карина сказала изящнее. Крик о помощи. Да Юра не кричит — он натурально орет. У него из-за Виктора все по пизде пошло, и только он смог что-то как-то нормализовать, Никифоров снова появился и все растоптал. Нравится человеку прыгать на обломках чужого счастья — пусть прыгает, может, споткнется и шею себе свернет, наконец. Плисецкий честно был готов забить: ладно, бросили его, плюнуть, растереть и жить дальше. Ведь есть же, с кем. Компания сумасшедших недодрузей-недоконкурентов со своими парами-невестами-собаками-хомяками. И кошкой, как же можно забыть про кошку. Всем будто бы все равно, что с ними раньше был вот такой вот Виктор, а теперь на его месте Юра — абсолютно другой. Блондин? Блондин. Русский? Русский! А что глаза разные и отношение к жизни — так это ерунда, надо ли заморачиваться? У Юры есть Минами, а у Минами — Юра. Непонятно как подружившиеся, живут по принципу «противоположности притягиваются» и друг другу сопли утирают, потому что больше некому. У Кендзиро же такая задница, что многим и не снилась: у него случился Крис, помогите, у человека передозировка Джакометти при абсолютном противопоказании! Хрен поймешь, какая тут проблема наибольшая — соулмейт-парень, когда ты натурал, или соулмейт-скотина, когда у тебя на носу розовые очки, а в сердце — вера в доброту и любовь. Плисецкий бы рад помочь, только вот нечем. Да и своего дерьма по горло. У Юры же Отабек. Серьезный, взрослый парень, с этим своим терновым венцом на запястье и пронзительным взглядом, от которого хер скроешься. Только если хозяин не решил основательно тебя игнорировать. Обидно безумно. Плисецкий же объяснял, а Алтын то ли не верит, то ли просто и слышать не хотел. Зачем добиваться дружбы, если ты готов спустить ее в унитаз при малейшем недопонимании? Отабек же, подобно супергерою, появился в его жизни тогда, когда Юра уже почти сдался. Стимула дальше творить и вытворять не было. Победил? Молодец, вали дальше медальки зарабатывать. Проиграл? Ну лошара, надо работать больше. Только давай-ка, Плисецкий, сам. Никто не поможет. Всем плевать. А Отабек показал: нет, не всем. Смотрел так, как на звезды смотрят — прекрасные, яркие — и был идеальным. Другом? Выше берите — человеком идеальным. Не прошел мимо, не забил. Решил помочь. Допомогался. Так помог, что теперь еще хуже, чем после разрыва с Виктором. Если бы это помогло, Юра бы легко признал свою вину. Но ее ведь нет, точно так же, как и желания бегать за Алтыном. Не понравилась дружба, что ли? Ну так никто и не говорил, что будет легко. Ни ему, ни Отабеку. И что Никифоров такой сукой окажется и растопчет все, что Плисецкий с таким трудом собрал из осколков счастливого прошлого, тоже не говорили. Целоваться полез. А как там Кацуки его, интересно, в курсе? Японец, хоть и мудак, все равно такого долбаеба, как Никифоров, не заслуживает. Жалко его даже. Всех жалко. Юру вот только никто не жалеет. Ему бы не с бывшим целоваться — пахать, как папа Карло, к новой победе рваться и жизнь разрушенную восстанавливать. Блядский Виктор. Не целуешься с ним — проблемы. Целуешься — то же самое. Уебище синеглазое. Плисецкий вздыхает и открывает глаза. Самое время подумать про придурков: через несколько часов ему выходить на короткую программу. Яков мечется, как заполошный, дает последние наставления — будто Юра не знает, как вести себя перед выступлением и поймать нужный настрой. Ему очень важен результат: если Плисецкий здесь войдет в первую тройку, он пройдет в финал. Юра не сомневается: здесь он возьмет золото. У него сильные программы — выпендрежные, но сильные — и он хорошо их катает, а из конкурентов серьезных только двое. Ожидаемо, Жан — у него все шансы взять медаль и в этом году. Он в своем стиле: яркий, самонадеянный и очень уверенный в себе. Ему уже не так страшно облажаться. Поверил, наверное, что и фанатам, и, тем более, невесте, по барабану, какое он место занял. Понял бы раньше — были бы и оценки выше, и нервы целы. Хотя нервы здесь не в порядке у Юры — с ними на этапе Отабек. У него хорошие оценки, вполне может претендовать на бронзу в сезоне — при учете того, что к результатам Плисецкого и Леруа никто не подберется, Алтына тоже будет нелегко перепрыгнуть — они идут друг за другом с небольшим отрывом, Россия-Канада-Казахстан. Юра ожидает видеть в этой тройке Японию, но никому не признается, что в лице не Минами, а Кацуки. Что-то Викторова свинка сдает в этом сезоне, запал на глазах гаснет — Плисецкий все его программы смотрел, он же чуть не победил в прошлом году. Непорядок. Не то чтобы он волнуется — о ком, о том, кто у него мужика увел, как бы банально это не звучало? — просто это странно. Такая жажда победы у него была, такая мотивация, куда все это делось? Перегорел, что ли? Ну, молодец. А Юра горит. Времени до проката остается меньше и меньше с каждой минутой, и сейчас бы немного вздремнуть, чтобы не накручивать себя от безделья, но после сна мышцы будут расслабленные и ощущаться в теле киселем, а вечером нужно быть на высоте. Никифоров на этапе. Он приходил на открытую тренировку вчера днем, куда благоразумно не пошел Юра, предпочтя отработать утром и урвать кусок времени вечером благодаря связям Якова. Странно, что он был без Кацуки, да и вообще нечего ему тут делать — у свинки этап почти сразу после этого начинается, а тренер слинял, вот же здорово — но Плисецкому это все только в плюс. Он мыслит просто: пришел на тренировку — придет и на выступление. Хорошо бы на все, Юра и произвольную катает на «ура», и показательную ему Лилия с Яковом поставили красивую очень. Костюм небесно-голубой с синим отливом — можно было бы взять Агапе, но его лучше спалить в огне, чем снова трогать – с черными брюками и зачесанными назад волосами Плисецкому очень идет и хорошо подходит к музыке. Юра как-то шутит, что на его победу молятся, а Лилия в ответ вручает ему распечатки движений под Ave Maria Смирнова. Хороший мужик, и произведение тоже отличное. Можно ни о чем конкретном не думать – вполне прокатывает некая отрешенность и немая просьба, обращенная в никуда и к никому. Людям не интересно, о чем он просит — выглядит хорошо, и ладно. Да Плисецкий и сам не знает, о чем. У него и так есть все — и в то же время ничего. Но он переживет, если их Виктор не увидит. Главное, чтобы он посмотрел короткую программу. Она ведь для него. И про него.***
Юра не любит выступать в числе первых, но в этот раз ему выходить вторым, сразу после Жана. Они обмениваются рукопожатиями перед выходом на лед, а потом Леруа на пару секунд обнимает Плисецкого и желает удачи. Русский серьезно кивает и отъезжает в сторону, заходит на разгон и дорожку шагов. Лед ровный и чистый, по нему только-только прошлись машиной и еще не успели испещрить полосами от лезвий коньков. До старта этапа остается несколько минут. У Юры волосы непривычно уложены на косой пробор и за ушами заколоты невидимками. Лилия хотела еще гелем замазать, но в итоге только лаком сбрызнула. Обошлись без грима — лицо и без того бледное, а скулы острые; Плисецкий немного вытянулся, а в весе так и не прибавил, зато ушла детская припухлость щек, оставив лишь точеный силуэт уже почти взрослого лица. Если поджать губы, при этом немного приподняв брови, очень похоже на Никифорова. Тем более с такой прической. Тем более с таким костюмом. Он пока скрыт по олимпийкой, но из-под нее все равно видны короткие шорты и колготки в некрупную сетку. Яков сплюнул, едва увидел, а Лилия заставила перед каждой короткой программой брить ноги. Косишь под шлюху — коси качественно. Ногам в колготках холодно, а в шортах — откровенно неудобно. На простых черных коньках сверху длинные гетры, на одном честном слове держащиеся чуть ниже колен и имитирующие ботфорты. Юра всерьез думает, что к финалу стоит их пришить — надоело во время программы беспокоиться, не сполз ли аксессуар. Ни разу еще не сползал. Плисецкий в костюме всегда выглядит великолепно. Заканчивается время разминки, и Юра в довершение всего прыгает финальный каскад из программы — четыре-три, лутц и тулуп — его можно было бы поставить в начало, но именно под конец у него получается выполнить элементы уверенно и размашисто, как того требует мелодия, и чисто приземлить оба прыжка. Яков доволен — пока ни разу не упал, есть шанс, что и на прокате все нормально будет. Надо только собраться. Уйти с катка, нацепить наушники и не смотреть выступление Леруа, чтобы не нервничать. Поправить волосы и снять олимпийку, подойти к зеркалу, посмотреть на самого себя. Идея скопировать костюм Никифорова с его парной программы с Кацуки приходит сразу после разговора на набережной и кажется гениальной до сих пор. Цвет — не розовый градиент, а черный, плавно переходящий в серый, с серебряными эполетами и застежками, и серебро же струится по отворотам жакета и вороту рубашки. Ему идет, и он похож на Виктора. Может, потому и идет. Жан закончит программу меньше, чем через минуту, а значит, надо потихоньку идти к катку. Послушать, что еще скажут Лилия и Яков, и отдать им на хранение телефон с сообщениями от родителей с дедом, Минами и Али с Кариной. Юра не знает, чье важнее, потому что выбрать невозможно. Следом за ним катается Отабек, и Плисецкий не может понять, хочет он его увидеть или нет. На экране в комнате видно, что Джей-Джей уже сидит в уголке слез и поцелуев, а секундой позже судьи выставляют счет. Леруа поставил личный рекорд. Не мировой. Мировой в прошлом году поставил Плисецкий. И сегодня он собирается его побить. Он выходит из комнаты к ждущим его тренерам — хорошо, когда люди готовы дать тебе пару минут наедине с собой — и на ходу стягивает кофту. Холод арены сразу пробегается по плечам, но уже через минуту будет жарко, как в аду. — Соберись, — просит Яков. — Ты справишься, — постановляет Лилия. В ней больше человечности, чем Юра мог предположить. Он снимает чехлы и выходит на лед. Проводит языком по зубам, царапая пирсингом эмаль — знает, что на него все камеры направлены. Выкатывается вперед и замирает ровно в центре катка, закрывает глаза и распрямляется, расправляя плечи. Гордый. Лилия однажды велела: «Сохрани свою гордость как произведение искусства.» Ее слова набатом звучат в голове, пока он дожидается первого звука музыки. Тихого, нарастающего, Юра прогибается под осторожный аккомпанемент, поворачиваясь вокруг себя и выставляя в сторону руку. Ладонь повернута к потолку, но это уже не мольба. Приглашение. Смотри. Смотри на меня, я знаю, ты смотришь. Музыка тягучая, и Плисецкий под нее тоже тянется, как ленивый кот. В основу программы легло Агапе, но от нежной любви здесь ни капли не осталось. Холод, отчуждение. Презрение даже. В изломе стройного тела, в плавных движениях рук, во взмахе ресниц и надменной ухмылке, расползающейся на губах — Плисецкий на вершине. Спасибо, Карина, за песню. Она потрясающая. В ней тонкие грани отношений Юры и Виктора шрамами вытащены на поверхность, и все смотрят и видят, во что Никифоров превратил маленького наивного мальчика. Мальчик верит не в чудо — в работу и мотивацию, только теперь к победе гонит не желание обрадовать близких, а банальная злоба, заставляющая землю грызть — лед в его случае — и задницу рвать, лишь бы выиграть. Доказать: ошибся, мудак, так пожинай плоды ошибки. Юра выводит ровную дорожку шагов — как в прошлом году, но не о нежности, а о предательстве, о желании бросить и быть брошенным. Заламывает руки, выгибаясь в бильмане, переходит во вращение, будто бы съеживаясь и прячась. После вращения — прыжок, каскад, четыре-один-три через тулуп, лутц и аксель. Можно сложнее, но так получается чище, поэтому нет смысла рисковать. Если он упадет, Яков с него три шкуры спустит. Очень странно думать о тренере, когда катаешь программу о ненависти к бывшему. Юра проговаривает про себя слова, концентрируясь на их смысле. Oh, whatever you do, Don't come back for me. Что бы ты ни делал, не возвращайся. After all I've bled for you I can't hardly breathe, После всего, что ты со мной сотворил, я не могу дышать. And one more kiss Could take my life. Еще один поцелуй, и мне конец. Смешно, но именно в этот момент бесцельно скользящий по рядам безликих зрителей взгляд цепляется за серую челку и внимательные синие глаза. Место в первом ряду, странно, что Юра его сразу не заметил, зато теперь точно ясно — смотрит. Главный зритель на месте. Еще один прыжок. Плисецкий выполняет его слету и так легко, будто рожден был только для этого. Замирает на секунду — едва с музыкой не разошелся, балда, и в освободившуюся долю секунды высовывает язык и проводит пирсингом по губам. Малолетняя блядь. Виктор должен быть в восторге. Или в ахуе. Юру оба варианта устроят. Еще немного. Еще одно вращение с переходом в спираль. Обычно наоборот делают, но когда это он поступал, как нормальные люди? Прическа растрепалась, и невидимки неприятно натирают за ушами и стягивают волоски. Дыхание сбивается, а впереди еще один одиночный прыжок — четверной аксель, сложно, но высоко ценится — и каскад. Каскад он все равно не запорет. Бортик внезапно оказывается как-то слишком близко, и Юра едва не цепляет его ногой на выходе из прыжка, но все-таки удерживает равновесие и не падает. Слышатся громкие аплодисменты, пробивающиеся сквозь музыку. Кто-то русский кричит: «Молодец! Давай!» «Давай!» — реплика Отабека, а он даже удачи не пожелал. А на трибунах триколор висит, куда ни глянь. Такая поддержка тоже подходит. Фанаты не ждут провала, лишь победы желают, для них и постараться можно. Остается только последний каскад, который Плисецкий выполняет на пятерочку с плюсом, даже лучше, чем на тренировке. Эта злая, изломанная, перекроенная брошенным подростком версия Агапе заканчивается, когда последняя нота мелодии срывается в шумный зал, как капля воды — тихая и оглушительная в одно и то же время. Юра не принимает горделивую позу, не падает в слезах на лед, просто чуть ведет плечами назад и несильно разводить руками, мол, вот так вот, так получилось. Довольны? Он-то точно доволен. Табло показывает новый мировой рекорд.***
Юра не смотрит выступления остальных фигуристов и не кричит «Давай!» Отабеку, потому что в этом году вся атмосфера соревнований разительно отличается от предыдущего сезона. Восторженное предвкушение, желание показать себя, нервное напряжение, сосредоточенное в покалывании на кончиках пальцев — все это сменяется на откровенное недружелюбие конкурентов и глупую суматоху на арене. То ли вот оно — взрослое Гран-при, а раньше так было, на пробу, то ли просто тяжело оказаться на этапе, где с одним более-менее близким человеком рассорился вдрызг, а другой — твой бывший и вдобавок тренирует другого фигуриста. По всем параметрам Виктор пролетает мимо звания порядочного гражданина — ребенка предал, любовь растоптал и сорвался в чужую страну. В своей наворотил дел, и, похоже, думает, что в другой сможет как-то загладить вину. Лилия предлагает остаться и досмотреть, увидеть программы других участников, но Плисецкий от греха подальше решает сразу свалить из спортивного комплекса и едет в отель, где они остановились, прижимая к себе сумку с коньками. Произвольная программа морально гораздо проще короткой, к ней и готовиться не нужно — достаточно будет просто завтра на тренировке закатать ее до звезд перед глазами, усталости в ногах и пустоты в голове. Тогда — молодец, тогда — справился и о выступлении не волнуйся, все будет хорошо. В отеле Юра мило улыбается девушке на стойке регистрации, забирает свой ключ и с облегчением поднимается к себе в номер. Выступление его вымотало, тело до сих пор напряженное, как тетива лука, а в голове шальными стрелами носятся мысли. Виктор видел. И, если он не совсем идиот, то параллели проведет и поймет все правильно. И Отабек, наверное, видел тоже. Юра очень надеется, что да, и теперь Алтыну ничего не помешает поверить в то, что с Никифоровым покончено. Потому что это выступление — жирная точка в истории Виктора и Юры, они теперь совсем сами по себе. Не будет больше ничего — ни желания вернуть все назад, ни завистливых взглядов на фотографии Никифорова с Кацуки, ни глухой ненависти к совместному прошлому. Было и было, не изменишь же. Это ведь благодаря Виктору Плисецкий, наверное, и стал собой. По кирпичику выстраиваемое счастье прошлых отношений, тяжелое расставание, непринятие помощи обернулись впахиванием на катке, как итог — золото на первом взрослом Гран-при. После короткой программы сегодня Юра останется первым, потому что сделал невозможное, и у него все шансы и дальше впереди всех идти. Он помнит, сколько работал на это — один ли, с командой или друзьями — и знает, как тяжело достигнуть таких высот. На вершине всегда дышится тяжело, а горло сдавливает страх упасть; а у него рядом близкие люди, готовые помочь. Раньше он, дурак, этого не видел. Сейчас все то дерьмо, через которое он прошел, помогает понять, что его просто так не сломить. Что он остался не один. Что он и без Виктора может жить охуенно. Он все может, Лилия же сказала. А в телефоне висят непрочитанные сообщения от Минами, Али с Кариной, даже Стас написал. Мама с папой позвонили из своей очередной командировки, хотя у них глубокая ночь. Деду Юра сам набрал после проката, они приблизительно в одном часовом поясе, не страшно разбудить. А на фоне Потя мяукала. Тоже с рекордом поздравляла. В номере свет выключен, но шторы светлые и полупрозрачные, поэтому комната залита неровным из-за тканевой преграды светом закатного солнца. Плисецкий запоздало понимает, что он сбежал очень рано, другим еще катать и катать, но теперь ведь не вернешься, да и смысла нет — толку весь день сидеть в спортивном комплексе и смотреть на падающих людей? Наверное, лед им слишком скользкий; даже Жан поскользнулся. В номере все тонет в приятных персиковых лучах, солнце из-за занавесок кажется почти оранжевым, как большой апельсин. Сейчас бы цитрусовых, но если пережрать, у Юры все лицо красное будет, Лилия чехлами от коньков по задница отходит, Яков разве что поймет. Аллергия или нет — возрастное, наверное — все равно хочется, черт. Где-то в рюкзаке, вспоминается, валяется пара апельсиновых сосалок. Юра лезет сначала в наружный карман, потом в оба боковых, но в итоге находит карамельки в ярких шуршащих фантиках на дне пенала с протекшей ручкой, обгрызенной линейкой, кучей карандашей и лайнеров разной степени потрепанности и одиноким ластиком. Пальцы пачкаются в чернилах, а потом синева пасты попадает на губы, когда парень разворачивает одну конфету и засовывает в рот. Карамель стукается об шарик пирсинга, Плисецкий морщится и отодвигает язык в сторону, загоняя сладость за щеку. Подходит к зеркалу, рассасывая свое сокровище, руками тянется за уши — невидимки после проката так и не выпутал, и, по ощущениям, они ему половину косм вырвали. Изобретение садиста. Так и замирает перед гладкой отражающей поверхностью, широко раскрывая глаза. Светлые волосы растрепаны, на выбившихся из-за ушей прядях болтаются невидимки, лака на прическе как не бывало. Весь лохматый, из-под длинной челки лихорадочно блестят зеленые глаза, обрамленные пушистыми длинными ресницами. Высокие скулы, чистый лоб — прощай прыщи, здравствуй выпрошенный у Али скраб для умывания, кожа мягкая, как задница младенца. Губы пухлые, розовые почти, искусанные все, брови тонкие, вразлет — ну вылитая девчонка. А на ногах под джинсами до сих пор блядская сетка. Юра матерится сквозь зубы и стягивает плотную шершавую ткань, едва скинув с себя ботинки и отпихнув их куда-то в сторону. Остается в одних колготках и теплой кофте цвета слоновой кости с бежевым принтом посередине. Она длинная, почти до середины бедра, и сильно ему велика, но в ней удобно и уютно, к тому же ее снять-надеть — дело пары секунд. Не то чтобы он раздевается на время, но вдруг… Какое такое вдруг, думает Юра, снова поворачиваясь к зеркалу и неловко переминаясь с ноги на ногу. От конфетки во рту как-то неприятно стягивает, и он языком выуживает уменьшившуюся сосалку из-за щеки и старательно вылизывает нежное местечко, избавляясь от приторного привкуса апельсина и пирсингом задевая зубы и кожу. Пялится на себя в зеркало с оттопыренной языком щекой и скопившейся в уголках губ слюной, лицо горит от смущения, дыхание медленное и тяжелое. Толстовка чуть задирается, позволяя разглядеть темно-серые боксеры под черной сеткой колгот. Тонкая ткань не то чтобы скрывает, скорее очерчивает едва напряженный член, прижатый к телу и пачкающий кожу каплей смазки. Совсем уже поехал. Стоит перед зеркалом в проститутских колготках с полустояком и пирсингом в языке. Зашибись картина. Крис по пьяни прислал что-то подобное, только без пирсинга, колгот и чего-либо вообще. Либо был бухой вхлам, либо случайно отправил не тому адресату, но все равно стыдно. По уму, поржать бы и удалить, но Юре хватило мозгов переслать сообщение Минами. Кендзиро добавил его в черный список и очистил переписку, а потом разблокировал и попросил отправить снова. Вопросов Юра не задавал. В принципе, школа Криса — стеб над другом и стояк на самого себя после проката. Не в первый раз — нервное возбуждение, все дела — но впервые… так. Конфета совсем теряет вкус, и Плисецкий тянется пальцами в рот, подцепляя карамельку и подушечками мимоходом оглаживая язык. Вытаскивает наружу и видит тянущуюся от губ пошлую нить слюны. Вторая рука ложится на бедро, с силой нажимая и проезжаясь ладонью по гладкой коже и шершавой сетке, зажмуривается, чувствуя, как к низу живота приливает горячая волна и член дергается под серой тканью. На боксерах тут же отпечатывается темное влажное пятнышко, Юра закусывает губу. Подумай о чем-нибудь другом. Подумай о Викторе. Не помогает? Подумай об Отабеке. О темных глазах, со злостью глядящие в твои напротив, о ярости в низком голосе, о хищно сведенных бровях и приоткрытых тонких губах. О сильных руках на своем теле. Как бы они ощущались в другом месте, например, там, где рука сжимает сетку колготок, царапая короткими ногами гладко выбритую кожу. Может, лучше переместить их на задницу? Юра убирает ладонь с бедра и кладет на округлую ягодицу, чуть сжимая. От натяжения колготы немного сползают с тела, утягивая за собой боксеры и оголяя светлую кожу под собой. Плисецкий морщится. Вот же блять. Не блядь, хотя и это тоже. Отабек крышесносно целуется. Властно, бескомпромиссно, будто поцелуй — очередное соревнование. Страстно и горячо, так, что жаром опаляет все тело, Юра помнит. Пальцы тянутся обратно в рот и гладят язык, забираясь под него к самому корню, царапаются о зубы, скользят по слюне, упираясь в небо. Пирсинг проворачивается, задеваемый подушечками пальцев, Юра теребит его, поддевая ногтем и обильно смачивая слюной. А каково с ним целоваться? А проводить по смуглой коже, влажной после душа или соленой от пота после тренировки? А отсасывать, направляя член за щеку и металлической бусиной проходясь по бархатистой головке, собирая терпкую смазку и сглатывая? Челюсть наверняка будет болеть с непривычки, но он справится. Собственный член уже крепко стоит, и ладонь с задницы перемещается под ткань боксеров и колгот, пока только поглаживая от основания и вверх, пробегаясь пальцами по выступающим венкам и нарочно избегая головки. Не думай об Отабеке! Юра сдается и с силой нажимает на язык, как заглатывает, глотает вязкую слюну. Ладонь на члене наконец охватывает ствол, смыкая пальцы, и скользит по естественной смазке, сильнее пачкая боксеры. Парень всхлипывает, толкаясь в кулак, выдыхает, почти давясь пальцами, вылизывает кожу, прикусывает, так, чтобы стало колко и чувствительность пропала, двигает рукой под резинкой трусов, натягивая кожу на головку и обратно. Слюна из уголка губ стекает на подбородок, глаза зажмурены, ресницы стираются от выступившей влаги. Внутри — пожар, Юра горит целиком и полностью, теряясь в ощущениях, всхлипывает-стонет снова, вытаскивает пальца изо рта, ребром ладони спихивает с себя трусы и колготки, наклоняясь и расставляя ноги пошире. Заводит руку назад, гладит сморщенную дырочку, надавливая подушечкой, испачканной в слюне. Кажется не своя рука — чужая, с сильными пальцами, крепкая, и не свои пальцы уже едва ли на фалангу растягивают тугой вход и погружаются внутрь. — Отабек… Стон, всхлип, мольба — никто не слышит, и никому слышать не нужно. Стыдно до безумия, но и хорошо — тоже. Сладко, все губы в слюне, трения от кулака уже не хватает — больше, больше! Палец проталкивается еще глубже, тесно и жарко до невозможного, подушечка задевает чувствительный бугорок. Под закрытыми глазами взрывается фейерверк. Плисецкий целенаправленно подается назад, поворачивает ладонь до боли в запястье, нажимает снова, трет, другой ладонью в просто бешеном темпе двигая пальцами по члену, и рискует открыть глаза. По подбородку стекает нить слюны, щеки полыхают, кулак под приспущенными колготами двигается так пошло и вызывающе, что темнеет в глазах. Во рту пересохло, жар изнутри, кажется, поднимает температуру во всей комнате. В ладонь, наконец, плескает теплым, тесный проход пульсирует, пока Плисецкий вытаскивает палец и, стараясь не смотреть на руки, кое-как натягивает одежду, пятится к ванной. Споласкивается под прохладной водой, умывается, растирается теплым полотенцем и шлепает обратно в комнату. Выключает мобильник, отписавшись тренерам, что все в порядке, плюхается на кровать и забирается под одеяло. Пальцы ног мерзнут. Я хочу спать, уверяет себя Плисецкий. Больше спишь — меньше херни. Мантра не помогает. — Я хочу спать, — повторяет вслух, пугаясь хриплого — затраханного — голоса. Ну пиздец. Засыпает, запихнув между ног одеяло, как девчонка. Как же он заебался.***
Виктор вылавливает его перед открытой тренировкой. Смотрит в глаза взглядом побитой собаки, через силу растягивает губы в усмешке, говорит: — Ты похож на шлюху в том костюме. А Яков с Лилией еще не подошли, их организаторы отвлекли. И Отабек не спасет, как в Барселоне от фанаток. Жопа. — Так тебя же изображал, — парирует Плисецкий. — Че надо? У Никифорова круги под глазами и боль внутри. Юра такое после расставания каждый день в зеркале видел, а теперь вот — напротив, в когда-то любимых глазах. Сложно. — А как же поздороваться, Юрочка? И голос больной, будто произошло что. На Викторе костюм, как старый тренерский, но аккредитации Плисецкий не видит. Может, в кармане, а может, в заднице, похрен. — Че надо?! — повторяет громче и агрессивнее. Дел невпроворот, отвлекают тут всякие бывшие. — Реще давай, у меня тренировка. Показное добродушие Никифорова вынуждает хамить почти в открытую, и Юра совсем не стыдно. — Деловой какой, — Виктор улыбается. — Тогда давай по-деловому: я хочу, чтобы ты снялся с соревнований. Чего блять. Мужчина продолжает апеллировать к сдаче, приводит одному ему понятные аргументы. Говорит, что за программу может засудить Плисецкого по всей строгости, и что за возможность заменить его на арене готов простить ему его наглость, но парень не слышит. В ушах шумит. Сразу накатывает резкое понимание: да если бы не Виктор, все бы у Юры было хорошо. Если бы тогда, когда его метка позвала, он не сорвался прочь; если бы не поцеловал парня на набережной — тоже. Не было бы слез в подушку и алкоголя в глотку. Было бы все в норме, как у обычного подростка с обычной жизнью. Запястье туго пульсирует. Юра замахивается и ладонью бьет Никифорова по щеке, пару секунд любуется его ошалевшим лицом и буквально выплевывает: — Ни за что! Виктор бьет сильнее и больнее, а еще — не по лицу. По ногам. Без особого замаха бьет по голеностопу, гадко скалится, толкает в грудь, заставляя упасть. Юра зажмуривается, чтобы не видеть, как чужая нога наступает на лодыжку и давит со всей силы. Нога взрывается болью. Нога, блять! Ему катать завтра! Он тянет ногу на себя и слышит смех. Никифоров наступает снова, чуть выше. Плисецкий чувствует треск кости. Можно забыть о медали. Самое смешное, что они около лестницы, к ним бегут люди, а Виктор поднимает его на руки, легко подбрасывая — сломанная лодыжка стукается о другую ногу и болит с утроенной силой — и поворачивается к толпе с паникой на лице. — Позовите врача, у него что-то с ногой, он с лестницы упал! В толпе мелькает темная макушка и карие глаза. Юра чувствует, как по щекам текут слезы. Он видит лица Якова и Лилии, полные ужаса, перед тем, как сознание заволакивает блаженная темнота.***
У него перелом лодыжки, вывих голеностопа и разрыв связок. Его обкалывают лекарствами, по-доброму посмеиваются над бритой ногой и закатывают конечность в гипс. — Я так вас подвел, — плачет Юра, утыкаясь лицом в плечо Барановской. Яков сидит рядом и гладит его по плечу, трясущемуся от слез. — Ну, — выдыхает Фельцман. — Хватит. Никого ты не подвел. Ты просто упал, такое случается… Плисецкий начинает плакать громче. Икает, рассказывая о Викторе, о его требовании. О том, что он сделал. От слез болят глаза и раскалывается голова. — Тише, мальчик, — Лилия мажет по его макушке сухими губами, прикасается к виску. — Тебе нужно поспать. Укладывает обратно на кровать, треплет по волосам, за руку тянет Якова из комнаты, насквозь пропитанной запахом медикаментов. У них на запястьях метки будто стали ярче — общее горе сближает. Юра будет рад, если они снова сойдутся, раз уж ему больше нечему радоваться. Глаза закрываются.***
Когда Плисецкий просыпается снова, на его кровати сидит Отабек. Вот так встреча, прямо проходной двор какой-то. — Довыебывался, да? — Алтын смотрит куда-то в сторону, и Юра даже рад: у него лицо от слез опухло, ему стыдно, он не хочет, чтобы кто-то видел его такого. Рука казаха лежит как раз на его бедре. Сквозь одеяло, но русский все равно краснеет и отворачивается. Приятно. — Организаторы утвердили Виктора, как представителя от России. Я не знаю, как он это сделал, но это так, — голос тихий и спокойный. Не злой, но и не безразличный — шлейфом тянется сожаление. Юре больно и без его слов. Он знал, что так и будет. — Ему дали твои очки, он наверху таблицы. Рекорд за тобой, но остальное… Ты проиграл, Юрий. «Ты проиграл, Юрий.» Так просто. В голове разом делается пусто и глухо, как в старом деревенском доме. Сыро, тихо — ничего. Плохо. А слез, чтобы поплакать, не осталось. Ты обещал мне дружбу, хочется сказать Плисецкому. Ты меня целовал и вытирал мне слезы, ты меня растормошил, ты дал мне пинка, чтобы я боролся. Ты подарил мне сраного медведя, которого я повсюду с собой вожу, ты смотрел на меня так, как на золотую медаль не смотрят, как на звезды смотрел. Ты меня соулмейтом считаешь. Тогда — какого черта?! За что ты так со мной?! Но он спрашивает не это. — Как метка? – выходит хрипло и тускло, но ему можно — у него рухнул мир. — Болит, — отзывается Алтын и поднимается на ноги. Хлопает дверь. Юра остается один. Запястье колет, как иголкой. Зато слез нет.